Борис Изюмский - Чужая боль

Борис Изюмский

Чужая боль

Отчим

Сереже Лепихину было шесть лет, когда отец и мать разошлись.

Они с матерью поселились у бабушки, в ее стареньком деревянном доме возле спуска к Дону.

Казалось, Сережа не придал особого значения переменам в своей жизни: гонял с соседскими мальчиками голубей, раза два удирал от бабушки на рыбалку, до седьмого пота играл в футбол.

Отца вспоминал он редко, если же иногда и спрашивал о нем, мать ничего плохого не говорила: мол, поссорились, вот и живем порознь.

— Но я ж с ним не ссорился, — резонно возразил он как-то, а потом долго не возвращался к этой теме.

Однако года через три, тяжело заболев, Сережа стал вдруг просить:

— Позови папу… Я хочу его видеть… Позови…

Раиса Ивановна позвонила в Энергосбыт, где работал инженером ее бывший муж, Станислав Илларионович.

До этого он ни разу не пытался увидеться с сыном, даже материально не помогал, зная, что Раиса неплохо зарабатывает. Да она и не приняла бы от него помощь.

Станислав Илларионович, как и прежде, не по летам раздобревший, приехал к сыну в великолепно сшитом костюме, привез кулек шоколадных конфет.

После этого визита он нет-нет да навещал Сережу, оставляя ему каждый раз то два, то три рубля. Мальчик сделался неузнаваемым, капризничал, грубил матери и бабушке:

— Что вы понимаете!! Мне папа обещал… У меня есть свои деньги, что хочу, то на них и куплю…

Раиса, не стерпев, как-то накричала на Сережу, а с отцом его решила поговорить серьезно.

Но разговор не получился. Едва она сказала: «Деньги ребенку вот так давать неразумно…» — Станислав Илларионович, словно только и ждал этого повода, вскочил, картинно одернул пиджак:

— Вечные твои штучки! Сам я, что ли, ничего не смыслю! Ноги моей здесь не будет!

Мальчик долго еще надеялся на приход отца, видно, тяжко переживал его новое исчезновение. Но услышав сетование бабушки, что вот пропал человек, как в воду канул, сказал, будто сдирая корку с поджившей раны:

— Не хочу слышать про него!

Это он только сказал так, а на самом деле, конечно, хотел бы и услышать, и увидеть…

Пролетело еще два года. Сереже шел двенадцатый год, он превратился в неуклюжего мослаковатого юнца, болезненно самолюбивого, застенчивого, — в одного из тех, кто не знает, куда спрятать свои руки, глаза, ограждается грубостью, чтобы не покусился кто на его независимость.

Он был высок, узкогруд, ходил, ставя носки несколько внутрь, как отец. Светлые волосы непокорным мысиком нависали над его выпуклым лбом, из-под которого испытующе поглядывали на мир серые глаза.

Удлиненное лицо Сережи, с бороздкой правдолюба на подбородке, было бы в общем-то довольно энергичным, если бы не длинные пушистые ресницы, которые придавали ему что-то девченочье.

Мать с радостью отмечала, что в характере сына было много стыдливой ласковости, душевной щедрости, совершенно не свойственной его отцу, и это успокаивало ее.

Но она даже не догадывалась, как часто продолжал мальчик думать об отце. То вдруг вспоминал, как сидел на плечах у него, а отец шел в море, то мысленно зло говорил: «Что ж ты за человек! Бросил меня, как собаку…» Он становился угрюмым, вспыльчивым, и бабушка удивлялась этим резким переменам в настроении.

Как-то он даже втайне от всех долго шел позади отца, возвращающегося с работы, но не приблизился к нему.

Если одноклассники спрашивали теперь об отце, Сережа говорил:

— В командировке он… на Севере…

— В авиации! — допытывались ребята.

— Угу, — выдавливал он, презирая себя за эту ложь. Ему бы сказать честно: «Не живет он с нами», но он не мог заставить себя произнести эти слова.

…Уже несколько лет Раисе Ивановне оказывал внимание сослуживец — как и она, архитектор — Виталий Андреевич Кирсанов: худощавый, спортивного склада мужчина лет за сорок, с густо посеребренными сединой висками и немного впалыми щеками.

Он жил одиноко, кажется, давно был в разводе, пользовался в их проектном институте всеобщим уважением за великолепное знание дела и спокойный нрав. Правда, он умел быть и жестковатым, если наталкивался на недобросовестность, но справедливые требования не обижали умных людей.

