Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая
Я редко с ними встречался в жизни, а после войны еще совсем не виделся. Следовало бы заглянуть к ним, конечно. Как-никак это были мои соседи и товарищи детских игр. Но не очень-то удобно было бездомному и безродному человеку, не имеющему за душой ничего, навязываться своей персоной к людям состоятельным. Не стоило их тревожить. Каждый своими силами преодолевает ухабы жизни. И тому, кто успевает в этом преодолении, не всегда приятно видеть перед глазами обойденного удачей.
Все же я не сразу отошел от их владений. Слишком невесело выглядело то, что ожидало меня там, на берегу озера Ахнеярви, куда выходила эта лощина с наплывами мелкого камня и песка. Правда, озеро ярко блестело на солнце, но мой дом от этого не стоял прямее и зеленевший позади него в песчаных бороздах картофель не становился моим. Две тропинки подходили к моему дому, но и они соединяли его не бог весть с какими прекрасными местами, ибо одна из них вела в усадьбу Сайтури, а другая, прижимаемая к берегу озера его хлебами, шла в направлении дачи Муставаара.
Не очень торопясь покидать землю Ууно и Оскари, я присел на груду камней, выброшенных с их пашни. Эти камни тянулись узкой невысокой грядой вдоль всей нижней кромки их посевов, прилегающих к лощине. А от этой гряды, в свою очередь, отходили кверху в разных местах другие борозды из камней, разделявшие посевы на полосы. Летом все эти камни обыкновенно зарастали высокими сорными травами, а осенью и весной к ним добавлялись новые камни, выброшенные с пашни, которые тоже, в свою очередь, захлестывались каждое лето свежим бурьяном.
Камням на пашне не было видно конца. Каждая вспашка поднимала их на поверхность сотнями. Но упорные руки Ууно и Оскари продолжали их выбрасывать и выбрасывать на межи, которые все росли и росли вверх, давая возле себя приют репью, чертополоху, иван-чаю, лопуху, ромашке, землянике и разным другим цветам и травам, не просящим у человека удобных и возделанных мест для своей кратковременной жизни. И надо сказать, что теперь пашни Ууно и Оскари стали гораздо чище, чем были во времена их отцов.
Я присел на эти слежавшиеся, обмытые дождями и пригретые солнцем камни, среди благоухания цветущего сорняка и земляники. А вызванная из земли трудом и потом Ууно и Оскари высокая рожь заколыхала над моей головой зелеными еще колосьями. И, срывая справа и слева от себя приткнувшиеся к подножию каменной гряды спелые ягоды земляники, я подумал о том, что и у меня получилось бы поле не хуже, пусть даже на тех камнях и песке, что окружали мой дом. Ведь сумели же руки моих родителей сделать плодоносящим песок, на котором сейчас росла картошка Арви. Так неужели же я не сумею заставить родить мне хлеб и овощи всю остальную голую почву в этой части лощины? Важно только, чтобы она стала моей, эта почва, состоявшая из песка и камней с редкими кустиками ивы, которые ведь сумели же как-то вцепиться в нее своими корнями. Важно, чтобы она стала моей. Вот в чем было все дело.
Об этом я и намекнул Арви Сайтури, когда завел с ним разговор о работе, и, к великой радости, не услыхал в ответ возражения. Но с работой не все сразу определилось, потому что у него опять жили два работника, и на этот раз оба молодые и крепкие парни, с которыми ему, как видно, не очень хотелось расставаться. И, конечно, он сравнивал меня с ними в то время, когда оглядывал меня внимательно с головы до ног, сохраняя на своем сухощавом бритом лице такое выражение, словно ему в глаза бил яркий свет. И сравнение это, может быть, пошло не в мою пользу. Но время было летнее, когда работы хватало всем, и на следующий день я уже выезжал с косилкой на клеверное поле.
До конца недели все шло гладко, и я уже начал подумывать о письме на остров к Хаапалайнену, чтобы посоветовать ему не ждать меня целый месяц, а брать без промедления другого плотника. Питался я пока на общей кухне, вместе с работниками и работницами, но спал в своем домике, мечтая о том времени, когда заменю его новым, который укроет меня под своей крышей до конца моих дней. Это была единственная точка на земном шаре, на которую я как будто имел еще какое-то право, и я хотел удержать за собой эту точку, готовый ради нее терпеть не совсем приятное соседство двух дач, стоявших невдалеке от меня на том же берегу озера. Но пока что обе они пустовали, и, радуясь этому, я ждал воскресенья, чтобы сходить к Орвокки Турунен за вещами.
