Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

С океана подул ветер, на реке разыгрались белоголовые волны. Рыбаки знали, что ветер с океана — самый лютый из всех ветров, и вытянули на берег невода, лодки перенесли подальше от воды, с песков на взгорки, сами укрылись по шалашам.

Яртагин чинил обувь, но шило часто и подолгу дремало в руке; Нельма рылась в кошеле, где хранила матерчатые и меховые лоскутки, нитки, бисер, руки ее двигались задумчиво и равнодушно, глаза без всякого интереса разглядывали яркие вещицы; Игарка лежал на циновке из болотной травы — осоки и думал: вчера еще звали в гости, величали Игаром Ивановичем, а сегодня, похоже, гонят.

Буря начала затихать. Игарка решил уехать, а на прощанье собрать побольше дров: станут готовить обед ли, чай ли и поневоле вспомнят его.

Начал одеваться. Нельма спросила, куда он. Егор сказал, что пойдет собирать плавник. Дома у него всегда делают так: как непогодь, так по дрова, и успевают не тратя погожего времени заготовить столько, что круглый год топят без оглядки.

Нельма поспешно спрятала в кошель лоскутки и бисер. Вышли. Плавник густо устилал низменную обочину острова. Тут было все, что произрастало на берегах великой реки: кедры, лиственницы и березы, ольха и ель, пихта и корявый тундровый кустарник.

Собрали две большие груды, запас на целый месяц, но Игарка сказал:

— Соберем-ка еще, на все лето.

Запасли на все лето, а Игарка опять:

— Соберем-ка еще!

— Еще? Зачем еще? — удивилась Нельма.

Тогда ваш шалаш будет самый теплый во всей тундре.

Нельма сказала, что впервые видит такого человека: пришел в гости, а сам тянет невод, чистит рыбу, собирает дрова.

— А ты бы как хотела: пообедал, напился чаю и ушел? — спросил Игарка.

Нельма промолчала.

Река затихла, поплыли лодки. Пришло Егору время прощаться, говорить последние слова. Он выбрал удобный гладкий камень и сказал:

— Посидим, отдохнем!

Нельма согласилась. Была она в этот раз на удивление тиха и послушна. Егор погладил ей волосы, она не рассердилась, взял погреть зазябшие руки, не отняла. Егор сначала думал, что погреет Нельме руки, погладит волосы, потом встанет и уйдет, а теперь понял, что уйти не может.

— Я бы лучше совсем никогда не уходил от тебя…

Домой вернулись они ночью, когда в шалаше давно уже откурился вечерний дым и остыл ужин.

— Нельзя ходить так долго! — упрекнул Нельму отец. — Видишь, надо новый огонь, новые дрова.

— Дрова! Игарка, ты слышишь, отец жалеет дрова.

Нельма развела большой жаркий костер.

— Отец, пойди погляди, сколько у нас дров! — и кинула в костер все, какие были в шалаше.

Игарка взял лодку, сказал, что поедет навестить Большого Сеня, вернется скоро и тогда перевезет дрова поближе к шалашу.

Вернулся он рано утром, с Сенем. В руках у Сеня был крупный серебристый осетр. Сень вошел к Яртагину один. Игарка остался у реки.

— Здравствуй, Яртагин! — сказал Сень. — Вот Игар Иваныч посылает тебе подарок. — И протянул Яртагину осетра.

— Какой Игар Иваныч? — спросил Яртагин.

— Игар Иваныч, лоцман. Приехал к нам с Ландуром. Потом он ушел от Ландура, теперь живет, как ветер. Игар Иваныч умеет водить пароходы, гонять лодки, ставить паруса. Игар Иваныч самый справедливый человек на свете.

— За какое добро одаряет меня Игар Иваныч? — еще спросил Яртагин.

— Он просит твою дочь Нельму.

— А как я буду один? Кто будет разводить очаг и тянуть невод?

— Игар Иваныч придет в твой шалаш и будет поддерживать очаг, тянуть невод и беречь твою старость.

Тогда Яртагин принял осетра: он был согласен отдать Нельму Егору.

Яртагин, Большой Сень и Егор уехали созывать гостей, а Нельма сдернула свой девичий полог, достала два старых платья и села шить из всего этого новый полог на двоих.

Месяц прошел только наполовину, а Феоктистов приехал снова.

— Ну, Егор, завтра встанешь за руль.

— Примешь с женой? — Егор подумал, что Яртагину и Нельме будет гораздо лучше в теплой пароходной каюте, чем в дырявом шалаше-ветродуе.

— Милости просим! — Феоктистов гостеприимно раскинул руки.

— И с отцом примешь?

— Это с каким? Старый лоцман думает бросать порог?

— Нет. — Егор кивнул на Яртагина. — С ним.

— С ним? — Феоктистов закрыл лицо сеткой. — Комары проклятые! — Шага на два отступил от Егора. — Жена. Отец. Ха! Не нашлось тебе русской?! Каютка, знаешь, на троих-то мала будет, — и уехал.