Виталий Андреевич начисто был лишен эгоизма и мелочности — тех именно качеств, что оттолкнули Раису от мужа. Ее угнетала бесконечная поглощенность Станислава бытовым устроительством, его исступленное стремление достичь целей в общем-то пустячных. Он подпаивал в ресторане своего начальника, заручаясь поддержкой; ради того чтобы добыть модную рубашку, рыскал по торговым базам; бесконечно перезванивался с «нужными человечками».

Все это было совершенно чуждо, даже враждебно Раисе, а рядом со скромным, непритязательным Виталием Андреевичем душа ее отдыхала.

Когда Кирсанов сделал ей предложение, Раиса Ивановна и обрадовалась, и заколебалась. Обрадовалась, потому что какой женщине не мечтается почувствовать себя под защитой сильного человека и, не лишаясь самостоятельности, независимости, знать, что она не одна решает трудные вопросы жизни, преодолевает тяготы, что кто-то рядом оберегает ее. В конце концов, сколько будет она тащить на своих плечах груз забот! Ведь даже металл устает. Но возникло и сомнение; как Сережа отнесется к отчиму! Может быть, ей не следует вообще думать о личном счастье, а целиком посвятить себя сыну!

Однако все ее существо восставало при такой мысли. Почему она должна хоронить себя до срока! Разве это справедливо!

Появление в доме Раисы Ивановны незнакомого мужчины было воспринято мальчиком с молчаливой враждебностью. Он старался не оставлять с ним мать один на один, на вопросы Кирсанова отвечал односложно, неохотно, всем своим поведением словно бы говорил: «Ты здесь лишний и чем скорее исчезнешь, тем лучше будет для меня и мамы».

Но Виталий Андреевич делал вид, будто не замечал его настроения, предлагал свою помощь Сергею, когда надо было решить трудную задачу по алгебре, брал его на лыжные прогулки. А скоро открылось одно существенное сходство их интересов.

Сережа страстно увлекался самолетостроением: делал авиамодели, знал наизусть все данные о новых самолетах, читал журнал «Гражданская авиация», упиваясь, рассматривал схемы в «Interavia», собирал почтовые марки, связанные с воздухоплаванием.

Кирсанов же в войну был штурманом бомбардировочной авиации.

Но даже после таких, казалось бы, благоприятных для сближения обстоятельств стоило матери сказать: «Сережа, я выхожу замуж за Виталия Андреевича и надеюсь, вы с ним поладите, он хороший человек…» — как мальчик насупился и, ни слова не сказав, вышел из комнаты.

Забившись в дальний угол двора, между штабелями досок, он зло думал: «Все без меня решила… И когда отца бросала, и сейчас…» Ему вспомнился отец: красивый, представительный, с ласковым голосом. Рядом с ним этот Виталий Андреевич казался таким невзрачным, просто замухрышкой. Может, он даже и штурманом-то не был. «Подумаешь, „хороший человек“. Так что мне с ним — целоваться!!».

Вечером Сережа сказал матери:

— Напрасно ты бросила папу… Он лучше…

Раиса Ивановна даже не нашла что ответить. Сказать правду об отце! Но делать это рано, Сережа не поймет. Не станет же она говорить, что он распутничал, шатался по ресторанам. Докатился до взяток. Когда же она возмутилась этим, крикнул: «Если хочешь, живи сама на свой профсоюзный максимум». Нет, не будет Раиса Ивановна обо всем этом говорить, и она только повторила:

— Виталий Андреевич очень хороший человек.

Нужен ему этот «хороший человек»! Сергей хлопнул дверью.

Теперь сын стал вздорно ревновать ее к Кирсанову. Он хотел только с ней одной идти в кино, не любил, если она надевала новое платье, подозревая, что это сделано для «того».

Услышав, что Виталий Андреевич получил квартиру, Сережа наотрез отказался переезжать туда.

— Я к нему не поеду, — прижав подбородок к груди, угрюмо объявил он матери.

— Почему!

Круглое лицо Раисы Ивановны побледнело, густые темные брови словно свела судорога.

— Почему все же! Могу я знать хотя бы это!

— У меня есть отец, — холодно ответил мальчик, глядя ей прямо в лицо. — Я хочу жить с ним.

Раиса Ивановна от обиды, возмущения расплакалась.

«Вот, пожалуйста, отдала этому неблагодарному лучшие годы своей жизни и взамен… Весь в папочку! Напрасно ты думаешь, мерзкий мальчишка, что я и дальше подчиню всю свою жизнь тебе».

Передав Виталию Андреевичу разговор с сыном, Раиса Ивановна горестно воскликнула:

— Ну и пусть остается у бабушки!

Виталий Андреевич не согласился:

— Ему лучше жить с нами…