Борис Изюмский - Призвание
Черные глаза Жени выражали восхищение.
— Видите, как работают! — разделяя его чувство, живо подхватил директор. — Хорошо бы нарисовать портрет такого стахановца!
— Платон нарисует, — объявил Женя, словно уже решил за брата этот вопрос.
— Я нарисую, — не поднимая глаз, подтвердил Платон, — из газеты вырежу и увеличу.
— Подумаешь, художник, — скорчив презрительную мину, прошептал Плотников, но так тихо, что Волин не услышал.
Борис Петрович похвалил ребят за то, что они внимательно читают газеты, подумал: «Закон о пятилетием плане надо изучить во всех классах» и, будто это ему пришло в голову только сейчас, а на самом деле он вчера решил это, предложил:
— А что, если вы начнете писать историю своего класса? Дам я вам тетрадь в красивом переплете, хо-о-рошую тетрадь! — и вы туда записывайте: «Платон товарищу в учебе помог, а Плотников с Серафимой Михайловной сделали интересный альбом». Хорошо ведь все это записать?
— Подумаешь, альбом, — завертелся на месте, словно его жалили осы, Плотников и для смеха подвигал ушами, но никто не засмеялся.
Предложение Бориса Петровича всем понравилось, и здесь же решили, что записывать будут Ваня Чижиков и Петр Рубцов.
Борис Петрович посмотрел на часы: беседа длилась пятнадцать минут. Он решил уже было отпустить ребят, когда Плотников поднял руку. Он сделал это так, что, казалось, за рукой тянется и плечо, и все его тело, вот-вот он оторвется от парты и взлетит.
— Я вас слушаю, — выжидающе посмотрел Волин.
Толя шустро, точно его дернули за ниточку, вскочил и звонким голосом опросил:
— Борис Петрович, — он бросил через плечо быстрый торжествующий взгляд на Петра Рубцова, с которым поспорил на перемене, что задаст этот вопрос, — Борис Петрович, скажите, а зачем у вас на столе, — Толя запнулся и еще убедительнее сказал, — пожалуйста, скажите, зачем у вас на столе в кабинете маленькая фотография лежит… такая ма-а-ленькая, под стеклом… там дом и деревня?
— Ох, и любопытен Плотников, а ведь любопытство…
— Да нет, Борис Петрович, вы не подумайте… ну, просто хочется знать, — стал оправдываться Плотников и от нетерпения затоптался на месте.
Он разглядел эту крохотную карточку, когда очутился в кабинете директора, приведенный Фомой Никитичем за баловство. Ему еще тогда странным показалось, что в самом центре стола, под толстым стеклом лежала только одна фотография: небольшой дом, кругом снег, а по улице к этому дому идут ребята.
Глаза у Бориса Петровича стали серьезными, а голос потеплел.
— Это, дети, моя школа в Кривых Лучках, я в ней пятьдесят лет назад учился… Давно, очень давно не был я в своем селе, но в сердце моем навсегда останется родная школа, где меня впервые учили держать карандаш.
— Борис Петрович, — вдруг присмирев, тихо посоветовал Толя, — а вы бы туда написали…
Волин изумленно посмотрел на мальчика.
«Верно! Вот ведь кто надоумил…»
— Надо написать, — в раздумье, как бы про себя, произнес он.
— Борис Петрович, — поднялся с, передней парты Ваня Чижиков, и ямочки заиграли на его щеках, — можно, мы тоже напишем, о школе своей расскажем, спросим, как они теперь живут, с их пионерским отрядом подружимся?
— Превосходно! — воскликнул Борис Петрович, — и знаете что? Надо будет собрать книги, послать им в подарок…. Обязательно!
— Мы соберем!
— Я басни Крылова принесу…
— А я про Тимура…
— Целую библиотеку соберем!
Борис Петрович попрощался с детьми и вышел из класса.
ГЛАВА V
Знакомство со своим девятым классом Сергей Иванович начал с того, что пошел на урок химии.
Когда они с Корсуновым появились в химическом кабинете, по рядам пронесся шопот:
— Новый историк, новый историк…
Уму непостижимо, откуда они это узнали, но, как всегда, ученическая осведомленность была поразительной. Кремлев сделал вид, что не слышал топота, и сел за последний стол рядом с юношей лет восемнадцати. На его тетради он прочел: «Борис Балашов».
«А-а-а, вот ты какой», — подумал Сергей Иванович, зная уже, что именно из-за Балашова такой расстроенной пришла к директору преподавательница литературы.
Балашов сидел, выпрямив сильный торс, немного откинув назад маленькую голову с безупречной линией пробора и старательным витком-зачесом жестких волос.
