Виталий Закруткин - Сотворение мира
На Северном вокзале Парижа советских добровольцев встретил сотрудник посольства СССР, проводил их в гостиницу, а на следующий день, когда этот же сотрудник появился в гостинице в сопровождении худощавого человека в светло-сером костюме и в шляпе, Роман остолбенел, от испуга и смущения готов был провалиться сквозь землю. Перед ним, удивленно подняв брови, стоял его родной дядя Александр Данилович Ставров.
— Ты как здесь оказался? — спросил он у Романа.
— Так же, как все, — осмелев, сказал Роман. — Я считал, что это мой долг коммуниста.
Полтора десятка добровольцев смотрели на дядю с племянником…
— Хорошо, мы потом поговорим, — сказал Александр Данилович. — А сейчас, товарищи, мне хотелось бы ввести вас, как говорится, в курс дела, рассказать о том, что происходит в Испании, каково там соотношение сил и какую позицию занимают при этом европейские страны…
Он стал говорить о республиканцах, о мятежных генералах, которые поставили своей целью уничтожить республику и установить диктаторскую власть, о той стремительно возрастающей помощи, которую оказывают Франко его покровители Гитлер и Муссолини, посылающие мятежникам самолеты, танки, пушки, сотни советников и целые воинские соединения.
— Положение в Испании тяжелое, — помедлив, сказал Александр Данилович. — И казалось бы, правительство такого, именующего себя «демократическим», государства, как Франция, обязано поддержать Испанскую республику, наконец, понять, что, захватив Пиренеи, фашисты заходят в тыл самой Франции. Между тем правительства Англии и Франции предложили создать так называемый комитет по невмешательству. Теперь мы начинаем понимать, что комитет этот, по сути дела, призван преградить путь в Испанию потоку таких вот, как вы, добровольцев-антифашистов, лишить законное правительство Испанской республики возможности покупать оружие в других странах. Советский Союз дал согласие участвовать в комитете по невмешательству в надежде на то, что границы Испании будут закрыты действительно для всех, кто хотел бы помочь той или другой стороне. В таком случае испанский народ, безусловно, подавил бы контрреволюционный мятеж. Однако если англо-французские правители зорко следят за тем, чтобы в республиканскую армию не были доставлены со стороны ни один самолет или танк, то на помощь, оказываемую фашисту Франко Италией и Германией, они смотрят сквозь пальцы…
Александр Данилович помолчал, обвел взглядом внимательных своих слушателей и, хотя ему очень хотелось соблюсти выдержку и спокойствие внешне невозмутимого дипломата, сказал взволнованно:
— Тем не менее, дорогие товарищи, вы не будете в Испании одинокими. Знайте: чуть ли не из всех стран мира легально и нелегально вливаются в республиканскую армию тысячи честных людей — французов, англичан, американцев, поляков, чехов, болгар, немцев, итальянцев, всех, кому ненавистен фашизм. Они едут в Испанию пароходами, поездами, летят на самолетах, пробираются горными тропами, а там, в Испании, создают интернациональные бригады, батальоны и сражаются не щадя себя…
Он хотел добавить, что, если бы не его дипломатическая служба, не та трудная и сложная работа, которую он, коммунист, выполняет здесь, за рубежом, вдали от родной земли, он сам, ни секунды не задумываясь, пошел бы с ними туда, навстречу смертельной опасности, но лишь вздохнул и проговорил устало:
— В республиканской армии бок о бок с вами будут сражаться анархисты. Их там немало. Но они, надо сказать об этом прямо, и помогают и мешают республике. Помогают потому, что среди них есть много честных, отважных и смелых людей, ненавидящих фашизм, и есть и такие, которым на все наплевать, начиная с республики, за которую они воюют, и кончая дисциплиной. Они делают все, что хотят, а в бой идут, когда им захочется. Они могут бесстрашно врезаться в боевые порядки противника, разбить его вдребезги, а через несколько часов отойти на отдых, никому не подчиняясь. Вам с ними будет нелегко. Очень нелегко. Но относиться к ним надо осторожно, тактично, серьезно, памятуя, что перед вами союзник — какой бы он ни был, — а не враг…
После окончания разговора Александр Данилович увез Романа к себе. Жил он с женой неподалеку от посольства в довольно скромной квартире. За ужином стал расспрашивать племянника обо всех Ставровых. Роман рассказал о том, что отец с матерью по-прежнему живут на Дальнем Востоке, что брат Андрей, подчиняясь желанию затосковавшей Ели, видимо, уедет поближе к ее родным местам.
— Андрей любит Елю, души в ней не чает, а она, как мне кажется, только принимает его любовь, считает, что ее все должны любить, что она рождена для всеобщего преклонения перед ней, — задумчиво сказал Роман.
— Уж не ранила ли она и твое сердце? — усмехаясь, спросил Александр Данилович.
Роман смутился, отвел глаза.
— С чего это ты взял, дядя Саша?
— Как с чего? — вмешалась Галина, жена Александра Даниловича. — Помнится, вы все, три брата, были отчаянно влюблены в прекрасную Елену. Не так ли? Ну что покраснел? Не пойман ли с поличным?
