Екатерина Воронина - Анатолий Наумович Рыбаков
— Это не совсем то, — сказала Катя. — Вы спорите о предметах, которые вас обоих непосредственно не касаются.
— Да, но касаются искусства, — торжественно произнесла Сима, успев в то же время с очаровательной улыбкой поклониться знакомому. — Тут могут быть самые различные точки зрения. А у вас ясное дело: надо отправлять баржи… О чем тут можно спорить? Честное слово! Ну, дорогая моя, хорошая, зачем вам мучить себя и его? Ведь Костя вас любит. Он вам предложение сделал, правда? Вот видите. А для мужчины его возраста и положения это ответственный шаг. И дома у него все знают, и Ирина. И вот нате вам — не успели пожениться, а уже ссоритесь. Вы сначала поженитесь, а уж потом ссорьтесь!
— Для этого не стоит выходить замуж, — рассмеялась Катя.
— В жизни все бывает, — беззаботно тряхнула завитыми волосами Сима. — А у вас будет прекрасная жизнь, поверьте мне. Окручивайте его немедленно — и дело с концом! Вы же умная женщина, черт возьми!
Среди идущих навстречу Катя увидела Леднева и Юрия Михайловича.
Леднев заметно выделялся в толпе — представительный, чуть-чуть сутулый. Он пытливо посмотрел на Симу и Катю, улыбнулся, дружески кивнул и прошел мимо. Не хочет мешать разговору, который сам подстроил.
Но Катя напряженно следила за Ледневым. Заговорит он со Спириным или нет? Ах, если бы он подошел к нему! Какой камень свалился бы с Катиного сердца… Она бы все простила ему, не сказала бы ни слова об Ошурковой. Только бы подошел. Но Леднев не подошел к Спирину. Лицо его было бесстрастно, хорошо знакомое Кате лицо, когда Леднев знает, что на него смотрят, а ему самому ни на кого смотреть не нужно. И Спирин тоже больше не смотрел на Леднева…
Сима между тем говорила:
— Здесь ваша судьба, я говорю вам как женщина, как друг ваш и Костин. Ему нужна именно такая жена, как вы, Катюша, ведь вы одинокая женщина! Ну когда такой случай еще представится? Где они, свободные мужчины? Ведь вам уже тридцать! А дальше? Одинокая старость?
Зазвенел звонок, публика скопилась у входа в зал.
— Одинокой можно остаться, даже выйдя замуж, — сказала Катя.
Катя и Леднев сели на свои места.
Катя спросила:
— Этот человек в синем костюме — Спирин?
— Да.
— Ты его знаешь?
— Знавал когда-то, — ответил Леднев и сочувственно добавил: — Потерла его судьбишка.
— Ты его хорошо знал?
— В одном затоне работали… В институте вместе учились.
— А сейчас ты с ним встречаешься?
— Сейчас нет… Много лет прошло.
— Я бы на твоем месте подошла к нему.
— Зачем?
— Он ждал этого.
— Ты думаешь?
— А ты не думаешь?!
Леднев качнул головой.
— Возможно… — и отвернулся к сцене.
Катя встала. Леднев поднял на нее удивленный и растерянный взгляд. Сзади зашикали. Не оглядываясь, Катя быстро пошла к выходу.
Она пробежала по пустому фойе. Билетерши дремали у дверей. О чем-то спорили буфетчицы. И только выбежав на улицу, Катя вспомнила о своем пальто. А, черт с ним! Все равно номерок у Леднева!
На улице Леднев догнал ее.
— Зачем же пальто бросать?
Он пошел рядом, перекладывая Катино пальто с руки на руку, как будто нес невесть какую тяжесть.
— Тебя задело мое отношение к Спирину, — сказал Леднев. — Но ведь ты не знаешь наших отношений. Может быть, они и раньше были такими же? Почему я должен их менять? Чтобы подчеркнуть особенность его положения? Вряд ли это было бы ему приятно.
Он переложил Катино пальто на другую руку и продолжал:
— Я не понимаю, что происходит? Я тебя не узнаю. Тебе не нравится каждое мое слово, каждое мое движение. Может быть, я надоел тебе? Тогда так и скажи… Что ж делать… Погуляли у всех на глазах и разошлись… Начальник с подчиненной. Не особенно, конечно, красиво… Что ж, бывает…
Он снова переложил пальто.
Катя протянула руку:
— Дай сюда!
И почти вырвала у него пальто.
Он покачал головой.
— Ах, Катя, Катя…
— Что Катя?! Не нравится?! Так оставь меня, оставь. — И, оскорбительно растягивая слова, медленно проговорила: — Ко всему ты еще и трусоват… Поздравляю!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Осенний ледоход шел по Волге. Льдины крутились на водоворотах, ударялись о корпус судна, задерживались у низких берегов. Черная пелена туч висела над рекой, ветер гнал мутную осеннюю волну. Грустно полоскался на корме выгоревший флаг. Матрос пробежал по обледенелой палубе — она гулко прозвенела под его ногами. Разорванные ветром клочья дыма оставались за кормой. Бакены на реке уже сняли. Теплоход двигался медленно, лучом прожектора вырывая из темноты неясные очертания берегов.
Встреча с Дусей была неизбежна, и Сутырин не знал, как поведет себя. Помертвевшее лицо Дуси неотступно стояло перед ним. Но когда он вспоминал слова Николая, его охватывало бешенство.
В красном уголке судачили женщины. Жена первого штурмана Мелкова рассказывала о своей знакомой, изменившей мужу:
— Ему уже люди говорят, а он не верит… А она ну прямо взбесилась, у всех на глазах, а ведь двое детей, десять лет женаты.
Осуждая чужую непорядочность, Мелкова подчеркивала собственную добродетель. Но Сутырину казалось, что Мелкова намекает на него.
Со дня своего разрыва с Дусей Сутырин ни разу не видел ее. И все же он был в курсе всех событий ее жизни. Дуся почти каждый день писала ему, хотя Сутырин ни разу ей не ответил.
Письма были написаны на одинаковых листках почтовой бумаги, все в одинаковых голубых конвертах.
Листки бумаги были маленькие, а почерк крупный, размашистый. И оттого каждое письмо было в несколько страниц.
«Что же написать тебе, Сереженька? — писала Дуся в первом письме. — Отказываться от того, что было, не могу, а перебирать все не хочется, и вспоминать не хочется. Молодая была, глупая, и не любила никого. Ведь только тебя одного, Сереженька, я любила, и сейчас люблю, и всегда буду любить. В чем виновата перед тобой — прости, кабы могла я жизнь начать сначала, а теперь уже прошлого не воротишь. Я к тебе всем сердцем, Сережа, и что в нем делается — пересказать не сумею. Иной раз так болит, так болит — умереть хочется. А иной раз сижу и думаю: может, вернется
