Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая
О муках своих, понятно, никому не сказывал он, ни единой душе не жаловался. Но в маленьком хуторе, как и в семье, трудно утаить не только слова, но и чувства. Тем более, что у честного человека многое с лица читать можно: лукавить не умеет он, а сотворить личину, не отвечающую его настроению, и вовсе не по силам ему. Мать примечала, конечно, тоску сыновью, даже осторожно узнать о причине пробовала, да ничего не сказал ей сын. Но, присмотревшись к событиям, обо всем догадалась.
6С назьмов, где кизяк делали, ушли в тот день Рословы пораньше, чтобы в бане помыться. Степку оставили неубранные кизяки сложить. Работал он по-пожарному, скоро и с делом управился задолго до потемок. Домой шагал не торопясь, как настоящий мужик, осиливший большую работу.
На немудрящей лавочке возле своей землянки сидел Тимофей Рушников. Увидев его, вмиг позабыл Степка о всякой степенности. Заспешил.
— Здоро́в, Тима! — крикнул издали.
— Здравствуй!
— Не угостишь ли табаком на закруточку? — подсел к нему Степка, стряхивая с рук навозную пыль. — Поиздержался я ноничка.
Курил он уже по-настоящему, но старших дома еще совестился, хотя они и знали, что покуривает парень. Тимофей молча подал ему кисет.
— Уж больно сумной ты какой-то, Тима, — свертывая цигарку и искоса поглядывая на старшего друга, заметил Степка. — Не откроешь ли печаль свою? — И, вталкивая кисет в карман форменных Тимофеевых брюк, добавил: — Ты ведь, небось, думаешь, никто ни об чем и не догадывается?
— Делов-то мне до того, кто об чем догадывается…
Жадно затягиваясь махорочным дымом, Степка молчал, все чаще поглядывая на друга. Что-то в нем сшевельнулось, сдвинулось, забурлило винтом изнутри. Вскочил он, хлопнул товарища по плечу и вопросил вдруг азартно:
— А цыган-то чего сказал?
— Чего он сказал?
— Краденая кобыла не в пример дешевле купленной обойдется!
— С ума сошел?
— Нисколечко!
— Да ведь свадьба у их зачинается! Все уж давным-давно обсудили… Запой у их ноничка!.. Завтра венчаться поедут… И с какой же стати пойдет она из этакого терема в мой балаган, где и ремка́-то порядочного нету? Да ведь и Колька не нам с тобой чета́ — отец еще почище иных казаков хозяйство ведет, сынов в гимназии обучал. А мы с тобой «а» да «б» скласть едва умеем… Нет, Степушка, видно, про меня то сказано: чешись конь с конем, а свинья — с углом!
— Хоть ты и солдат, Тимка, да ничему, знать, в окопах-то не научился… Черт с тобой, дурачок! Пошел я. А ты на всякий случай крепко-то не спи, может, побудить придется.
Об этом и упреждать не стоило Тимофея: забыл он, когда крепкого спал. А после такого разговора и вовсе места себе не найдет. Степка же, словно железяку раскаленную проглотил, обжигает она все внутренности, оттого парень мечется, как угорелый. В бане пробыл не более десяти минут, так что Марфа, увидя его за столом, опешила:
— Да ты в бане-то был, что ль?
— Не видишь — весь мокрый! — отрезал Степка, вороша для убедительности темно-русые влажные волосы. Намочиться-то успел он, конечно. Ел торопясь, обжигаясь. И опять же, не успела мать разок-другой у печи поворотиться, выскочил сын из-за стола.
Переодевался в чулане, чтоб не мешали ему, лишних вопросов не задавали. Рубаху надел синюю сатиновую под крученый поясок, штаны получше. Сапоги лучшие, яловые, далеко не новые, но все же без заплаток. Накинул картуз, пиджачишко захватил и — во двор.
Увидев его через кутное окно, Марфа подумала без осуждения: «На вечерки торопится, постреленок», — и улыбнулась, вспомнив, может быть, далекую свою молодость.
Вылетев со двора, Степка пустился через плотину, свернул направо. Сумерки уже заметно густеть начали. К этому времени успевают поужинать, все дела переделать и лечь спать, чтобы зря огня не жечь, да и вставать-то ведь вместе с солнышком, а бабам и того раньше.
Глянул Степка налево — свет из всех окон Чулкова дома так и рвется наружу. Свадебные дела там, стало быть, налаживаются вовсю. Дом этот гордо и одиноко стоял слева, а все остальные лепились по правой стороне, задами по пологому склону к пруду.
Проходя мимо темного шлыковского двора, Степка пожалел, что не может позвать с собою Яшку Шлыкова. Лучшего товарища в таком деле и не придумать — все может Яшка: и сплясать, и на гармошке сыграть, и побаску веселую рассказать, и соврать складно придумать. Но сегодня отца Яшкиного казак бродовский шашкой рубанул, так что не до веселья парню, лучше не трогать его.
