Час возвращения - Андрей Дмитриевич Блинов
Родя не заметил, как началась метель. След у ворот уже почти занесло, след был один, значит, отец ждал его и уходил последний. Если отец шел к остановке, они бы встретились. Значит, он куда-то свернул. Продавщица Клава закрывала магазин, увидев ученика, за плечами — ранец, перестала звякать ключами, запричитала:
— Да что же это, на самом деле? Отца-матери нет у тебя? В такую погоду малец без присмотра.
Родя прервал ее, спросил об отце.
— Так ты сын Ивана Горелого? Ах ты красавчик мой, ох ты хороший мой… Папка-то смурной такой, обеспокоенный. Да, заходил. Да, взял. Куда пошел-то? Ах, да на погост. С Кошкарем, сказал, надо выпить. Грех, сказал, не выпить. Сороковой день. Отговаривала я, мол, дома, что ли, нельзя помянуть. Нет, сказал, я с ним…
Родя скоро увидел следы на снегу. Только бы успеть до темноты. Если отец там, он его найдет. А муть-то какая, вот-вот погаснут малые остатки света и метельная темнота прикроет все. Но Родя не думал об этом. Не думал он и о том, что всегда боялся кладбищ, этих таинственных селений мертвых. Только бы не потерять дорогу, найти отца. След то терялся, то снова появлялся, полустертый метелью. У Роди ломило щеки от ударов снега. Легкие перчатки насквозь продувал ветер, пальцы один по одному замерзали, переставая чувствовать. Родя сунул руки в карманы, сжал кулаки. Когда он выбежал на плотину, ветер едва не сдул его с ног. О следе тут и думать было нечего, и Родя попробовал идти берегом. Ноги глубоко проваливались в снег. Он едва их вытаскивал. Тут же взмокли лоб, спина, и он вернулся и стал искать дорогу…
Метель выла, свистела, смеялась рассыпчатым колким смехом.
«Ро-дя-а-а… — вдруг услышал мальчик ее дурашливый зов. — Жи-ви-ы-ы», — раздалось совсем отчетливо.
И тут Родя разглядел перед собой копешку, занесенную снегом. На его глазах копешка шевельнулась, снег отвалился от нее пластами, и он увидел — человек. Человек на кладбище… На миг мальчик перестал чувствовать себя — так был силен страх. Но тут снова раздался голос, чужой, безнадежный:
— Родя-а-а-а…
Отец! Он сидел на чем-то высоком, Родя не знал, что это был валун на могиле Кошкаря, и белое слепое лицо отца было обращено к сыну, но не видело его — глаза были закрыты. Не открывался и рот, но странно, как и откуда исходили звуки?
— Па-па-а! — Родя шагнул к отцу. На белом лице Ивана открылись черные провалы глаз. — Ты живой?
— Жи-во-ой… — Застывшие губы, не разжимаясь, прошелестели словом теплым и обещающим. — А ты? Нашел… Ну, подойди, у меня тепло…
Родя подошел совсем близко. И первое, что он сделал, так это то, что стащил с руки перчатку и провел ладонью по лицу отца. Пальцы ничего не ощутили, но по ладони холодной ледышкой чиркнул нос.
— Ты застыл! Совсем застыл!
— Нет, Родя, мне тепло. А тебе?
— У меня стучат зубы. А ты встанешь?
— Нет. Нужна палка. Опереться. Иначе…
— Ну, где я найду палку?..
— Погляди, нет ли поблизости. Да не отходи далеко. И кричи.
Родя исчез, но Иван слышал его голос и давал ответ. Наконец мальчик вернулся.
— Тут близко памятник. Он крепкий. Я пробовал.
— Я поползу к нему.
Иван упал на бок и, медленно двигаясь, пополз. Потом он остановился, позвал сына.
— Слушай, там осталась бутылка. Вернись, поищи…
— Поищу…
Мальчик нашел неоткупоренную бутылку и какой-то тяжелый предмет, завернутый в тряпку. «Ледовый бур!» — догадался он, тепло подумав об отце. Бур стоймя воткнул в снег, бутылку прижал к груди. Отец отполз совсем мало, лежал на снегу, не двигаясь.
— Ноги… чужие, — прохрипел он и закашлялся.
— Ты, может… — Родя подался к нему с поллитровкой.
Отец приподнял голову, долго глядел на предмет, который обеими руками сын прижимал к груди. И вдруг истошный крик вырвался из его глотки:
— Нет… не-ет… Убери-и-и… смерть…
Он кричал так испуганно, так некрасиво, как будто перед ним действительно была сама смерть.
Сын от страха расслабил руки, и бутылка упала в снег к его ногам.
Старший лежал в снегу, младший стоял над ним. Оба не знали, что им делать. Наконец младший наклонился, попробовал поднять старшего за плечо, но пальцы не могли вцепиться, соскальзывали. Он заплакал от бессилия и безысходности.
— Ты меня не бросишь? — спросил старший.
— Нет. Замерзнем вместе.
— Ты это понимаешь?
— Понимаю.
— И все равно не бросишь?
— Нет! — не сказал, а крикнул мальчик. — Но если ты доползешь до креста и встанешь…
— Я доползу и встану. Только ты не уходи.
— Я тебе помогу…
Родя сбросил из-за плеч ранец, положил перед отцом.
— Берись!
Отец попробовал. Но руки не держали.
— А ты согни в локте… правую, прижми к груди. А я потащу.
Мальчик тянул изо всех сил, отец передвигал свободный локоть, отталкивался. Скоро Родя почувствовал, как согревается. Ломило пальцы рук, он едва терпел боль. Вот и крест. Отец долго и бесполезно хватался за него, приподнимался и снова падал.
— Все, Родя. Иди в село. Скажи, где я. Другого выхода нет. «Уйдет, а я замерзну. Все! Вот так и кончится. Да, Родя. Друзей у меня давно нет. Расставаться с тобой… тяжко…»
— Я не уйду, — сказал сын. — Ты что это задумал? Мужчины не бросают друг друга, а ты хочешь…
— Опять двадцать пять! Все я виноват…
— Не всегда. За ледовый бур — спасибо. Но я его оставил там, потом найдем.
Сын, тяжело сопя, повесил ранец на крест, сказал твердо:
— А теперь хватайся, ну!
Отец приподнялся, ухватился за ранец. Мальчик подталкивал его из последних сил, страдая, что ничем больше не может помочь.
— Ну, что же ты? Или помереть хочешь? — прокричал он с обидой.
— Ах ты, мальчишка! Не хочу умирать! Я жить хочу. Не отдам жизнь!
Одним рывком Иван выпрямился, встал у креста, раскинув руки, как распятие, держась за верхнюю планку. Нижняя планка была довольно длинной и легко поддалась. Опираясь на нее, Иван сделал первые шаги. Ноги едва тащились по снегу.
— Я буду топтать дорогу, а ты иди… Я буду топтать, а ты иди. Ну! Иди, иди… Иди-и-и!.. — кричал Родя.
Шаг за шагом Иван ступал все увереннее. По его лицу, ничего не ощущавшим белым щекам текли слезы. Это были слезы радости, что рядом с ним его сын и друг, который не оставил его во
