Валентин Овечкин - Собрание сочинений в 3 томах. Том 3
А перед глазами нашими было, безусловно, чудесное творение большого художника. Кто из нас не испытывал зависти, хорошей, беззлобной, движущей литературу вперед, творческой зависти, читая продолжение «Поднятой целины»: «Эх, как же он, Шолохов, разбирается в глубинах души человеческой! Как великолепно выписаны характеры! Как бесподдельно народен язык, какие изумительно точные, бьющие прямо в сердце читателю слова!»
Еще в «Тихом Доне» великое демократическое значение творчества Шолохова заключалось в том, что он впервые в истории всей мировой литературы в многотомной эпопее дал богатство духовного мира людей, благородство, многоцветную красоту чувств, большие мысли, бездонную глубину страстей на материале жизни простого народа. До него другие романисты за всеми этими сложными и тонкими проявлениями чувств и страстей человеческих обращались к миру людей «образованных», аристократии, дворянства, интеллигенции. В среде малограмотных крестьян или рабочих им не хватало «духовного материала» для написания таких по объему и охвату событий эпопей.
Я думаю, что этими словами не обижаю никого из больших старых писателей. Многие из писателей прошлого отдавали свой талант служению народу. Такие, как Глеб Успенский, всю жизнь только о народе и писали. Но Успенский писал очерки, не романы. Решетников писал очень народные вещи, но в них все же далеко не тот художественный уровень, не тот размах. У некоторых великих романистов, при всей их любви к народу и знании жизни народа, все-таки оставалось некое снисходительство, взгляд на простого человека очень доброжелательный, но все же сверху вниз. Первой в полном смысле слова народной эпопеей в русской и мировой литературе явился «Тихий Дон». Такое слияние души писателя с душой народа, какое мы видим в книгах Шолохова, могло произойти только в наше, советское время. За народность Шолохова и народ платит ему горячей любовью. Нет писателя у нас, который был бы так популярен в народе в самых разных кругах читателей.
В новых главах «Поднятой целины» Шолохов остается верен своим творческим принципам. Опять мы наслаждаемся духовной красотой наших людей, простых тружеников, восхищаемся мастерством художника, необычайно пластичной лепкой образов. Варюха впервые появилась в этих новых главах, и уже мы ее сердечно полюбили. Эта Варюха-горюха, станет в ряду лучших женских образов в нашей литературе. Логическое, глубокое развитие получают характеры Нагульнова, Давыдова, Островнова, Половцева. Драматизм и беспощадная жизненная достоверность отдельных сцен буквально потрясают.
Вторая книга пишется через двадцать лет после опубликования первой книги. И тем не менее в продолжении романа очень верно выдержан дух того времени. Конфликты, характеры, язык героев — все присуще именно тем годам. Большое мастерство нужно, чтобы писать так цельно, слитно, будто автор лишь на прошлой неделе закончил первую книгу и сразу засел за продолжение.
И в то же время содержание новых глав, которые мы читали, очень перекликается с нашими днями. Образ Давыдова, живой, в борьбе, работе, сомнениях, ошибках, удачах и неудачах, крепко поможет нынешним тридцатитысячникам. А разговор кузнеца Ипполита Шалого с Давыдовым! Как это поучительно и сейчас для многих руководителей! Народ зорко присматривается к своим руководителям, критически оценивает каждый их поступок, каждый шаг. Народ от всей души желает добра, успехов руководителям — ведь от их успехов зависит и благополучие, жизнь народа! — и готов в любую минуту прийти на помощь, — надо лишь уметь принять, не отвергнуть эту помощь. Вспоминаются по этому случаю чьи-то слова о том, как по-разному, бывает, растут у нас люди, попав к руководству. Один поднимается, растет — и массу за собой поднимает, а другой растет — отрывается от народа, от матери-земли, между ним и народом образуется опасная пустота. Упадет — больно расшибется! Из окончания разговора Давыдова с Шалым, из того, как Давыдов, красный, весь в поту, в мыле, все же чистосердечно благодарит кузнеца, видно, что этот руководитель от народа не оторвется.
Много можно еще говорить о новых главах «Поднятой целины», но я думаю, что не я один хочу о них поговорить, и оставляю возможности для других.
Большой урок для всех нас в творчестве Шолохова заключается вот в чем. Мы знаем, что это могучий талант, художник из тех, которые не так уж густо и часто родятся на земле. Но, как бы ни был велик талант, полной силы он достигает, лишь когда питается жизненными соками. Может быть, даже это и есть одна из первых составных большого таланта — любовь к жизни. Не только к жизни в тебе самом, но и к жизни вокруг тебя. Чтобы добиться такого, как у Шолохова, органического растворения в думах и чувствах народа, надо быть очень близким к народу, жить в нем. За две-три творческие командировки не увидишь в жизни народа всего, что видит, знает, чувствует Шолохов.
