Екатерина Воронина - Анатолий Наумович Рыбаков
— Н-да, не ожидал такого разговорчика…
— Ты обиделся?
Он усмехнулся.
— Что ты! У каждого свое мнение. В данном случае, возможно, более правильно твое. В конце концов, я ничего лично против Ошурковой не имею.
— Не в Ошурковой дело, — перебила Катя.
— Да, да, понимаю… Но мы начали с Ошурковой, поэтому я и говорю. Я думал, что без нее будет лучше, но не настаиваю. — Он посмотрел на Катю, улыбнулся. — Словом, Ошуркова защищена и оправдана. Такой адвокат… Честное слово! Если бы я знал, что это так тебя взвинтит, я бы не начинал этого разговора. Я очень не хочу с тобой ссориться, Катюша.
— А разве я хочу? — устало проговорила Катя.
Он взял ее руку.
— Ну и не будем больше говорить. Забудем об этом разговоре. Хорошо?
— Хорошо, — сказала Катя.
Но забыть об этом разговоре Катя не могла.
Она вернулась на участок. Все шло своим чередом, звонил телефон, отделы порта требовали сведений, клиенты — отправки груза. Поминутно открывалась дверь, шли люди: капитаны, шкиперы, штурманы, грузоотправители, рабочие участка, каждый со своим требованием, со своей претензией. Как всегда, Катя делала свою работу, отвечала, решала, отказывала, соглашалась, спорила… Но за всем этим стояла одна неотступная мысль о том, что в ее жизни случилось что-то непоправимое.
Она вдруг поняла то, в чем раньше разобраться не могла, но что все время стояло за ее спорами с Ледневым, увидела то чужое и враждебное, чего простить уже не могла.
Для него люди — пешки! Люди, которые трудятся, живут, спорят, в поте лица своего создают все, что есть на земле, в каждом из которых бьется живое человеческое сердце, — все эти люди для Леднева безыменные единицы. Он может двигать их туда и сюда, так, как это нужно ему, его положению, его репутации. Раньше она думала, что он равнодушен. Теперь она поняла, что он бездушен. Он, которому народ дал все — образование, положение… Он согласился с ней, подумаешь! Берег свое спокойствие, не хотел с ней спорить, да ему в общем наплевать — так или этак!
Нет, пусть не думает, что он опять угомонил ее… Она ему все выложит, все, что думает. И сегодня же! Она ему покажет веселье! Дуся Ошуркова, изломанная, издерганная, брошенная любимым человеком, валяется на больничной койке, а он будет благодушествовать в ресторане! Все кипело в Кате, бурлацкая кровь ее предков бушевала в ней. К чертовой матери! Или он станет человеком, или не нужен он ей такой!..
В таком состоянии приехала Катя в театр. Но театр не место для объяснений, и ей пришлось взять себя в руки.
Спектакль ей не понравился. Играли актеры хорошо, но все в пьесе совершалось чересчур прямолинейно, звучало фальшиво, люди казались мелкими, события незначительными. Неудачную роль бухгалтера колхоза исполнял артист Иноземцев, которого Катя любила в роли Бессеменова в «Мещанах» Горького. И было обидно за Иноземцева, обидно за легкость, с которой в пьесе разрешаются вопросы в жизни очень сложные.
Леднев смотрел на сцену с выражением, означавшим, что он пришел сюда отдохнуть и все это, в общем, чепуха, но чепуха приятная. Поставили — и хорошо. Есть возможность посмеяться — еще лучше, когда выйдешь из театра, все равно забудешь об этом. Если бы Леднева позвали куда-нибудь, то он вышел бы, а потом опять смотрел бы, как будто и не выходил. Рядом с Катей сидел благодушный человек, он рад тому, что отдыхает, а что послужило поводом для отдыха — ему безразлично.
Юрий Михайлович сидел на приставном стуле возле Кати и Леднева. Сима появлялась то в одной ложе, то в другой, то уходила за сцену и возвращалась в антракте веселая, сияющая, на расстоянии очень красивая, возбужденно спрашивала:
— Как, нравится?
Видно было, что ей хочется, чтобы о спектакле отозвались хорошо, потому что это спектакль ее театра. Но так как сама она в нем не занята, то ей в то же время хотелось, чтобы он не понравился.
Про актера, игравшего роль председателя райисполкома, бюрократа, Леднев сказал: «Удачно он это изобразил». Сима сделала многозначительное лицо: иначе, мол, и быть не может — первоклассный актерский состав. Юрий Михайлович критиковал игру главного героя и главной героини, да и вообще всех критиковал. Сима скорбно закивала головой, как бы говоря: «Да-да, но что делать! Такой уж порядок в нашем театре — великолепные роли дают таким бездарным актерам». Катя сказала, что пьеса ей не нравится, — Сима развела руками: вот что нам приходится играть…
На стенах фойе висели фотографии артистов театра, снятых в разных ролях.
— Вот, Катюша, смотрите, — говорила Сима, дергая Катю за рукав, — здесь я в «Валенсианской вдове», а здесь в «Волках и овцах». Вы знаете, к нам приезжала Пашенная и говорила, что лучшей Купавиной она не видела.
За последние годы Катя привыкла ходить в театр только зимой, и как-то странно было видеть, что на улице еще светло и во время антрактов многие выходят в скверик и смешиваются с проходящей по улице публикой.
Катя обратила внимание на высокого пожилого человека в синей гимнастерке с отложным воротником и таких же синих брюках, заправленных в сапоги, — костюм, бывший в моде до войны. Он стоял один у стены, у него было суровое лицо и внимательный, беспокойный взгляд. Она заметила, как напряженно-выжидательно он посмотрел на Леднева, а тот, сразу замкнувшись, едва заметно кивнул головой. Словно они и не поздоровались, а просто посмотрели друг на друга и отвернулись.
— Вы знаете, кто это такой? — прошептала Сима.
— Нет.
— Спирин. До войны он был здесь в облисполкоме большим начальником. Потом, ну вы понимаете… Его много лет не было… Теперь вот появился…
В следующем антракте мужчины ушли на улицу курить.
— Да, Катюша, я все хотела у вас спросить, — сказала Сима, доверительно и интимно беря Катю под руку, — что происходит между вами?
— Между кем? — спросила Катя.
— Между вами и Костей. Какие-то вы оба странные. А? В чем дело? Вы не думайте, Костя мне ничего не говорил. Но я вижу, вижу! Какая кошка между вами пробежала?
По ее тону и по той поспешности, с которой она объявила, что Леднев ей ничего не говорил, ясно было, что он не только все рассказал Симе, но и просил поговорить с Катей. «Как это похоже на него! Подослал!..»
— Да нет, Сима, — сказала Катя, стараясь улыбаться возможно естественнее, — ничего не происходит. Так просто, недоразумения по службе… Мы ведь вместе работаем.
