Иван Сотников - Свет всему свету

— Мы будем близко, — пригрозил Кугра. — Кто посмеет ослушаться, сгною в сигуранце. Я все сказал, идите! — и брезгливо протянул руку.

Крестьяне молча подходили к двери, прикладывались к руке.

Румынские части ушли в ту же ночь. Нет, боярин Кугра никого не успокоил. «Беречь все боярское!» — больше ему ничего не нужно. А Василе надо выжить, уцелеть. И его по-прежнему тягостно томила неизвестность и пуще всего пугал разбой немцев, что дни и ночи тащились мимо.

— Бог даст, пронесет их, — успокаивал он жену и дочь.

Но за полночь осатанело забарабанили в дверь.

— Отец, никого не пускай, — умоляла перепуганная дочь.

А как не открыть: разнесут ведь. Трясущимися руками Василе снял запор, и с улицы пахнуло холодом и винным перегаром. В комнату ввалилась ватага эсэсовцев. Они сразу облепили горячую печь.

— Мильх, шпек, айер!..[16] — наперебой требовали ночные гости.

Ели и пили, громко перебраниваясь. Чем больше всматривался Василе в озлобленные лица незваных гостей, тем сильнее одолевал его страх.

После ужина гогочущие эсэсовцы стали приставать к дочери. Мать-старуха бросилась к насильникам, истошно крича и царапаясь. Ее грубо оттолкнули.

— Не трожь хозяйку, домине официр![17] — закричал Василе.

Рассмеявшись, эсэсовец ударил старика в лицо, тот сплюнул кровь. Женщины и дети кинулись было за дверь, но часовые никого не выпустили.

На рассвете гитлеровцы выволокли старика на улицу и затолкали в хлев. Из дому поминутно доносились вопли женщин и детей. Василе в изнеможении свалился на сырой земляной пол. За что только бог наслал это иродово племя!

Он не знал, сколько прошло времени, как вдруг с улицы донеслись частые выстрелы, послышались крики немцев. Василе почувствовал запах гари и, увидев сквозь щели языки пламени, в ужасе заметался в горящем хлеву. Он уже терял сознание, когда распахнулась дверь.

— Русеште солдат, русеште солдат! — воскликнул он запаленным голосом, бросаясь к дому, охваченному пламенем. И вдруг застыл в немом оцепенении: во дворе скучились плачущие перепуганные дети, ничком на земле лежала израненная жена, рядом с ней обесчещенная дочь, его певунья и красавица.

— Родные мои... — упал он на колени.

— Отец, зачем не умерла я... — простонала, всхлипывая, дочь.

Русские солдаты вытаскивали из огня домашний скарб.

К рассвету распогодилось. Выведенный в резерв взвод Якорева остался в селе. Разведчики сочувственно смотрели на стариков и женщин, что сейчас столпились у пепелища. Странно, к ним не было ни вражды, ни ненависти.

— Ох, горе, горе! — всхлипывал старый крестьянин. — Легче умереть...

— Не убивайся, отец, еще построишься; скажи спасибо, семья цела, — успокаивал Максим. — Серьга, переведи, — кивнул он Валимовскому.

Василе внимательно выслушал переводчика, с сомнением покачал головой.

— Построиться... Где леи взять? Да и боярин не разрешит. Он всему хозяин, да еще официр...

Как выяснилось, добрая половина земли в округе принадлежит боярину. Сколько людей он отправил в тюрьму, сколько разорил. Не умолчали крестьяне и про ночную клятву в боярском особняке.

— Теперь конец вашему боярину, сами хозяйничать будете.

— О, буна, буна! — зашумели крестьяне, выслушав переводчика. — Только силен наш боярин, — закачали они головами.

— У народа сил больше, — доказывал Максим. — Чего ему гнуть спину перед насильниками? Нравится — учись у русских, счастлив будешь. Нет — по-своему жизнь устраивай.

К Якореву протискался местный примарь и стал расспрашивать, кому он должен передать свои обязанности.

— Об этом их спроси, — указал сержант на крестьян. — А мы своей власти не устанавливаем: наше дело — фашистов бить!

— Но где жить? — в отчаянии твердил Савулеску.

— Не надо убиваться, старик, хочешь, поможем построить дом? — спросил Якорев.

Василе ничего не понимал. Какой дом?

— Вот возьмемся всей ротой и поставим тебе дом. Поставим, товарищи? — обернулся он к разведчикам. — Пусть помнит Советскую Армию!

— О, мульцумеск, мульцумеск![18] — прижимая руки к сердцу, растроганно благодарил крестьянин. — Только где же лес взять?

— Лесу много вокруг, сам видел, — выскочил Зубец. — Есть и сруб готовый.

— То ж боярский, разве можно?

— Боярский всегда можно, — отозвался разведчик. — Боярин и после того у всех в долгу останется.