V

Северное лето кратко, как взмах птичьего крыла. Уже в начале сентября небо стало высоким и льдистым, с зеленоватой поволокой, а со второй половины месяца каждую ночь падал иней и держался до полуден; к концу месяца в заливах зазвенел ледок, разбиваемый волнами.

Ушел наверх Феоктистов, велел гудеть отход и Ландур. В тот же день все рыбаки съехались в главный стан, острова опустели, лишь кое-где продолжали чадить не залитые второпях костры.

На островах была каторга: сначала день и ночь пекло незакатное солнце, потом пронизывали до костей дожди и ветры, не утихая ныли у рыбаков простуженные ноги, люди кашляли кровью, а работа, как река, шла без остановок — валился наземь один изнеможенный работник, его место сейчас же заступал другой.

На стане шла погрузка, с берега на пароход в три потока катили бочки с солониной. Пришлось катать и Яртагину с Игаркой. Но это ничего, всего один день, а завтра — расчет, свобода!

Прогудела по палубе последняя бочка. Ландур поднял рупор:

— Убрать сходни!

Подхваченные расторопными матросами сходни взмыли на палубу. Ландур повернул рупор к берегу, к толпе озадаченных рыбаков.

— Чего стоите, орда немытая?! Чальтесь! Расчет будет дорόгой.

— Хо! — вздохнул Яртагин. — Расчет дорόгой, знаем… — и уныло поплелся к лодке.

Восьмые сутки поднимается пароход вверх по реке. За все время были только две стоянки: брали дрова. По пятам за пароходом гонится зима, берега уже окаймлены сплошными закраинами, раза два падал снег.

Пароход идет серединой реки, где быстрее и выше хлещет волна, но и тут густеет сало, липнет к бортам, к рулю, к буксирам. За пароходом — длинный хвост рыбацких лодок: скоро Курейка, тысяча верст от Бреховских островов, а хозяин еще не приступал к расчету. Когда проходили Дудинку, долганы ездили за расчетом на пароход, но хозяин даже не вышел из каюты, матросы тумаками вытолкали рыбаков обратно в лодки. С той поры долганы молчат, тоскливо поглядывают назад, где остались родные места. В усталых глазах одна упрямая дума: «Будем погибать. Река вот-вот станет, придется раскидывать шалаши где-нибудь у Туруханска, потом, когда лед окрепнет, пробираться домой пешком, кому на Хантайку, кому на Баганиду, кому на Пясино. Придется погибать».

Смерть уже пришла в лодки: у долгана Вакуйты умер новорожденный первенец-сын. Труп в лодке — лежит среди живых. Мать как-то ночью недоглядела, и голодные собаки отгрызли у мертвого ребенка два пальца на руке и ухо.

Вдалеке, сквозь пасмурный день, собаки Яртагина распознали родной мысок и забрехали. Яртагин выполз из-под тряпья, где спасался от ветра и от холодных брызг, которыми забрасывали лодку пароходные винты, поднялся во весь рост, сложил трубой ладони и крикнул: «Хозя-яин, давай расчет!»

Ветер перехватил Яртагину горло, старик закашлялся и уполз обратно в тряпье. Игарка даже не взглянул на мысок, все борется с водой, которая восьмые сутки хлещет через борт в лодку.

И в лодке Большого Сеня забрехали псы, и Сень долго кричал сквозь ветер и шум реки: «Хозяин, расчет!» — но ответа не дождался.

Наконец Игарка вычерпал из лодки воду, Нельме велел встать к кормовому веслу, сам взялся за бортовые. Почуяв сильные, опытные руки, лодка быстро догнала пароход. Игарка бросил чалку на кнехт и — к Ландуру, прямо в каюту.

— Давай расчет, мы приехали.

— Ты у меня не работаешь. — Ландур скрипуче хохотнул. — Свет-то велик. Забыл?

— Расчет Яртагину.

— А… Слышал, что ты женился… Там, у порога, вашим-то сказывать аль нет?.. Ты сядь! Поговорим, погреемся. — Ландур сунулся к шкафчику, налил два стакана водки. — Лучше, пожалуй, смолчать. Ширяевы — народ почетный, гордый, в доме невеста… Ну, благословясь!..

Егор отодвинул стакан.

— Расчет!

— В Туруханске. У меня самоеды и долганы не рассчитаны.

Егор набил и торопливо, по-голодному, высосал трубку, потом молча вышел и — знакомыми лестницами, коридорами, прямо к якорю. Якорь с визгом ухнул в реку, в трюме покатилось что-то гулкое и так ударило в борт, что пароход весь дрогнул, вплоть до трубы. На палубе, в кубрике, в машинном отделении, по лестницам барабанной дробью загукали каблуки. Егор выхватил весло из бортовой шлюпки.

— В воду мерзавца, в воду! — кричал Ландур. Матросы топтались на месте и, сощурившись, поглядывали на шлюпочное весло в руках Егора. Ландур вдруг стих, начал шарить по карманам.