Анатолий Тоболяк - Папа уехал

— Я обещал, что… Я обещал, что вы меня никогда не увидите пьяным. Это я обещал. Но это не значит, что я не могу выпить холодного сухого вина в жаркий день. Я все-таки человек, а не святой. И сегодня выходной, кстати.

— А мятные конфеты зачем ел? — выпалил я. И язык прикусил. Но уже поздно.

Папа покраснел, сильно покраснел. Смотрит на меня прищуренными глазами, и я не пойму, отчего он так покраснел: рассердился или стыдно ему. Потом негромко спросил:

— С каких пор мне запрещены мятные конфеты?

— Извини, папа.

— Ладно, но чтобы больше этого не было. Я тебя не подозреваю в темных делишках. Вот и ты постарайся.

— Извини, папа.

— Ладно, забудем. — И руку мне положил на голову. Если б я только знал тогда! Если б я мог знать! Я бы повис у него на шее, я бы на коленях перед ним ползал, туфли его целовал бы, если б знать, что вскоре будет!

«Леонид! Из последнего письма Поли я сделала вывод, что ты не покончил окончательно с пьянством, как обещал, а лишь сделал короткую передышку. Поля многое скрывает от меня, чтобы не расстраивать, но я чувствую, что у тебя все опять по-старому. Пить умеренно, как нормальные люди, ты уже не можешь. Умеренно ты пил в институте, да и то уже бывали срывы, а в последние годы — типичные загулы с редкими паузами.

Неужели ты хочешь себя погубить? Неужели тебе не жалко семью, меня, наконец? Тебе тридцать четыре года, самый цветущий возраст, ты способный человек, у тебя прекрасная жена и дети, ты ждешь нового ребенка, — так неужели все это меньше стоит, чем выпивки в компании собутыльников? Неужели ты настолько бесхребетный, слабовольный человек, что не можешь раз навсегда с этим покончить? Ведь вы уехали отсюда на край света, чтобы начать новую жизнь. А что получается?

Вспомни папу. Он никогда не злоупотреблял алкоголем, а в доме у нас всегда были друзья, веселая компания. А твой брат? Он вообще не пьет, ты знаешь, и живет полнокровной, интересной жизнью. Откуда это у тебя? Что ты находишь в этой проклятой водке, которая не разбирает ни талантов, ни способностей, ни хороших душевных качеств, всех превращая в недочеловеков?! Слить бы ее в огромный резервуар и сжечь бы на веки веков, господи!

Я измучилась, Лёня. Я все время неспокойна. Часто болею. Ведь мне уже недолго осталось жить, а мысли о тебе здоровья не улучшают.

«Мама, здравствуй! Честное слово, ты меня расстроила. что за страсти-мордасти! Все не так мрачно, как тебе представляется за пять тысяч километров от нас. Возможно, Поля несколько сгустила краски в письме (это вам, женщинам, свойственно), а ты добавила своего воображения и получилась кошмарная картина: я — запойный монстр, терроризирующий семейство. Ну, что ты в самом деле, мама!

Я, конечно, не безгрешен и не могу сказать, что абсолютный трезвенник, но, уверяю тебя, не подхожу под рубрику тех клинических алкашей, «образы» коих появляются на экране телевизоров в известных передачах… Присоединяюсь к твоему призыву спалить всю, до последней капли, водку, ибо она мне на дух не нужна! Я сейчас если позволяю себе, то лишь пристойные напитки, до белой горячки не доводящие…

Нет, серьезно, мама, перестань ты беспокоиться! Обещай, что не будешь больше изводить себя черными мыслями. Обещаешь, да? Отлично. А я обещаю… сама знаешь, что.

Животик у Поли растет. Юлька и Лёшка здоровы. Скоро нагрянем в гости, жди. Привет идеальному братцу и его семейству.

Я только умылся, только рубашку сменил — быстро, в темпе. Папа спросил: «А с едой как?» — но я отмахнулся и поскакал по лестнице вниз. Папа мне закричал с балкона: «Лёшка! Купи что-нибудь!» — и бросил свернутую трехрублевку.

Все мне показалось каким-то маленьким: дома маленькие, улицы узкие, сопки низенькие. Все как будто сжалось, съежилось, пока мы ездили, все стало какое-то лилипутское после тех огромных городов, какие я повидал… А Светкина мать, увидев меня, ахнула:

— Лёша! Боже мой, как вырос!

А я ноздри раздуваю, дышу — так бежал, что запалился.

— Здравствуйте, — говорю, — Зинаида Михайловна. Где она?

Кто она — и объяснять не надо. А Светкина мать отвечает: в кино ушла.

«Так! — думаю. — Очень хорошо. Я приехал, а она шляется по кино. Так».

А Зинаида Михайловна спросила:

— Ну, как путешествовал? Где был?

Я объяснил: в Свердловске у бабушки и в Ташкенте у бабушки с дедушкой.

— А как мама? Не родила еще?

— Нет еще. Она в Ташкенте осталась с Юлькой.

— Как? Почему? — удивилась Зинаида Михайловна.