Вопреки запретам старших, Степка днем убегал с назьмов на дядю Леонтия взглянуть, как подвезли его, потому и оставили потом парня на кизяках урок доделывать. И теперь странно показалось: возле свадебной избы, народу-то совсем нет. Как же так? На многих, видать, кровавая эта история повлияла — не до свадьбы. А еще и потому, возможно, что недолюбливали в хуторе Кестеров, хоть и давно они жили здесь, а чужаками считались.
Добравшись до самого конца хутора, остановился против Даниных. Ни огонька у них, ни звука. Заложил пальцы в рот и трижды свистнул отрывисто. Сам в сторону, к кустикам сиреневым отступил.
— Кто тут? — спросил Ванька, вглядываясь в темноту. Собирался-то он, видать, по-скорому: пиджачишко на плечи натянуть не успел, в руке держит.
— Я это, — вышел из-за куста Степка. — Здоро́в, Ваня!
— Здоро́в. Чего тебе?
— Невесту для Тимофея Рушникова пособи украсть, — без всякого подхода рубанул Степка.
— Какую еще невесту?
— Ну, Кланьку же Чулкову! Тупой ты совсем, что ль?
— Так ведь она уж просватана! Свадьба у них начинается!
— В том-то и дело, что свадьба, — возмутился непонятливостью друга Степка, — ждать, стало быть, некогда, а у его спросы да допросы.
— Ну, пошли! — так просто согласился Ванька, словно только и делал, что невест каждый день воровал.
— А ведь и Ромку бы захватить не помешало, — спохватился Степка. — Чего не вышел-то он?
— Нету его. К папашке в город ускакал после обеда.
— Зачем?
— Не знаю. Бабушка послала зачем-то.
Не только Ванька, но и сам Ромка мог лишь догадываться об истинной цели поездки: зятек их, Родион, Леонтия рубанул. И вовсе не о родственных отношениях пеклась Матильда Вячеславовна — об извечной вражде между мужиками и казаками речь. Глядишь, через неделю об этом случае и уездная газета расскажет.
Давно, еще с десятого года приучил отец Ромку пакеты возить. Прискачет на Болотную улицу, где дядя Авдей и тетка Зоя Шитовы живут, отдаст пакет и — домой. Ежели поздно туда прибудет, так там и заночует. За все годы ни единого разу не проговорился Ромка об этих поручениях. Даже Ванька не знал о них…
По дороге Степка посвятил друга в свои планы. Понятно, такое дело начинать следует с разведки. Слух-то прошел по хутору, что не хочет идти невеста за Кольку. Так после сватовства уж месяц миновал. Как она там теперь воркует, голубушка?
Возле светлых окон избы Мастаковых издали заметили ребята какое-то движение. Стало быть, зеваки появились. А между ними сподручнее разведку вести — не столь заметно. Но зеваками-то оказались в большинстве ребятишки, подростки, девчонок несколько — народ, да не тот. Да ладно уж, хоть они есть.
По палисаднику подобрались к окну горничному. Занавесочки висят на нем белые, но половинки их разошлись, и, если близко подойти, почти всю горницу разглядеть можно. Какой-то малец вцепился в наличник, подтянулся чуток и любуется свадьбой. Шугнул его Степка по шапке и столкнул с узкой завалинки.
— Ну ты, Степа! — обиделся малец. — А еще — братик.
— Федька! Ну, не серчай. Не шибко же я тебя.
Заглянул в окно Степка: сидят сваты, раскраснелись. Наверно, о приданом рядятся. А жениха-то с невестой не видать.
— Зайдем-ка с другой стороны, Ваня.
Подались через двор и встретили целый табунок девок. И среди них — Нюрка Рослова. Сцапал ее Степка, отвел в сторону, спросил тихонько:
— Невесту видела?
— Да вон они в той маленькой горенке сидят. Вся уреванная она. Колька-то все поцеловать ее хочет, а она не дается.
— Как ты думаешь, не хочет она замуж за Кольку итить?
— Ну, конечно! Вся вон слезами залитая, аж распухла. Жалко мне ее!
— Нюра, Нюр, ты бы придумала чего-нибудь, чтобы вызвать ее незаметно хоть в сенцы на минутку.
— Пойду да скажу, что подружки зовут.
— Ну и лады! Только гляди, чтобы жених за ей не потянулся.
— Не маленькая, понимаю. Становись в сенцах за дверь. Туда я тебе ее и доставлю.
Нырнули они в темные сенцы. Степка за дверью притаился. Ждать совсем недолго пришлось, чуточку в темноте освоился. Распахнулась дверь — и вот она, Кланька, горячая, трепетная, обожгла Степку:
— Ой, подруженьки! Несчастная я, хоть руки на себя наложить впору!
— Да ладно тебе про руки-то! — зашептал Степка и сам облапил невесту.
