Алекс Ла Гума - И нитка, втрое скрученная...
6
Вряд ли это можно было назвать улицей, даже переулком; просто измызганная, разбитая проселочная колея, петляющая как попало, вкривь и вкось, по целому лесу лачуг, хижин, будок и хибар; лабиринт щелей между лоскутной мозаикой дворов; корчащееся поле сражения, покрытое раскисшей грязью и переплетением ржавой колючей проволоки, искореженного железа, покосившихся кольев, прутьев, веток и всякого пришедшего в негодность ощетинившегося хлама, обрывков и обрезков, острых, как акульи зубы, — всего того, что пошло на сооружение изгородей вокруг утопающих в жидком месиве клочков земли.
По одной стороне поселка, отделяя его настоящим крепостным валом от собственно предместья, бугрилась хребтом вымершего чудовища городская свалка, и резкий сырой ветер трепал его чешую из обрывков истлевшей бумаги, стружек, кухонных отбросов, консервных банок и всякой не поддающейся описанию гнили. А сверху на него взирало тоскливо серое небо.
Пробираясь этим вязким лабиринтом, Чарли украдкой поглядывал вокруг, как лиса, опасающаяся ловушки. Время от времени он поднимал руку, приветствуя кого-нибудь за забором. В развалинах вокруг него шевелилась жизнь; глухо стучал топор по сырому дереву, визгливый голос распекал непослушное чадо. Отчаянно полоскалось на ветру мокрое белье, будто выцветшие флаги, оставшиеся после какого-то празднества; депутация дворняжек разнюхивала за хижиной какую-то таинственную приманку. И над всем этим висел плотный тяжелый запах плесени, прелой мешковины, дождя, стряпни, курятников и шатких будок, отхожих мест, накренившихся над лужами омерзительной жижи.
За обвисшей проволочной изгородью, на пустыре, размытом и перепаханном дождем и усеянном грязными клочками газетной бумаги, Чарли остановился. Он услышал свое имя, оглянулся и увидел у старой коновязи компанию парней.
Он сразу повернул к ним. Он зашагал неторопливо, вразвалку и тут же заметил, что их разговор, стихая по мере его приближения, иссяк, как вода в дырявой бадье. В нем шевельнулось любопытство и подозрение, но он всетаки улыбнулся, показав желтые квадратные зубы, блеснувшие в давно не "'бритой щетине.
Их стояло пятеро, целая коллекция огородных пугал, чучела, набитые трухой нищеты, наряжённые в неописуемую рвань, бывшую когда-то куртками, штанами и головными уборами; двое босиком, с крепкими заскорузлыми от грязи ногами, искавшими тепла в жидком месиве, люди с лицами без возраста, черные потухшие головешки.
Чарли сказал:
— Hoit, men, привет всей компании. Я слышал, кто-то упомянул мое имя?
Четверо с настороженными ухмылками обернулись к пятому. Пятый стоял по ту сторону коновязи и оглядывал Чарли Паулса недобрым взглядом. Несмотря на холод, он был без пиджака.
— И не думал о тебе говорить, Чарли, — сказал тот. Синяя сырая рубаха плотно прилипла к его мускулистым плечам. Это был плотный, широкий в кости парень, но над поясным ремнем у него уже нависало брюшко, алкоголь разъедал его изнутри.
— Тогда все в порядке, — сказал Чарли. — Я просто спрашиваю, только и всего. — Он поскреб щетину на подбородке.
— Ну, а вы как, ребята, в порядке?
— J а, Чарли, конечно, да, — промычали четверо. Они смущенно переминались с ноги на ногу и поглядывали на толстого крепыша.
— Ладно, если уж тебе так хочется знать, — проговорил тот неожиданно с наглой усмешкой, но не очень решительно: — Мы говорили о твоем брате. Об этом сопляке, Ронни.
Остальные протестующе забубнили хором:
— Эй, Роман, старик, никто не говорил… Мы ничего не говорили. Это ты зря, Роман, слышишь? Пошли. Ничего мы такого не говорили, это точно. — И они захлюпали по грязи, отодвигаясь подальше от греха и оставляя Романа одного у коновязи.
— Ну, а чего вы тогда всполошились? — спросил Чарли, переводя взгляд с одного на другого. — В чем дело, а? — И Роману: — Ну и что: Ронни?
— Ничего, — сказал Роман. — Просто ты ему брат. А я просто говорю, пусть этот Ронни лучше не пристает к моей бабе. Понятно?
— К какой бабе? — переспросил Чарли. — Ты, между прочим, мог бы сказать это Ронни сам. Верно?
— О'кэй. Но, может быть, ты все-таки передашь ему? Скажи, пусть он лучше держится подальше от Сюзи. — Роман смотрел на Чарли дерзким взглядом, в нем были вызов и презрение.
Чарли покачал головой и хмыкнул:
— Из-за всякой… беспокоиться. И не по думаю.
