Варткес Тевекелян - За Москвою-рекой. Книга 1

…Заскрипела калитка, вошел отец и усталой походкой направился к цветочной клумбе. Опустившись на скамейку, он снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб и долго сидел неподвижно. Сергею хотелось подбежать к нему, расспросить, он даже приподнялся с места, но, заметив сосредоточенное лицо отца и его суровые глаза, передумал. Спустя некоторое время отец сам позвал его, посадил рядом и, обняв за плечи, заговорил с ним, как со взрослым:

— Придется мне, видно, опять воевать. Мать оставляю на тебя, смотри не обижай ее. Ты уж большой, должен понимать — на войне всякое может случиться. И что бы ни случилось, держись крепко, будь мужчиной…

После некоторого раздумья отец добавил:

— Сад не запускай, последи, чтобы розовые кусты не замерзли зимой, укрой рогожей.

— Разве ты к зиме не вернешься? — спросил Сергей упавшим голосом.

— Вряд ли. Эта война, брат, будет похуже нашествия Антанты. И прежде чем одолеть фашистов, всем придется попотеть… Ну, ничего, одолеем, нам не привыкать!

Через неделю они с матерью провожали отца с Киевского вокзала. Они ехали мимо заколоченных витрин магазинов, заклеенных крест-накрест окон домов. На улицах — ящики с песком, щитки с противопожарным инвентарем, окрашенные в красный цвет ведра. На бульварах — огромные аэростаты воздушного заграждения, зенитные батареи. На каждом шагу военные в новеньких пилотках со звездочкой. Лозунги, плакаты, транспаранты «Все для фронта, все для победы»…

Мать была на себя не похожа: глаза потускнели, за один день она осунулась, словно почернела, но старалась держать себя в руках и ни разу не заплакала. Она не изменила себе и тогда, когда поезд тронулся и отец, вскочив на ходу в теплушку, помахал им рукой. И только вернувшись домой, она дала волю слезам. Долго разбиралась в отцовских вещах, словно искала себе занятие, и тихо плакала… А утром, как обычно, собралась на работу. Сергей, взглянув на ее усталое лицо, уговаривал ее остаться дома, отдохнуть. Она отрицательно покачала головой:

— Нет, сынок, теперь не время отдыхать, работать надо, помогать нашим одолеть врага.

И ушла.

Потянулись тревожные дни…

Первый раз фашистские самолеты появились над Москвой двадцать второго июля. Начались воздушные налеты; в темноте рыскали лучи мощных прожекторов, стреляли зенитки, осколки снарядов дождем сыпались на землю, барабанили по крышам. Многие ребята эвакуировались с родителями. Уехала Милочка, и Сережа остался один. Мать работала по двенадцати часов в сутки, без выходных дней и приходила с фабрики без сил. Поев на скорую руку, она ложилась спать. Все заботы по дому легли на плечи Сергея: нужно было бегать по магазинам отоваривать карточки, убирать дом, собирать в парке хворост и даже готовить обед.

Беззаботное детство кончилось, он как-то сразу повзрослел. В районе организовали квартальные отряды противовоздушной обороны, и Сергей вступил в один из них. Натянув на руки брезентовые рукавицы, вооружившись длинными щипцами, он дежурил на крыше, гасил «зажигалки». Иногда ему удавалось пробраться на крышу соседнего семиэтажного дома, — там было жутко; но зато интересно: далеко было видно. В часы воздушных тревог с гулом проносились фашистские самолеты, за ними ленточкой тянулись трассирующие пули, где-то высоко-высоко разрывались снаряды зениток, а когда лучи прожекторов, уловив вражеский самолет, мгновенно скрещивались на нем, Сергей неистово кричал: «Что, гад, попался?!» И действительно, не проходило двух-трех минут, как фашист, задымив, камнем падал вниз…

В отряде противовоздушной обороны Сергей познакомился с Мишкой по прозвищу Гвоздь, задирой и озорником. В те дни во всем квартале не было мальчишки, который не позавидовал бы его ловкости и бесстрашию. Одевался Мишка с форсом: на ногах высокие, болотные сапоги отца, поверх потрепанной гимнастерки военного образца новенькая портупея; из-под выцветшей фуражки со звездочкой торчал чуб, точь-в-точь как у лихих кавалеристов времен гражданской войны. Накинув на плечи ватник, заложив руки в карманы брюк, с дымящейся папироской в тонких губах, он прохаживался по улице медленно, вразвалочку. В темные осенние ночи, когда на ветхие деревянные дома Сокольников сыпались зажигательные бомбы, Мишка с ловкостью акробата карабкался на чердаки и крыши, хватал длинными щипцами «зажигалки», швырял их на землю.

Однажды в одном из домов задымил чердак. Мишка не задумываясь бросился туда, не найдя щипцов, схватил горящую «зажигалку» брезентовой рукавицей и бросил в бочку с водой, причем сильно обжег пальцы. Затоптав огонь, он спустился как ни в чем не бывало. Девушки из санитарного отряда предложили ему сделать перевязку. Мишка Гвоздь небрежно бросил: «Ерунда», — подул на пальцы и зашагал дальше.

