Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй
Вскоре появляется еще одна личность, с виду довольно невзрачная, но нам представляют его как видного бизнесмена, миллионера. Вполне возможно. Ведь небрежно-свободная манера держаться и сыпать деньгами, которую мы подметили в Тальваре еще с первого знакомства, обличает в нем избалованного сынка богача. Так что и связи его с миллионерами вполне естественны.
Живые миллионеры. Губернаторский дворец. Все это накладывает отпечаток на характер нашей беседы. Произносим стандартные «светские» фразы, лениво потягиваем не слишком волшебный напиток, состоящий из чайной ложечки виски, разбавленной стаканом содовой воды. Эта ложечка виски нам, откровенно говоря, как слону булочка. Да и беседа через переводчика не очень-то располагает к оживленному обмену идеями.
Мысленно снова и снова укоряю себя за свое девственное незнакомство с английским языком. По сравнению со мной даже Майя Ганина — знаток английского, хотя, говоря между нами, она, выговорив с напряжением два-три английских слова, охотно переходит на универсальный язык жестов. Свободнее изъясняется Почивалов, работавший раньше корреспондентом в Индии и в юго-восточной части Азии. Правда, и ему английская беседа нелегко дается. Как говорят казахи, послушав его, будешь сыт не пивши, не евши. Поводит плечами, закидывает голову, вытягивает шею. Еще не сказав ни слова, уже начинает спотыкаться, заикаться, пыхтеть. «Ум-м... О-о-о... Э-э-э... Мистер Тальвар... Э-э-э... Май фрэнд... Мистер Ахтанов... Э-э-э...» Впечатление такое, точно у него во рту горячая картошка, которую он не может ни проглотить, ни выплюнуть. К тому же в заботах об истинно английской фонетике он так раздувает бока гласных звуков, что становится похож на трубача из духового оркестра. В общем, беседа на таком лингвистическом уровне — тяжкий труд не только для беседующих, но и для слушателей.
Жена Тальвара в полное нарушение светских условностей не расстается со своим грудным младенцем, таская его всюду за собой. Вот и сейчас она уложила малыша спать на диван в той самой комнате, где идет прием гостей. Время от времени она обходит нас с маленьким подносом в руках, любезно предлагая индийские сладости и фрукты. У нее огромные круглые черные глаза, про какие у нас обычно говорят: «Глаза как плошки». Что-то цыганское во всем ее облике. Было бы натуральнее видеть ее в роли кочевницы, чем в роли хозяйки в этом пышном губернаторском дворце.
...Скоро полночь. Брожу в одиночестве по ночным улицам Калькутты. Тщетно жду ночной прохлады. Даже ночью — все тот же душный, влажный оранжерейный воздух. Все так же липнет к телу сырая рубаха. Я чертовски устал, но все-таки буду бродить еще долго. Ведь завтра мы покидаем этот удивительный город.
После полуночи лихорадочная ночная жизнь улиц начинает понемногу утихать. Гаснут затопленные электричеством витрины. Уменьшается поток людей. Наступает успокоение. Гигантский город дышит ровнее.
Пытаюсь немного разобраться в своих впечатлениях за те десять дней, что живу в Индии. Как относительно время! За эти десять суток я узнал, пожалуй, больше, чем за иные десять лет. Совершенно неизвестный новый мир открылся перед моими глазами. Дели... Агра... Бенарес... Калькутта... Каждый город с непохожим на другие, неповторимым лицом. А люди! Сколько новых знакомых! Удивляет в них и то, что роднит их с нами, и то, что отличает их от нас.
Если бы узнавание страны, ее городов, ее людей шло постепенно, я бы, понятно, не чувствовал себя таким оглушенным, точно взрывной волной. Главное — это полярность впечатлений. Дворцы из сказок Шехерезады и тонущие в грязи развалюшки. Великолепные «кадиллаки» и обливающиеся потом измученные рикши. Миллионеры и нищие. Философы-созерцатели и шумливые торгаши. Демонстранты с красными флагами и фанатики, омывающиеся в водах Ганга.
Можно ли разобраться во всем этом за те жалкие четверо суток, в течение которых я барахтаюсь тут, в Калькутте? Напрасные претензии. Ведь даже в произведениях таких выдающихся писателей Индии, как, скажем, Бандопадхайя, Рай, Босу, Бишну Де, даже в книгах великого Тагора, все-таки не до конца исчерпана непостижимая жизнь Бенгалии — одного из шестнадцати штатов Индии. А уж то, что увидел я, это всего лишь капля в океане.
Шагаю все дальше по затихающим ночным улицам, смотрю в незнакомое чужое небо и утешаю себя извечными размышлениями об огромности космоса и о краткости человеческого пути. Что такое Индия? Всего лишь один округло выпирающий уголок на вращающемся гигантском шаре, именуемом «Земля». Гигантском? А может, крошечном, если подойти к нему с масштабами галактики?
