Олег Селянкин - Вперед, гвардия!
Не привык Норкин к такому виду своих катеров, к этому безразличному, скучающему выражению на лицах вахтенных. Ведь не на других, а на этих катерах, не с другими, а с этими матросами работал он на сталинградских переправах, утюжил минные поля. И всегда матросы душу вкладывали в дело.
Невольно вспомнились последние месяцы траления на Волге. Немцы сбросили в реку самые различные мины. Одни из них взрывались от магнитного поля парохода, другие — от шума его винтов или боя колес, а третьим — подай то и другое вместе! Трудно было бороться с этими минами, а ведь осилили! Сами заготовляли себе топливо, ежеминутно могли погибнуть, но никогда не видал Норкин такого безразличия на лицах матросов. Даже не верится, что вот этот сгорбившийся вахтенный и есть тот моторист Жилин, который предложил ощупывать мели жесткими тралами и первый полез в воду, чтобы осмотреть подозрительный предмет, за который задел трал.
Интересно, о чем сейчас так сосредоточенно думает Жилин?
Норкин отвернулся от катеров, зашагал к казарме, поднялся на крыльцо и открыл дверь. У входа незнакомый матрос со штыком на поясе. Он долго вертел в руках удостоверение Норкина, несколько раз сличал фотографию с оригиналом и вдруг крикнул:
— Смирно! Товарищ капитан-лейтенант! Дневальный по первому отряду бронекатеров старший матрос Незнайко!
— Вольно!
А по коридору уже бежал офицер, придерживая рукой подпрыгивающую кобуру. Норкин усмехался и ждал его.
— Товарищ капитан-лейтенант, — тихо говорит Селиванов, и не поймёшь, то ли от радости, то ли от неожиданности не может он больше сказать ни слова и лишь часто-часто моргает длинными ресницами.
— Здравствуй, Лёня.
— Здравия желаю… Здорово, чертушка! Пойдем ко мне в дежурку, пойдем! Посидим, поговорим! А ты, Незнайко, чуть что — просигналишь! — Лёня сыпал словами, обнимал Норкина, подталкивал его.
— Подожди, Лёнчик. Сначала Чигареву покажусь.
— Нет его! Сразу после завтрака ушел с Ковалевской в кино, ведь сегодня воскресенье!
Это сообщение неприятно кольнуло. И года не прошло, а она уже с другим Да и Володенька тоже хорош! Задрал хвост морковкой, побежал за юбкой, дивизион бросил. — Ознакомь меня с размещением личного состава, — сказал Норкин и неторопливой хозяйской походкой зашагал по коридору.
Но так и не удалось Норкину в этот день осмотреть свои владения. Едва они с Селивановым вошли в первый кубрик, как попали в настоящее окружение: матросы спрыгивали с нар, спешили к ним изо всех углов. Конечно, это было нарушением устава, однако Норкин не мог и не хотел поступать иначе: он пожимал руки, протянутые со всех сторон. Только начали немного успокаиваться — дверь настежь, и новая группа матросов во главе с Никишиным ворвалась в кубрик.
— Здравия желаю! — кричит Никишин, локтями пробивая себе дорогу.
Много знакомых лиц, но есть и такие, которые Норкин видит впервые. Эти матросы раньше не служили с ним и пришли просто из любопытства, им не терпелось поскорее увидеть свое новое начальство. С ними Норкин сам старался заговорить, чтобы хоть немного ознакомиться со своими новыми подчиненными. Вспоминали Волгу, товарищей, оставшихся там, делились впечатлениями последних дней и даже просто зубоскалили.
Здесь, в матросском кубрике, Чигарев и нашел Норкина.
Поздоровавшись, Чигарев предложил:
— Может, ко мне пройдем, Михаил Федорович? Кабинет у Чигарева просторный. «Словно специально для оперативок приспособлен», — подумал Норкин. Большой письменный стол солидно расположился в углу, а на нем — обыкновенная ученическая непроливашка. Четыре колченогих стула, кровать под серым одеялом — вот и все убранство жилища командира дивизиона.
— Бедновато живешь.
— И не говори! — живо откликнулся Чигарев. — Семенов и это конфисковать хочет для дома начсостава.
— Какой Семенов?
— А наш, с Волги. Он здесь тылом заворачивает… Дела когда принимать будешь?
— Сейчас. Коротенько сообщи общую обстановку, а подробнее — у дивизионных специалистов узнаю… И ещё одно, Владимир Петрович… Останешься со мной работать?
— Нужен, что ли? — тихо спросил Чигарев, стараясь скрыть волнение.
— Привык к тебе. > Чигарев хрустел пальцами и молчал. С улицы донеслись приглушенный снегом мерный шаг матросов и знакомые слова песни:
Сталинград мы не сдадим,Волжскую столицу!