Она засмеялась, потрепала его густые темные волосы.
— Пощади парня, — сказал Александр Данилович. — Пора ему собираться. Товарищи ждут. — Подвинув стул к Роману, он неожиданно спросил: — Отец с матерью знают, куда ты отправился?
— Никто не знает, — потупив голову, сказал Роман. — Я не написал даже Андрею.
— Почему?
— Потому что они стали бы меня отговаривать, а мне не хотелось вступать с ними в спор.
Александр Данилович постучал пальцами по столу.
— Так. Ну что ж… Ладно. Если будет возможность, я сообщу им о тебе. А теперь, дорогой мой, прощайся с Галиной, я тебя провожу.
Он вызвал автомобиль, довез Романа до гостиницы, обнял его, поцеловал и проговорил негромко:
— Счастливо! Я горжусь тобой.
Утром с группой добровольцев Роман Ставров, он же Романо Гарсиа Росос, сел в поезд и уехал в Испанию.
4Андрею Ставрову очень не хотелось покидать Дальний Восток. Он успел привязаться к огромному краю с его неоглядной тайгой, могучими реками, суровой красотой сопок и падей, с его коренными жителями — молчаливыми дружелюбными охотниками, рыболовами, дровосеками, земледельцами, мужественными шахтерами-рудокопами, неустанными тружениками, которым надлежало преобразить этот все еще дикий, богатый край.
В Кедровском районе, где жили Ставровы, было девять колхозов и одна коммуна. До переезда в Благовещенск Андрею часто приходилось бывать в этих хозяйствах, и он не раз дивился тому, с каким упорством, с верой в завтрашний день работали люди, которым нелегко было переходить от охоты или рыболовства к земле. Но и после переезда Андрей мало бывал в городе, старался получше узнать Приамурье, осмотрел десятки фруктовых садов, наметил места, где можно было разместить новые посадки зимостойких сортов яблонь, груш, вишен. Он с головой ушел в работу, и у него никогда не появлялось желания покинуть полюбившийся ему край.
Однако на этом все чаще стала настаивать Еля. Казалось бы, после рождения сына и переезда в город ее тоска по родным местам должна была утихнуть. На это надеялся Андрей. Он уговаривал Елю, просил посчитаться с его любимой работой, но Еля стояла на своем.
— Ты думаешь только о себе, — раздраженно говорила она Андрею. — Здоровье ребенка и мое состояние тебя мало трогают. Что это за город, в котором за одно яблоко надо платить бешеные деньги и днем с огнем его искать? Ребенку нужны витамины, свежие фруктовые соки. Ты думаешь об этом? Нам надо отсюда уехать.
— Подожди, Елка, — урезонивал жену Андрей, — пройдет несколько лет, и все здесь станет по-другому.
На красивом лице Ели появилось пугающее Андрея страдальческое выражение.
— В эти твои «несколько лет» сын станет рахитиком. А разве ты не видишь, как плохо здесь чувствую себя я, как мне не подходит этот климат, как я чахну в этой глуши? В конце концов, я не могу и не хочу здесь оставаться. Понимаешь? Не могу и не хочу.
Она отворачивалась, смотрела в окно и говорила жестко:
— Впрочем, как хочешь. Но знай одно: если ты не уедешь отсюда, я уеду одна. Возьму сына и уеду.
Андрей очень любил Елю. Он уже не мог представить своей жизни без нее. В его памяти проходили отроческие и юношеские годы, та пора, когда он долго и безнадежно добивался ее любви, и разве мог он допустить теперь, когда она стала наконец его женой и вот совсем рядом, неуклюже переваливаясь, шагает по комнате и весело лопочет что-то их трехлетний сын, их Димка, — чтобы она, любимая жена, уехала куда-то, покинув его навсегда?
Печалило Андрея и то, что после четырех-то лет их семейной жизни Еля все больше стала охладевать к его родным и особенно невзлюбила Настасью Мартыновну, которая, как это часто бывает в отношениях между свекровью и невесткой, пыталась по всяким мелочам навязывать Еле свою волю: как и что варить, куда поставить кровать, стул или стол, и, хотя все это советовала мягко, неназойливо, самолюбие Ели, ее гордость все больше вели к явному разрыву. Даже и после переезда с Андреем в Благовещенск полоса отчуждения, которая пролегла между Елей и всеми Ставровыми, не только не исчезла, но стала все больше углубляться. А после рождения ребенка, когда занятый на работе Андрей написал матери, чтобы она приехала помочь Еле, появление Настасьи Мартыновны только подлило масла в огонь. Еля стала относиться к свекрови еще хуже, чем относилась там, в Кедрове, и Андрей понял, чем объяснялась эта подчеркнутая непримиримость: здесь, в городе, живя в квартире, где она, Елена Ставрова, была полной хозяйкой и делала все, что ей вздумается, приезд Настасьи Мартыновны как бы нарушал привычное для Ели единовластие. К тому же непоседливая Настасья Мартыновна пыталась, как всегда, во всех житейских делах использовать лишь свой опыт…