— Ну, так они решили с папой. Маме уже опасно ехать. И вообще, там ее родители. Ей легче будет на первых порах.

А сам думаю: всего одно письмо прислала, а теперь еще в кино умчалась!

— Вот как! — сказала Светкина мать. — Значит, вы теперь с папой вдвоем. Нелегко вам придется.

— Ничего, справимся, не маленькие. — А сам приплясываю от нетерпения. — Когда она придет?

— Честное слово, не знаю, Лёша. К каким-то подругам еще собиралась.

— Ладно! Скажите, чтобы сразу ко мне зашла. Я буду ждать.

— Хорошо.

— Вы не забудете? Я буду ждать.

— Не забуду, передам, — засмеялась она.

В магазине я купил хлеба, сыру, банку лосося. Папы дома уже не было, ушел на работу. Я взялся за уборку. Сначала протер всю мебель сухой тряпкой, как мама учила (хорошо, что у нас ее немного), а потом принялся за полы. Орудую тряпкой, а сам прислушиваюсь к шагам в подъезде — не Светка ли? Обе комнаты вымыл — ее нет. В кухне навел чистоту — ее нет. В туалете и ванной подтер. Сбегал на улицу и вытряхнул коврики — ее нет. Нет ее! Нет!

Спустился в подвал за дровами, чтобы нам с папой вечером истопить титан и помыться. Дверь специально не закрыл. Приношу дрова, захожу в коридор: «Светка, ты здесь?» Никто не отвечает. Ладно, думаю. Подожду еще. Я терпеливый.

Написал письмо маме, как мы долетели, как сутки промучились в Хабаровском аэропорту, где пассажиры даже на полу спят и на лестницах (а мы на скамейке в зале ожидания — повезло!), написал, что, едва приехав, навели порядок в квартире. Про все написал, только про Хабаровский ресторан умолчал. Всем приветы передал, Юльке особенно, — нет Светки, нет, нет!

Тогда я завалился на тахту и думаю: до тысячи досчитаю и, если не придет, позвоню из автомата. Начал считать и вдруг заснул.

А проснулся от голосов и смеха. Вскочил и сразу не мог понять, где я и что со мной. Полная комната людей! Стоят и смеются: папа, дядя Юра, какая-то огромная тетка в красной кофте и еще трое мужчин.

— Здоров ты дрыхнуть, — сказал дядя Юра и протянул мне руку. — Привет!

— Привет, — ответил я, но все еще не очень хорошо соображаю. — Сколько времени?

— Да уж семь, — дядя Юра говорит.

Все засмеялись. Наверно, вид у меня был одурелый.

— Ты ел? — спросил папа.

— По-моему, нет.

— Точно не помнишь?

— Точно не помню.

Все опять — ха-ха-ха! — а тетка огромная в красной кофте:

— Бедняжка! Надо покормить мальчугана. — И вынимает из сумки какие-то пакеты и кульки, сгружает на стол. Другие рассаживаются кто где. Один, седой старик, подошел к шкафу, стал рассматривать книги. Молодой, с усиками, гремит бутылками. А эта жуткая громадина в кофте суетится:

— Леонид Михайлович, тарелочки найдутся?

— Найдутся, как не найтись, — папа торопливо ответил. И пошел на кухню. Я — за ним. Там его спросил:

— Это кто такие?

— Мои сослуживцы. Вместе работаем. А что?

— И тетка тоже?

— Не тетка, а Екатерина Федоровна. Тоже. Вот отнеси-ка. — И подал мне стопку тарелок.

Я смотрю, он какой-то не такой, как был, — взбудораженный весь. Взял тарелки, но не ухожу.

— Ну, тащи. Вот еще вилки захвати.

Но я не ухожу. Говорю:

— Не успели приехать, сразу компания. Здорово!

— А ты как хотел? — он спрашивает. — Такая уж традиция. Приезд отмечается.

— Эта тетка даже туфли не сняла. А я пол помыл.

— Ладно, Лёшка, не будь занудой. Иди! — А сам достает из шкафа стаканы и рюмки.

Но я опять не ушел.

— А этот старик, — спрашиваю, — кто такой? Начальник твой?

— Нет, я его начальник. Все? Вопросы исчерпаны? — Взбудораженный такой, бородка всклокочена…

— Ты хоть ешь побольше, папа. А то…

— Что «а то»?

— Ну, как в Хабаровске, помнишь, позавчера? Сам знаешь, что бывает. Я маме написал, что у нас все в порядке.

— Правильно написал. Молодец. Пошли!

И вот, будто мы официанты, вносим посуду. А там уже дым коромыслом: все закурили, как один, кроме этой тетки, похожей на гиппопотамшу из африканского озера. Галдят, разговаривают, бутылки откупорили. Все такие радостные, будто не водку сейчас будут пить, а какой-нибудь интересный спектакль или фильм смотреть.

Дядя Юра мне говорит:

— Сашка тебя заждался. Но если к нему сейчас пойдешь, тете Вере обо мне ни гу-гу! Ни слова, понял?