Но хороших романов на деревенские темы за последние годы у нас написано мало. В этом жанре, пожалуй, меньше всего крупных удач.
Интересный роман Рустама Агишева «Зеленая книга» написан, собственно, не о колхозах, не о деревне. Это большое повествование о жизни и борьбе людей сельскохозяйственной науки, о людях одного научного института и садового питомника на Дальнем Востоке. Есть в нем герои и с именами реально существующих людей, вроде старика Лукашева, хабаровского садовода-мичуринца, в защиту которого очень гневно выступал в печати еще в 1931 году сам И. В. Мичурин. Работа Р. Агишева — большая, капитальная работа. Для автора будет очень полезно, если мы ее основательно разберем, укажем ему на недостатки романа. А недостатков много. Там, где начинается Отечественная война, начинается и литературщина — всякие невероятные повороты сюжета, архисчастливые совпадения случайностей, художественная упрощенность и облегченность повествования. В романе много ненужных поворотов и длиннот, которые автору при переиздании следовало бы убрать.
Жанру повести на деревенские темы у нас за последнее время повезло, пожалуй, больше, чем романам. Тут больше радостных событий, — впрочем, в иных случаях, может быть, и не совсем радостных, но все же событий. Поскольку вокруг вещи много разговоров, стало быть, событие.
Появилось несколько хороших повестей В. Тендрякова, мастерски и с большой теплотой к людям написанная, очень изящная по форме повесть Т. Журавлева «Комбайнеры», интересная повесть Галины Николаевой о директоре МТС и главном агрономе, повести А. Вальцевой «Осень в Щеглах», А. Шогенцукова «Весна Софият», Лидии Обуховой «Глубынь-Городок», Ф. Певнева «Урожай», Г. Бакланова «В Снегирях» и др. Собственно, «В Снегирях» сам автор называет повестью, но мне бы хотелось поговорить об этой вещи в разделе очерков, так как, по-моему, это хороший, настоящий художественный очерк на «вымышленном», как у нас говорят, материале, а вернее — на обобщенном. И в номере 5 журнала «Нева» за 1955 год появилась повесть Сергея Воронина «Ненужная слава», вещь, на мой взгляд, просто превосходная.
Издание повестей и очерков В. Тендрякова в одной книжке дает возможность проследить хорошую эволюцию, которую проделал этот писатель в своем творчестве. Может быть, это дело личного вкуса, но его первая повесть «Среди лесов» мне не нравится. Вещь с шаблонным сюжетом, написана в смысле беллетристического построения правильно, штатное расписание персонажей заполнено, есть любовь для аромата, борьба передовых и отсталых сил для крепости, есть и некоторая сглаженность характеров и острых углов для обтекаемости. В общем, повесть написана под влиянием недоброй памяти «теории бесконфликтности» и той литературы, что в годы процветания этой «теории» издавалась и переиздавалась у нас в изобилии. То, что автор грешил против правды жизни, не могло не сказаться и на художественном уровне вещи. Повесть получилась посредственная.
В дальнейшем, очевидно, В. Тендряков от собственной художнической неудовлетворенности этой вещью, а может быть, и от разговоров с товарищами (я знаю, что у него был большой разговор с А. Твардовским в «Новом мире») пережил и передумал многое. Следующие его вещи — «Ненастье», «Падение Ивана Чупрова», «Не ко двору» — это не шаг, а прямо бросок вперед. Писатель повернулся лицом к острым конфликтам, пошел бесстрашно навстречу сложным жизненным противоречиям, стал в них по-хозяйски разбираться — и вырос как «инженер человеческих душ», как художник сразу на две головы.
Критикой В. Тендряков в общем не обижен. Много уже было похвал, и вполне заслуженных, в адрес его повестей. Присоединяясь к этим похвалам, я хочу лишь заметить одно. Темперамент у Тендрякова есть, писатель он с огоньком. Гневного отношения, ненависти ко всему плохому в жизни у него хватает. Но порою в его произведениях звучат нервозные нотки. А в борьбе нервничать нельзя, это не признак силы. Чуть-чуть отдает от его очерков и повестей пассивностью. Если я не ошибаюсь, если такое чувство после прочтения книги остается не у одного меня, если и другие товарищи со мной согласны, Тендрякову следует над этим подумать. Мы здесь все его доброжелатели, и хочется нам, чтобы он писал еще лучше, может быть, еще острее, но в то же время и активнее дрался за то хорошее, что он утверждает.
