К причалу - Александра Марковна Тверитинова
— О моей отправке в Испанию.
— А я? Впрочем, это всё равно. Так мы едем?
— Нет. Пока.
* * *
Жозефин возвращалась в Касабланку, и мы с Жано провожали ее. Когда я вернулась с вокзала, дверь открыл мне Сергей Кириллович! Они с Вадимом стояли в передней. Сергей Кириллович, видно, собирался уходить не дождавшись меня.
— Сергей Кириллович, милый! Надолго?!
— На несколько дней.
Они вернулись в комнату. И, как раньше, мы сидели за нашим низким столиком, и на столе всё те же коричневые чашки, и в кофейнике еще не остывший кофе, и рюмки, и в пузатой бутылке кальвадос, — всё как раньше. И всё-таки нет, не совсем.
Я всматриваюсь в лицо Сергея Кирилловича: похудел? да, но что-то в нем появилось незнакомое.
— Трудно там? — спрашиваю я.
— Трудно, Марина. И самое трудное — отступать.
Он чуть отодвинул кресло и уселся поудобнее.
— Ну да не всё же отступают.
— Противник силен. Атакует механизированными силами,
— А у республиканцев? Нету? А Россия не помогает разве?
— Между Советским Союзом и Испанией лежит Европа, — говорит Вадим. — А теперь пролегли еще «комитеты по невмешательству».
— Которые все силы кладут на то, чтоб не мешать итальянским и испанским самолетам пролетать и над Средиземным морем и над Францией, — говорит Сергей Кириллович.
— Сергей Кириллович, скажите, а русских там много?
— Нет. Очень мало.
— А французские газеты пишут, что их там сотни тысяч.
— Это ложь. Их очень мало.
— И вы сними... Как они... к вам?..
— Первым моим генералом был советский генерал. Первый советский офицер, которого я увидел вблизи. — Он поднял глаза на Вадима. — Мало там советских людей, но зато какие! Мне они помогли. Очень помогли.
— В чем? — спросила я.
— Понять душевный строй советского человека, Марина.
Вадим встал, прошелся к окну, вернулся, раскрыл «Пари суар».
— Народная Армия переходит в наступление, — сказал, не поднимая глаз от газеты.
— Когда я в пять часов утра покидал Мадрид, тысячи две человек стояли в очереди у закрытого еще призывного пункта, — сказал Сергей Кириллович. — Энтузиазм охватил всю страну.
— Много героизма, Сергей Кириллович?
— Много и трусости. И того и другого.
— Троцкисты орудуют, — говорит Вадим.
— Там не только троцкисты, там кое-кого из испанских генералов не мешало бы стукнуть. Фашисты... явные. Сволочь!
Когда речь заходила о фашистах, на губах у него появлялась легкая брезгливая усмешка.
— Сволочь! — повторил он.
— Сергей Кириллович... Вы, с вашей воспитанностью... — Непривычно мне было слышать от него такое.
— Я свою воспитанность законсервировал до более спокойных времен.
— Тогда боюсь, что она вам еще долго не понадобится, — сказал Вадим. — По-вашему, всё настолько плохо?
— До хорошего далеко.
— Война — ненавистное дело, — говорит Вадим. — Не ушли еще из памяти годы нашей гражданской.
— Конечно, России в годы гражданской войны было куда горше, — сказал Сергей Кириллович. — Но главное — Россия узнала победу.
— Окончательную, — сказал Вадим.
— Испанцам, при всей тяжести их положения, всё же легче, чем в свое время было моей стране. Их не бросили. Всё честное к ним ринулось на помощь, — сказал Сергей Кириллович.
На смуглом его лице было выражение суровости. Я снова всмотрелась в него: новой в нем была уверенность в себе, как у человека, знающего, что ему делать в поворотные моменты жизни.
Сергей Кириллович закурил и, вскинув голову, с присущим ему изяществом выпустил кверху тонкую струю дыма. И мне вдруг вспомнился «чапаевский» поручик у карты. Может быть, потому, что недавно, возвращаясь из кинотеатра после «Чапаева», Вадим рассказал мне, что Сергей Кириллович был в том офицерском полку у полковника Каппеля? Может быть. Но, всматриваясь в усталое лицо Сергея Кирилловича, я думала о том, какая огромная внутренняя сила ему была нужна, чтобы так круто перестроить свое нутро. И пока я так думала, в передней раздался звонок: один долгий и два коротких!
— Ваня! — Я кинулась в переднюю.
— Ух ты, товарищ Осетров! Командировка?!
Ваня сиял. Сбил кепку на затылок, смотрит на Вадима.
— Ты что? — спросил его Вадим.
— Сматываемся.
— Это куда же?
— Туда, разумеется. Оттого, что Блюм закрыл границу, я сидеть тут не буду. Добрался до самого Вайяна...
Вадим посмотрел на Ваню с восхищением и завистью.
— Да-а? — Он покачал головой. — На днях и я ходил к нему...
Ваня хмыкнул и, слегка грассируя, сказал голосом Вайяна-Кутюрье:
— Мой молодой дгук Костгофф, боготься можно в любом уголке земного шага...
— Тем более что фронт в наше время растянулся довольно далеко, — сказал Сергей Кириллович.
— Однако вы предпочли фронт в Испании, — возразил ему Вадим.
— Военспец! — Сергей Кириллович усмехнулся непривычному слову.
— Юльку мы возьмем, — сказал Вадим. — Марина, ты поговори с консьержкой, может быть, согласится — на день у нее оставлять будем.
— Ни к чему, ребята. Я ее уже к бабушке отвез. С вами будет разговор о другом.
Вадим ушел вместе с Сергеем Кирилловичем — купить табаку.
— Маринка, кое о чем поговорить с тобой надо, — сказал Ваня.
Только теперь я заметила в руке у него пакет.
Когда Ваня развернул его, я увидела застекленную рамку черного дерева. Из рамки на меня смотрел Ленин.
— Марина, слушай внимательно. — Ваня отогнул зажимы на тыльной стороне рамки и вытащил свою фотографию.
— Видишь эту фотографию? Ее и портрет Ленина передашь Юльке, когда она вырастет. Мало ли что со мной случится...
— Ты с ума сошел!
— Да слушай ты, малявка!
— Я и слушать не буду.
— Ну постой же! На обратной стороне портрета я кое-что написал. Прочитает, когда вырастет. Раньше не давай. И тебе — не открывать и не читать! Слышишь? — Ваня посматривал на дверь.