Нет, не могу встать на «галактическую» точку зрения! Я человек, порожденный матерью Землей, и мне она кажется прекрасной и великой. И Индию я воспринимаю как большую страну, по которой мне довелось проложить всего лишь тоненький муравьиный след. Дели... Агра... Бенарес... Калькутта... Все, что за этой линией, — для меня терра инкогнита. А история этой страны, хотя бы за обозримые для историков пять тысяч лет! Что я знаю об этой истории, кроме схематичного деления ее на такие-то и такие-то периоды!
Но не буду пытаться объять необъятное. Буду благодарен судьбе и за то небольшое, что мне удавалось схватить на поверхности этой огромной и по-прежнему таинственной для меня страны. В гостинице, куда я возвращаюсь около двух часов ночи, меня ждет неприятный сюрприз. Моя кровать засыпана сажей — отходами кондиционирующей установки на потолке. Такое уже было накануне в комнате Майи Ганиной, и Майю перевели в другой номер. Нет, не буду тревожить администрацию. Ведь завтра — наш отъезд. Занимаю другую кровать, стоящую у противоположной стены.
Выходит, гостиница нашего приятеля Ананда — вовсе уж не такое процветающее предприятие. А ведь живут они на широкую ногу, ездят по белу свету. Жена только что вернулась из Парижа, сам он собирается приехать к нам, в Советский Союз, а уж оттуда пуститься в турне по Европе.
Нет, я действительно устал и теряю масштабы. Какое мне, в сущности, дело до бюджета Ананда! Спать, спать, спать...
ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ
Дыхание тропиков. Вице-канцлер — просветитель. Прославленные поэты. Почти библейские муки «двунадесяти языков».
Три реактивных мотора самолета «Каравелла» размещены в хвостовой части самолета. На этот раз мы летим комфортабельно, не оглушаемые гулом, обслуживаемые стюардессой, чья коричневая красота превосходит все, виденное нами до сих пор. Стюардесса выходит из переднего отсека и произносит небольшую речь.
— Леди и джентльмены, — говорит она, — наш самолет летит над морем. Но волноваться вам нечего. Предусмотрены любые непредвиденные обстоятельства. Ваша безопасность гарантирована. Под каждым креслом имеется резиновый жилет. Если надавить его несколько раз, он наполнится воздухом. После этого вы можете его надеть.
Стюардесса приподнимает этот спасательный снаряд и принимается демонстрировать его действие. Я сразу вспоминаю одного из школьных учителей физики, у которого фатально не получались опыты, что доставляло мальчишкам немало веселых минут.
Сколько стюардесса ни поворачивает злосчастный жилет, он и не думает наполняться воздухом, оставаясь безжизненным куском резины.
Через иллюминатор можно разглядеть внизу густую синеву моря. И все пассажиры принимаются экспериментировать-каждый со своим жилетом. Увы! Ни у кого эксперимент не удается. Только длинноносый француз, наш сосед, вдруг вскрикивает от радости: его жилет — единственный из всех — действительно надулся. Подозрительно озираясь вокруг, француз прячет свой шанс на спасение под сиденье и сидит на нем, как курица на яйцах.
А наша коричневая красавица, не смущаясь неудачей опыта и сохраняя спокойствие, продолжает давать нам ценную информацию:
— После того как наденете жилеты, направитесь без паники к выходу. В самолете их два: один впереди, другой в хвосте. В минуту опасности для выигрыша во времени рекомендуется открыть оба выхода. Не забывайте уступать дорогу женщинам, уважаемые джентльмены! Самолет может держаться на воде одну минуту сорок секунд. Благодарю за внимание.
Последнее сообщение, вызвавшее взрыв хохота, разряжает атмосферу. Длинноносый француз, махнув рукой, выпускает воздух из своего жилета.
Около полудня наша «Каравелла» плавно приземляется в Мадрасе. Это уже юг Индии. Приятно выйти из самолета, поставить ногу на это ровное изумрудное поле, бросить взор на синеющие вдали горы, по первому впечатлению напоминающие наше Кокшетау. Но нет, это другое... Замечаем то здесь, то там вершины великолепных пальм.
Казалось, что в Калькутте мы познали пик зноя. Нет. Здесь, на Мадрасском аэродроме, раскаленный бетон жжет пятки даже через подошвы. Аэропорт исходит паром.
Нас встречает Яблоновский, советский вице-консул по культуре в Мадрасе.
— Так сказать, мадрасский Поростаев, — шутливо рекомендуется он, и мы вспоминаем, что действительно в Калькутте эту должность занимает Поростаев, товарищ из Осетии, имеющий приятное свойство: его присутствия мы как-то никогда не замечали.