Но в субботу вечером дача Муставаара ожила, засверкав яркими огнями через все свои окна, и до глубокой ночи оттуда доносились веселые возгласы и смех. Я вышел из хижины и прислушался. Да, это были они. Я прошел немного по краю берега в их сторону и постоял неподвижно среди ночного полумрака. Помимо голосов Рикхарда Муставаара и Гуннара Линдблума, мне послышался еще чей-то низкий спокойный бас. А в голоса Уллы и Айли вплетался третий женский голос, такой же веселый и молодой.
Заснул я не сразу после этого от разных мыслей, но утром не изменил своего решения идти к Орвокки. Черт с ними обоими! Что мне теперь до нее или до него? У меня свой дом, своя жизнь. Пусть попробует он в нее опять сунуться! Получит от меня полную плату сразу и за старое и за новое.
Я оглянулся на свой дом, прежде чем идти к Орвокки. Что ж! Дом как дом. Пусть его подпирали два бревна, но он все-таки стоял. А пока он стоял, это был мой дом. Стоило прочистить у печи дымоход и заделать картоном трухлявый угол, как дом опять становился вполне пригодным для обитания даже зимой. А к следующей зиме можно было занять у Арви Сайтури денег на новый стандартный дом. Ничего. Жизнь моя еще могла утвердиться и выправиться заново.
Я повернулся, чтобы направиться к Орвокки, и в это время увидел рослого белокурого парня в светлом костюме, идущего по тропинке от усадьбы Сайтури. Я подождал немного, думая, что он свернет у берега озера влево по направлению к даче Муставаара. Но нет, он свернул вправо, направляясь прямо к моей старой хижине. И тогда я разглядел, что это Юсси Мурто. Он приехал, должно быть, к сестре, но и во мне, надо полагать, не перестал еще видеть своего бывшего зятя.
Я пожал ему руку и показал на дверь хижины. Он пошел к ней, делая вид, что не замечает подпорок у задней стены, но остановился перед тем, как шагнуть в сени. Его внимание привлекла девушка, идущая по краю берега озера со стороны дачи Муставаара. Я тоже всмотрелся в нее. По стройности фигуры она напоминала Айли, но цвет волос у нее был черный. Значит, это была чужая девушка. Полагая, что она не подойдет к нам ближе того места, где тропинка давала ответвление к усадьбе Сайтури, мы вошли внутрь хижины и уселись на разных скамейках возле стола.
Говорить нам было не о чем. И даже молчать было но о чем. О причине моего ухода от Айли он знал. О том, что я оставил ей новый дом, уплатив за него полностью, он знал. О том, что я не вернусь к ней, он знал. И о том, что ей наплевать на это, он тоже знал. И знал он также, что я знал о том, что он все это знал. И теперь мы просто так, молча, сидели за столом, глядя в разные стороны.
Без меня он уже навещал за эти годы свою сестру раза два-три, судя по рассказам работников и Матлеены. И во всех этих случаях его приглашал к себе Арви Сайтури, заводя с ним разговор о том, что неплохо было бы открыть в этих краях кожевенную мастерскую, пока за это не взялся Линдблум. Он, Арви, мог бы отпустить кое-какие средства для начала в добавление к тому, что будет привезено из Туммалахти. Он считает, что не так важны средства, как хороший организатор, знающий дело и умеющий подобрать людей. И тут же как бы невзначай он добавлял, что преклонные годы заставляют его подыскивать распорядительного человека для всего хозяйства — не только для кожевенного. Имея одну только дочь, он не может не подумать о ее будущем. А для пущей убедительности он даже познакомил Юсси со своей дочерью, которая теперь к дням встречи с Юсси наряжалась и прихорашивалась особенно усердно.
Юсси молча выслушивал все эти разговоры и уходил, не говоря ничего определенного. Но видно было, что он и сам подумывал о переселении поближе к сестре. С этим намерением он поискал себе работы в Алавеси, готовый даже взяться за погрузочную работу на лесопилке Линдблума, лишь бы оказаться поближе к своей родной крови и уйти от одиночества, на которое он был обречен в Туммалахти.
Прошли те времена, когда продвижение к успеху в жизни он предполагал только по линии своей военной организации «Суоелускунта». Пресеклась эта линия. Еще во время войны его разжаловали в рядовые. А сразу после войны по требованию финского народа была запрещена и вся организация. Пришлось ему вернуться в Туммалахти к выделке кож. Но с заказами на их выделку дело в последнее время обстояло у него неважно. Вот почему он присматривал себе временно подходящую работу в разных других местах, особенно вблизи Корппила, где ныне жила его сестра.
Однако на лесопилке в Алавеси его тоже постигла неудача. Принятый Линдблумом, он натолкнулся на нежелание рабочих иметь его в своей среде. Антеро Хонкалинна прямо так и заявил ему:
