Иван Свистунов - Все равно будет май

— В тюрьму захотели, артисты! Слыханное ли дело — на живого человека с лопатами бросаться! Разве они для того вам начальством дадены, чтобы человекоубийства совершать?

— Какой к чертовой матери Жабров человек! — взорвался Карайбог. — Гад он ползучий!

— Есть трохи, — охотно согласился Лазарев. — Что правда, то правда. Где его одежка?

— Ты так ему и передай — все равно пришью! — угрюмо пообещал Назар.

— Дело хозяйское! — неопределенно заметил Лазарев, сгребая в охапку одежду Жаброва. — Только отвечать будешь по всем статьям закона.

— Ему награду выпишут за благородное дело, — пообещал Сема. — И лопату Тимошкину возьми. Пусть под свою шмару подкладывает.

Лазарев в раздумье постоял над останками лопаты: брать или не брать? Решил все же взять и с ухмылкой поплелся в контору. По всему чувствовалось: не слишком близко к сердцу принимал десятник случившееся, — видно, тоже недолюбливал Жаброва.

В тот день, выходя после работы из ворот завода, Семен Карайбог предложил:

— Не тяпнуть ли нам, ребята, по случаю…

— На какие шиши пить будешь. Получка еще когда! — отклонил предложение Петрович.

— Не на то казак пьет, что есть, а на то, что будет! Тут рядом одно богоспасаемое местечко. Кредит мне обеспечен. Уважают.

Но заройщики не захотели воспользоваться благами кредита: зачем надевать хомут на шею?

— Эх вы, киногерои! — рассердился Карайбог и с решительным видом зашагал к маленькому домику на противоположной стороне шоссе.

На следующий день примчавшаяся на зарой Настенька испуганно сообщила:

— Тимошка утром явился в контору и взял полный расчет. Грозился всем вам показать кузькину мать.

— Пусть радуется, что живым ушел, — оскалился Сема. — Мы и не такому вязы скрутим.

Первые дни заройщики ходили гоголем, словно самого всевышнего схватили за бороду. О чем бы ни заходила речь, снова и снова возвращались они к одному и тому же: как бежал Тимошка, чуть не потеряв подштанники, как побоялся прийти за своим костюмом, как поспешно и трусливо уволился.

— Заячья у него душонка, — резонно определил Петрович, подбивая итог всей истории. — И грец с ним. Баба с воза — кобыле легче!

Схватка с Жабровым еще больше сдружила заройщиков. В глазах рабочих завода, да и в своих собственных, они стали значительней, говорили о себе не без гордости:

— Мы — заройщики!

Однажды в субботу после получки все вместе пошли к Московским воротам, где приютился пивной ларек, в котором водилось холодное жигулевское бочковое пиво. Взяли по две кружки на брата и кило таранки. Расположились в сторонке на обочине. С наслаждением сдувая на землю шипящую от нетерпения пену, Петрович признался:

— Люблю пивком побаловаться. — Отхлебнул, вздохнул блаженно: — Пошло по животу, как брехня по слободе.

Семен Карайбог с тоской посмотрел на кружку:

— Сейчас бы по маленькой пропустить для общего развития.

— И где ты прикладываться выучился? — осуждающе спросил Петрович.

— После встречи с Бабенкой. Когда в армии служил, понятия о водке не имел. Эх, ошибку я, братцы, в своей жизни допустил — демобилизовался из Красной Армии.

— Оставляли? — заинтересовался Сергей Полуяров.

— Еще как! Сам командир полка предлагал: оставайся, товарищ Карайбог, на сверхсрочную, есть в тебе военная косточка, мы из тебя второго Чапаева сделаем. Так нет, потянуло на родину. И напоролся на оболдуя Бабенку. Он мне всю автобиографию испортил. Теперь армия для меня закрыта. А вот вы, ребята, — обернулся Карайбог к молодым заройщикам, — сами узнаете, какое это великое дело.

— Армия тоже не сахар, — заикнулся было Сергей Полуяров, которому осенью предстояло идти на действительную службу.

— Ты что! — окрысился Семен. — Армия — святое дело. Там порядок. Должен — сделай, хоть кровь из носу. Но если и тебе что положено — отдай! Сам нарком следит, чтобы боец в полном порядке был. В армии жучков и чинуш не держат. Попадись там такой охламон, как Жабров, его быстро в христианскую веру приведут. Только таких в Красную Армию не берут. Разве можно паразиту оружие доверять. В случае войны он своим же товарищам в спину стрелять будет. Зараза известная. Нет, ребята, Красная Армия — святое дело!

Непривычно было слышать такие речи из уст Семена Карайбога. Видно, и вправду пришлась ему по душе военная служба. Признался с горечью:

— Всю жизнь буду жалеть, что не остался на сверхсрочную!