Бойцы немедля приступили к делу. Им помогали крестьяне, среди которых сыскались плотники, и работа закипела вовсю.

«Боже, как все меняется!» — глядя на односельчан, дивился Савулеску. Еще вчера, трепеща перед боярином, они клялись не помогать русским, беречь все боярское, а сегодня вместе с ними возводят ему, Савулеску, дом из боярского леса. Конечно, не все такие смелые. Многих не видно вовсе. Даже вон его жена только и твердит с перепугу: «Ох, что же будет, что будет?»

Уже к полудню солдаты возвели стены, потом поставили крышу. Не успели лишь настлать полы и потолок: приказ торопил вперед, нужно было спешить.

— Теперь сам достроишь, люди помогут, — прощаясь, говорили солдаты румыну.

— О, буна, буна! — без конца твердил растроганный Савулеску.

Низко кланяясь, он долго стоял у обочины дороги и все еще никак не мог уразуметь случившегося, понять этих добрых солдат.

Полк наступал местами, где земля точно вскипела и внезапно застыла: всюду причудливые холмы, а рядом глубокие впадины. Заснеженный апрельский день тих и ясен, и, можно подумать, весна нисколько не торопится. Но это не так: под рыхлым снегом уже вода, и обочины дорог совсем потемнели, обнажалась сухая трава.

На привале появился мальчик-оборвыш. Хрупкий, как высохшая тростинка, он долго молчал, несмело озираясь по сторонам. Лишь черные, лихорадочно блестевшие глазенки его тоскливо глядели на солдат.

— Ты кто такой? — тронул его за плечо Глеб Соколов, и рука сержанта ощутила невозможную худобу под дырявой холщовой рубашонкой.

— Митря, — едва слышно ответил по-румынски мальчуган. — Дай хлеба.

Бойцы тут же потянулись к вещевым мешкам.

— А ну разувайся! — через переводчика потребовал Глеб.

Мальчик часто захлопал глазенками и вдруг заплакал.

— Чего ты, дурачок, — шагнул к нему разведчик, ласково поерошил черные волосы под войлочной шапчонкой и протянул ему теплые носки. — На, надевай, замерз небось.

Ребенок мигом успокоился и, вытирая рукавом глаза, несмело улыбнулся. Солдаты наперебой совали ему хлеб, сахар, консервы. Митря прижал все это к груди, не зная, как быть дальше. Пошел было прочь, но, видно, решил, что должен как-то отблагодарить солдат, возвратился, сложил все на обочину дороги, вынул из-за пазухи тонкую дудочку, похожую на свирель и, ничего не говоря, заиграл что-то жалобное-жалобное.

— На братишку похож, — подойдя к Максиму, кивнул Соколов на мальчонку. — Мой тоже вот так немало победовал на военных дорогах.

глава третья

САЛЮТ МОСКВЫ

Дорохой — первый из румынских городов на пути полка. У немцев здесь крупные склады и базы. С командного пункта хорошо различимы позиции противника. За ними прямые линии улиц с белыми полотнами дорог. Краснокрышие домики, развернутые в две шеренги лицом к лицу, похожи на солдат, выстроенных для утреннего осмотра.

Самолет-разведчик сбросил вымпел: на станции идет погрузка вражеских эшелонов. Жаров вызвал командира саперного взвода.

— Берите взрывчатку и — сюда! — указал майор точку на карте. — Не один эшелон уйти не должен.

У Жарова связь со всеми подразделениями.

— Костров, смотрите за левым флангом: рота Румянцева уйдет с саперами.

— Трудновато мне будет...

— Всем нелегко.

— Хмыров дурит: с места не сдвинешь.

— Что ж, хотите, чтоб я за вас командовал? — кольнул майор, а сам стал думать о Хмырове. Взвод его был на виду. Послали на курсы, дали роту — и вдруг непонятная инертность.

— Что у вас, Хмыров? — позвонил Жаров.

— Под огонь попал, головы не поднять.

— Сейчас помогут артиллеристы. На месте топчетесь, энергии не вижу.

— Тогда я сам пойду, — буркнуло в телефонной трубке.

— Я сам, я сам! — рассердился майор. — Слышать не хочу мальчишеской болтовни. Командовать разучились!

Часом позже вдали раздался взрыв, потом другой, третий... «Так, полотно взорвано, противнику не уйти», — решил Жаров. Он все больше всматривался в чужой город, показавшийся ему чем-то похожим на родной Алексин, хоть здесь и не было ни красавицы Оки с ее живописными берегами, ни красноствольного бора с его удивительно пряным воздухом. Напоминание о родном и близком еще сильнее поманило вперед, заставило торопить атакующих.

Из подворотни большого каменного дома по разведчикам внезапно ударил вражеский пулемет. В ответ «горюнов» кинжально резанул в побуревшие от времени ворота. Несколько минут длился поединок двух пулеметов. Взвод Якорева зашел с тылу и врукопашную выбил противника.