Черный соседский кобель подлетел к ним, повертелся вокруг столбов коновязи, оставил на каждом отметину и помчался дальше. Чарли посмотрел ему вслед. Потом он услышал, как Роман сказал: «Мое дело предупредить».
Он повернулся к Роману, громоздкий, неуклюжий в своем желтом дождевике.
— Эй, парень, — сказал он. — Мне не нравится твой тон. Понятно? «Предупредить»! Какие там еще предупреждения? Насчет чего это ты предупреждаешь?
— Насчет Сюзи. Это моя девчонка, — сказал Роман. На Чарли смотрело твердое, изрытое оспой лицо, похожее на глыбу выветренного песчаника, — Я только предупреждаю тебя, что этот сопляк сам нарывается на неприятность.
— Слушай, — сказал Чарли. В нем закипало раздражение. — Никаких предупреждений я передавать не буду. И тебя предупреждаю: оставь Ронни в покое. Понял? — Он сказал это спокойно и подумал: «Этот тип ищет драки, и, если он начнет задираться, придется снять дождевик».
— Это ты мне грозишь! Думаешь, я тебя боюсь? — сказал Роман, распаляясь.
— А, иди ты… — бросил Чарли. Он решил прекратить разговор. Он повернулся, чтобы уйти, но Роман обежал коновязь и бросился за ним с криком: «Нет, погоди! Что, струсил?..»
Чарли остановился в полуоборот к Роману и посмотрел на него поверх топорщившегося на плечах дождевика. Приятели Романа, хлюпая по грязи, подвинулись поближе и не спускали с них немигающих, вороватых и по-вороньи настороженных глаз. Каждый понимал, что Роман полезет драться. Чарли улыбнулся. Роман напоминал ему соседского кобеля, готового загрызть соперника из-за приглянувшейся суки.
— Ага, друг, смыться задумал? Нет, поз воль, — наседал Роман.
Чарли сказал, поворачиваясь к нему лицом:
— Кто это смывается? Ну-ка повтори!
— Нечего мне грозить! — Роман знал, что на него смотрят. Над калитками, над заборами, вокруг пустыря стали показываться физиономии. Люди, как собаки помойку, пронюхали близкую драку.
— Ну и что дальше? — поинтересовался Чарли. — Захотел и пригрозил.
— Ты и твой братец, — зло ухмыляясь, сказал Роман, не желая уклоняться от первоначальной темы, — считаете, что можете просто взять и увести у человека бабу?
— Ты что, в уме? — сказал ему Чарли. — Ведь она тебе вроде не жена? У тебя есть своя жена. А вообще иди и объясняйся с Ронни насчет ваших девок. Не со мной.
— Ах, теперь ты прицепился к моей же не? — взвился Роман. — Лучше прикуси язык, ублюдок.
И как нападающая сторона, выискивавшая лишь повод для начала боевых действий, Роман решил, что теперь разговоры можно кончать, и двинулся на Чарли, — голова втянута в плечи, руки в локтях согнуты и прижаты к груди, кулаки стиснуты.
— Ну, сейчас я тебя разделаю, приятель. А потом и до братца очередь дойдет. — Он грязно выругался.
Чарли сказал:
— Оставь его в покое, понятно! И вообще полегче, как бы тебя самого не разделали. — Он отступил и, не сводя глаз с Романа, рас стегнул крючки на плаще.
Зрители вокруг возбужденно заорали:
— Воды! Разливать их! — А женский голос с другой стороны пустыря крикнул: — Да вы что, с ума сошли, драться, вы что, skоllies, хулиганье?!
Чарли швырнул дождевик одному из зрителей.
Роман больше не стал медлить. Пританцовывая, он ринулся вперед, сделал ложный выпад левой рукой и метнул вперед сжатую в кулак правую. Чарли подставил локоть, принял удар и резко отшвырнул его руку прочь. Он увернулся и от ноги Романа, норовившего угодить ему в пах, а сам лихорадочно вспоминал приемы бокса, которым его когда-то учили в школе при миссионерском клубе.
Он с размаху ударил Романа в живот и почувствовал, как его кулак ушел во что-то мягкое, как тесто. Чарли услышал, как тот стал хватать ртом воздух. Они скользили по грязи, пытаясь найти под ногами твердую точку опоры. Роман дрался, как все хулиганы, без правил, полагаясь на грубую силу и грязные ловушки. У Чарли перед глазами мелькал его круглый череп, твердый, как пушечное ядро, тупо скошенные плечи с мягкими подушками колыхавшегося мяса на руках от локтей и выше. Наконец, Чарли поймал локтями и зажал обе руки Романа и тут же отвел в сторону лицо, как раз вовремя, потому что тот рывком головы пытался таранить его в подбородок. А вокруг них вопили, стонали и приплясывали от возбуждения многочисленные зрители.
Чарли отпустил его, отступил и нанес ему сбоку сильный удар по почкам, еще один — в обвисший жирный живот и тут же отпрянул назад. Грязь засасывала ботинки, не давала оторвать ноги от земли.