Взгляд черных, с влажным блеском, глаз юноши был самоуверен. Сквозь загар на щеках проступал здоровый румянец. Временами Балашов кончиками полусогнутых пальцев осторожно притрагивался то к одной, то к другой аккуратной брови, будто любовно поглаживал их.
Белая шелковая рубашка с длинными рукавами, перехваченными выше локтя резинками, придавала Балашову щегольской вид.
Корсунов, сухо поздоровавшись, начал урок, а Сергей Иванович стал разглядывать класс.
Кабинет химии заставлен шкафами. За их раздвижными застекленными дверцами поблескивают бесчисленные колбы, реторты, пробирки с разноцветными жидкостями.
За столами сидят по двое тридцать юношей. Почти все они выглядят взрослыми, одеты по-разному: рядом с клетчатой ковбойкой виднеется отцовский армейский китель с черной окантовкой, около серой сатиновой рубашки — модный пиджак с двумя продольными складками на спине.
Корсунов, не садясь, открывает журнал, отмечает отсутствующих и с минуту, в напряженной тишине, смотрит на список, словно изучая его. «Играет в строгость», подумал Кремлей.
Один из учеников, не выдержав долгой паузы, что-то прошептал соседу.
— Разговоры прекратить! — отчеканил химик, не поднимая головы.
— Каковы химические свойства азота?.. — спросил он к после томительной паузы вызвал: — Дружков!
К доске вышел ученик невысокого роста в бархатной куртке с «молнией». У него маленькая голова, маленькие уши, весь он какой-то чистенький, но не кажется изнеженным.
Дружков отвечает неплохо, но то и дело останавливается к опасливо поглядывает на учителя. Химик стоит с каменным лицом, на котором ничего нельзя прочесть.
— Напишите на доске формулу соединения азота с водородом, — требует он, и Сергей Иванович удивляется скрипуче-металлическим ноткам в голосе Вадима. Обычно их у него не было.
Юноша написал, но по рассеянности допустил ошибку в обозначении валентности азота.
Корсунов подошел к доске, раздраженно постучал мелом.
— Вы не хотите думать! — сердито кольнул он глазами. — Прошлый раз я вам поставил чахоточную тройку! — Он особенно подчеркнул слово «чахоточную».
«Как же тебя любить?» — укоризненно думает Сергей Иванович, вспомнив разговор у Корсуновых.
— Я вчера два часа потратил… — начал было оправдываться Дружков, но только подлил масла в огонь.
— Можно и двадцать потратить, но без толка, — холодно говорит химик. — Если вы полагаете, что я буду поощрять недобросовестную работу, то ошибаетесь. Вы в состоянии отвечать на четыре, а отвечали на двойку. Садитесь!
Он выставляет в журнале жирную цифру 2 и старательно промокает ее.
С первых же минут Кремлеву многое не понравилось на этом уроке. И какой-то надрывной тон его, и общая нервозность, и манера учителя при объяснении либо возбужденно ходить по классу, либо, остановившись около одного ученика и глядя только на него, объяснять как бы ему одному. От этого ученик смущался, терял нить мысли, и хотя кивал головой в такт словам учителя, но вряд ли мог внимательно слушать его.
Не понравились Сергею Ивановичу и неуместная язвительность Вадима («напрасно он считает их глупцами», — подумал Кремлев), и плохо скрываемая учениками недоброжелательность — в улыбках, глазах, репликах.
Ясно было — шла скрытая, никому не нужная война.
Правда, объяснял новый материал Вадим Николаевич мастерски, чувствовалось, что он безупречно знает химию, любит свой предмет, но и здесь у него получалось так, будто он сдерживал себя, ни на минуту не забывал, что следует сохранять дистанцию между собой и классом.
Взрыв произошел минут за пять до окончания урока. Корсунов решил проверить, как помнят прошлогодний материал.
— Скажите, Балашов, в чем сущность контактного метода получения серной кислоты? — спросил он.
Балашов помедлил, стал отвечать, но неправильно.
— Ну, можно ли быть таким бестолковым? — с оскорбительным сожалением сказал Вадим Николаевич, осуждающе глядя на Бориса. — При чем же здесь камерный способ?
Балашов побледнел.
— Не всем же гениальными быть! — самолюбиво бросил он, в упор глядя на учителя.
— Вы еще дерзите! — вспылил Корсунов и сжал спинку стула так, что тонкие пальцы побелели.
— А вы не оскорбляйте! — уже не помня себя; баском выкрикнул Балашов.
— Прошу вас, — зловеще-вежливо произнес химик, — покинуть класс.
Краска гнева, проступив у Корсунова на шее, медленно поднялась к щекам и лбу.