Даже песня примчалась сюда, чтобы напомнить матросам о бессмертной славе русского оружия.
— Ну?
— Трудно, Миша… Как-то вдруг…
— Ладно, отложим этот разговор на завтра, — согласился Норкин.
— Нет, не отложим, а просто пока помолчим немного. Норкин бесшумно вздохнул, откинулся на спинку стула и закрыл глаза, словно устал с дороги и приготовился вздремнуть.
— Разрешите, товарищ капитан-лейтенант? — спросил Гридин, входя в комнату.
— Нет, не разрешаю, — сухо ответил Норкин. Гридин в нерешительности остановился. Неужели он ослышался? Или шутит Норкин?
Радостная улыбка сменилась жалкой, растерянной.
— Я вызову вас, товарищ старший лейтенант. Гридин даже не скрывал обиды, он покраснел и исчез за дверью.
Чигарев все слышал, видел и понял. Норкин не злорадствует. В душе, может быть, и ругает, крепко ругает его, Чигарева, но не враг он ему. Сразу стало легче. Однако с ответом Чигарев не торопился. Хотелось ещё раз обдумать все, решить окончательно. Разве затем, чтобы его снижали в должности, с таким трудом он добивался возвращения в действующие части? Конечно, нет! Он хочет служить… Может быть, попроситься в другую часть?.. Пожалуй, так и нужно сделать…
Решение, казалось, созрело, оставалось только высказать его, и тут Чигарев почувствовал, что никогда он не сможет поступить так, не сможет убежать ни от Норкина, ни от дивизиона, ставшего родным за этот год.
Вспомнились и госпиталь, в котором он лечился и где его признали инвалидом, и мама, так просившая, чтобы он остался дома. Да, он инвалид, он имел формальное право остаться дома, но он пошел к командующему флотилией а когда тот отказал в просьбе — добился приема у заместителя наркома. Вице-адмирал молча просмотрел его личное дело, прочитал последнюю аттестацию и сказал, выдерживая паузу после каждой фразы, словно давая возможность обдумать сказанное:
— Оказывается, вы с гонором… С коллективом уживаетесь плохо.
Чигарев хотел сказать, что все это в прошлом, но вице-адмирал, видимо, решил, что он собирается оправдываться, и продолжал, предостерегающе подняв палец:
— Я верю написанному… Тут есть и хорошее… Ваше желание похвально… Да, похвально. Просьбу вашу мы удовлетворим, но на какие-либо привилегии не рассчитывайте. Сами решим, на что вы годны… Идите в управление кадров.
В управлении кадров Чигарев попал к щеголеватому лейтенанту.
— Мы можем предложить вам, товарищ капитан-лейтенант, должность начальника штаба дивизиона катеров-тральщиков, — сказал лейтенант, просматривая штатную книгу.
Сказал он это спокойно, не глядя на Чигарева, сказал таким тоном, каким, вероятно, говорил со многими офицерами, приходившими сюда за назначением. Но Чигарев, ещё не успокоившийся после разговора с заместителем наркома, уловил в голосе лейтенанта снисходительные, покровительственные нотки, нахмурился и пытливо посмотрел на него. Да и внешний вид лейтенанта, начиная от старательно расчесанных бачек, тянувшихся почти до рта, и кончая модными остроносыми ботинками, раздражал его.
За всем этим Чигарев безошибочно угадал человека, который слишком рано почувствовал себя начальником. И неудивительно: от него зависела судьба офицеров со стажем; кое-кто из них, надеясь получить желанное назначение, возможно, разговаривал с ним как с равным или даже так, словно признавал его превосходство над собой.
— Согласен, — ответил Чигарев, сдерживая себя.
— Только должен предупредить вас, что у командира дивизиона очень тяжелый характер. Правда, дивизион у него один из лучших, сам он вполне удовлетворяет нас, но вот с начальниками штаба просто беда! Одного выжил, а от второго не мог обычным путем избавиться, так срочно командировал его на учебу. Каково, а? Он, вероятно, не понимает той огромной роли, которую играют органы управления…
— Вы, товарищ лейтенант, какое училище и когда кончили? — перебил Чигарев словоохотливого лейтенанта.
— Высшее военно-морское краснознаменное ордена Ленина училище имени Фрунзе в тысяча девятьсот сорок третьем. А что?
— Не похоже. Не было у нас таких болтливых. Кто вам дал право так отзываться о старшем офицере? Вы знаете его лично?
Лейтенант смутился, явно обиделся и стал яростно стирать в книге какую-то строчку. Чигарев, прищурившись, наблюдал за ним. Раздражение прошло. Осталась одна жалость. «Рано ему за столом штаны просиживать. В адмиралы по выслуге лет, может, и вылезет, но настоящим командиром никогда не станет, — думал он. — Ему бы сначала во флотском котле повариться».