Как-то ночью, во время очередного дежурства, Мишка спросил у Сергея:

— Хочешь пострелять из настоящего пистолета?

— Спрашиваешь! — ответил тот.

Мишка молча вытащил из-за пазухи немецкий парабеллум и протянул приятелю.

— Вот здорово! Откуда взял? — У Сергея загорелись глаза. — Дашь пострелять?

— Патронов маловато. — Мишка сплюнул сквозь зубы. — Да уж ладно, дам, ты ведь свой… Патронов еще достану.

По окончании воздушной тревоги он повел Сергея в глубокий, сырой подвал под старым домом, поставил к стене лист фанеры с черным кружочком посредине, отошел шагов на двадцать, долго прицеливался при тусклом свете электрической лампочки и наконец выстрелил. Запахло пороховым дымом. Мишка побежал к мишени.

— Эх черт, опять не попал в середку! На, попробуй! — Передавая пистолет Сергею, он делал наставления: — Держи крепко — сильно бьет, — курок спускай плавно.

Сергей выстрелил. Посыпались осколки кирпича; Он тоже не попал в кружок.

— Ничего, научишься! С первого раза попасть в цель никому не удается. — Мишка спрятал пистолет за пазуху, достал кисет с табаком, свернул козью ножку и протянул кисет Сергею. — Закуривай.

— Я… я не курю, — смутился тот.

— Привыкай. Солдату на фронте без курева никак нельзя. Вот я скоро пойду на фронт, обязательно попрошусь в разведку.

Сергей кое-как свернул цигарку, зажег, затянулся дымом. Закружилась голова, затошнило, но он старался не показывать, что ему плохо.

— Сейчас водочки бы! — сказал Мишка. — Тяпнули бы мы с тобой по норме — и порядок!

— А какая… норма?

— Сто грамм на брата.

— Семнадцатый талон я еще не отоваривал, по нему сегодня в нашем ОРСе давали водку, — нерешительно сказал Сергей.

— Врешь?

— Зачем мне врать?

— Чудак ты, Сережка, погляжу я на тебя! Что ж раньше не говорил? Ладно, лучше поздно, чем никогда, как сказал один старик, хороня жену… Притащи завтра же семнадцатый талон, уж мы с тобой сообразим!..

Особенно тяжело было зимой. Снег еще не выпал, а морозы крепчали с каждым днем. Дома ни полена дров, спали в нетопленой комнате, укрываясь чем только можно было. От холода у Сергея потрескались руки. Хворост, собранный им в парке, берегли для приготовления пищи. Сергея несколько раз подмывало срубить на топливо сирень, растущую под окном, но рука не подымалась. Он помнил, с какой любовью отец выращивал каждое дерево, каждый куст в саду. Вернется отец и скажет: «Эх, Сережка, не сберег ты сирень…»

Немцы стояли под Москвой. На окраинах города возводили укрепления, огневые точки, противотанковые заграждения. Сергей твердо знал, что фашистам не бывать в Москве, но по утрам, слушая сводку Совинформбюро, он не находил себе места, от боли и обиды слезы навертывались на глаза.

Отец писал редко и скупо, всего несколько слов: «Жив, здоров, воюем понемногу. Обо мне не тревожьтесь, берегите себя. Обнимаю и целую». Вот и все. Потом он прислал матери аттестат, и им стало чуточку легче.

Что было дальше? Сергей задумался и перевернул еще несколько страниц.

«7 февраля 1942 года

Опять нескладно получилось!.. Хотел сделать лучше, а вышло наоборот. Туфли у мамы развалились. По секрету от нее продал велосипед и купил ей туфли, — они хоть и не очень красивые, но зато крепкие, долго носиться будут.

После покупки туфель осталось немного денег. Мишка предложил пропить их. Правду сказать, мне совсем не хотелось пить, но отказать ему было неловко. Недавно он подарил мне автоматическую зажигалку, обещал достать пистолет. Ему можно верить. Гвоздь, если захочет, все может сделать. К тому же, он через два месяца уезжает на фронт. Его уже поставили на учет в военкомате. Жаль было огорчать маму — она очень сердится, когда я выпиваю…

Осенью, когда мы с Мишкой выпили водку, купленную по семнадцатому талону, я пришел домой пьяный. Гвоздь выдул почти всю бутылку — и ничего. Я выпил всего полстакана и совсем ошалел. Мама так рассердилась и на следующий день наговорила таких слов, что мне их никогда не забыть. «Только этого не хватало, чтобы ты стал босяком и пьяницей. Кругом горе, слезы, а сын Трофима Назаровича по целым дням баклуши бьет, с пьяной компанией водится. Постыдился бы. Смотри, напишу отцу про все твои подвиги». Я обещал больше не пить и вести себя хорошо, но слова не сдержал. Хоть пьяным домой не приходил, все же раза два выпил. Мама все равно узнала, у нее удивительный нюх, запах водки чует на расстоянии. Это еще ничего. Я такое натворил, что при одном воспоминании готов провалиться сквозь землю. Я продал наши продовольственные карточки и обманул маму — сказал, что потерял их. К моему удивлению, на этот раз она не бранила меня, только горько заплакала. Лучше бы уж ругала.