Однажды резчица Симка рассказала заройщикам, что в минувшее воскресенье встретила на базаре Василису Жаброву. Та хвасталась, что Тимоха устроился на городской бойне, выколачивает больше ста двадцати чистыми да еще каждый божий день тащит домой кошелку с печенками и селезенками.

Сообщение Симки заройщики встретили равнодушно.

— Нашел прохвост свое место, — сплюнул сквозь зубы Семен.

Петрович покачал головой:

— Скотину только жалко.

Алексей Хворостов представил себе, как трепыхаются овцы или козы в железных руках Жаброва, и ему действительно стало их жаль.

Прошло еще дней десять, и заройщики убедились, что Алексей Хворостов слов на ветер не бросает. В разгар рабочего дня на зарое появилось начальство. Одного из прибывших они знали хорошо, хоть бывал он на зарое редко, как говорится, раз в год по обещанию: директор завода Кирилл Захарович Бронников. Второго прибывшего видели впервые. Высокий, хорошо, даже нарядно, одетый, еще молодой, лет тридцати, с белым (сразу ясно, что редко бывает на солнце) лицом, в окулярах с толстенными стеклами. Сколько в такие стекла ни заглядывай — глаз не увидишь.

— Кто из вас Хворостов? — недовольным тоном спросил Бронников. Похоже, директора обрадовало бы, если бы на зарое Хворостова не оказалось. Заройщики молча оглянулись на Алексея: что натворил парень? Алексей смутился:

— Я Хворостов!

Высокий мужчина в очках, небрежно ступая новыми полуботинками в мокрую глину, подошел к Алексею, протянул белую руку:

— Здравствуйте, товарищ Хворостов. Я редактор городской газеты Гудимов. Вашу заметку мы получили. Ехал мимо завода и решил с вами познакомиться.

Алексей совсем сконфузился. К нему, на зарой, приехал такой видный в городе человек — редактор газеты. Было от чего смутиться! Бронников молчал, выражение настороженности не сходило с его лица. А редактор весело поблескивал толстыми стеклами очков.

— Кстати, хочу лично удостовериться, что все факты в корреспонденции изложены правильно. Как говорится, доверяй, но и проверяй. — И улыбнулся: — Как вы считаете, товарищ Бронников? — Он обвел быстрым взглядом все вокруг. Верно, через такие толстые стекла очков можно разглядеть все в подробностях, как сквозь лупу.

— А чего убеждаться! Все правильно Лешка написал, — по своему обыкновению, бесцеремонно встрял в разговор Семен Карайбог, хотя понятия не имел о содержании заметки, которую Хворостов послал в газету. — Колея разлезлась, воды нет, лопаты дрековские. Утиль, а не лопаты.

— Да, лопатки еще те, — согласился редактор и снова обернулся к Хворостову: — Завтра мы опубликуем вашу корреспонденцию и посмотрим, как на нее будет реагировать администрация завода, — и с веселой усмешкой глянул в сторону директора. — А вы, товарищ Хворостов, приходите к нам в редакцию. Поговорим обстоятельней. Нам рабкоры нужны. Промышленность города растет, много новостроек. Вы же писать умеете. Какое у вас образование?

— Семилетку окончил.

— Для начала неплохо. Обязательно приходите. Прямо ко мне.

Давно ушли хмурый директор и жизнерадостный редактор-очкарик, а заройщики все обсуждали неожиданный визит.

— А ты говорил, что везде только бюрократы сидят, — набросился счастливый Хворостов на Карайбога. — Сам редактор приехал! Ты думаешь, дел у него мало? А приехал. Нашел время.

— Мимо ехал, вот и заглянул от скуки. Небольшое счастье. Их тоже за отрыв от рабочего класса шпыняют, — не очень уверенно отбрехивался Сема. — Директора видел? Смотрел — будто глотком подавился.

— Насчет того, что мимо ехал и к нам заглянул по пути, он для видимости сказал. Приехал на завод специально. Сразу видно — человек самостоятельный, болеет за свое дело, — заключил Полуяров, и все с ним согласились. Приятно думать: не шаляй-валяй они, а рабочий класс, к мнению которого должно прислушиваться начальство. Вот так!

— Бронников мужик кондовой. И отмолчится, словно отругает, — перевел разговор в другую плоскость Карайбог. — Глядит вбок, а говорит в сторону.

Вскоре хмурый Лазарев притащил на зарой бачок для воды, жестяную кружку с инвентарным номером, привязанным к ручке, и пять новых, только что из склада, лопат. Был он не в духе, видно и ему перепало. Ворчал, устанавливая бачок:

— Жалиться всякий соображает…