Сергей Снегов - Река прокладывает русло
— Вовсе нет! — спорила Юлия. — Санечка, ты меня не слушал. Мне предлагают заведовать самой крупной из ваших клинических лабораторий.
И, рассказав, какое современное оборудование в этой лаборатории, какие умные, приветливые сотрудники, настоящие специалисты будут с ней работать, она закончила с торжеством:
— Выходит, я вовсе не забрасываю свои исследования. Конечно, года на два завершение их оттянется: Черный Бор все-таки не Ленинград, это я понимаю. А куда мне спешить? И потом я вовсе не считаю, что докторская диссертация является священной целью моей жизни.
Но он не мог с нею согласиться. Он выискивал все новые возражения. Он упрекнул ее, что она бросает их ленинградскую квартиру. Квартиры на улице не валяются, разве она этого не знает? Года через три захочется возвратиться в родные места, куда ему тогда толкнуться?
Я возьму бронь на нашу квартиру, тебе тоже достану бронь, — успокаивала его Юлия. — Я узнавала, это можно. Все это несерьезно, Саня.
Он начинал сердиться. В конце концов он просто не хочет, чтобы его сестра погибала на Севере. Он мужчина, ему на всякие там климаты наплевать, а ее подкосит первая же пурга. Пусть Юлия вспомнит, сколько раз она болела ангиной, гриппом, насморком и прочей мелкой пакостью. Здесь мелочами не отделаться, здесь все серьезно: и морозы, и ветры, и болезни — кому-кому, ей здесь достанется.
— Короче, Юлька. — решительно закончил Лесков, — если ты спрашиваешь моего совета, так я решительно против.
Юлия больше не спорила. Она сидела, огорченная, увядшая и жалкая. Лескову до слез хотелось обнять ее и утешить, но он знал, что этого нельзя, она немедленно воспрянет духом и снова примется за свое. Чтоб не вступать в новые споры, он ушел на весь вечер в лабораторию. Утром встать раньше Юлии ему не удалось, он наскоро проглотил стакан чая и удрал. А вечером его перехватил в коридоре Пустыхин. Не слушая нерешительных возражений Лескова, он с гиком и гоготом потащил его в свой номер. Там уже находились заарканенные ранее Павлов и Лубянский.
Василий! — орал Пустыхин на всю гостиницу. — Вручаю задержанных без расписки. За сохранность отвечаешь собственной головешкой. Стань у двери и бей клыками каждого, кто осмелится удирать. Я ухожу на новую охоту.
Бачулин прислонился к двери и зловеще оскалился. Лубянский повалился на диван и хохотал, брыкая ногами. Лесков поинтересовался: что случилось, почему крик? Павлов ответил, что вероятно так надо, раз люди хватают знакомых за шиворот, и снова впал в состояние сосредоточенности — ему было все равно, где размышлять.
Пустыхин появился под ручку с принарядившейся Юлией. Остановись посредине комнаты, он громогласно объявил причину сбора. С сегодняшнего дня он твердо решил идти по новой жизненной тропе и приглашает приятелей следовать за собою. Жаль, Шура нет: ему одному удалось улизнуть.
— Лето в разгаре, дорогие товарищи, а кто из вас загорал? — гремел Пустыхин. — Кто из вас на травке валялся? Теоретической говорне отныне крышка! В ближайшее ясное воскресенье вылазка в лес. Сейчас под моим командованием атакуем клуб. Вопросы будут? Деловые предложения? Предупреждаю, возражения не принимаются, бунт подавлю самыми жестокими мерами.
И, потрясая в воздухе заранее купленными билетами, он свирепо добавил:
— И пусть все знают: Юлия Яковлевна — моя боевая добыча. Кто захочет словечком с ней перемолвиться или в танце пройтись, раньше поваляйся минут пять у меня в ногах!
Его настроение передалось другим. Веселая компания с таким грохотом пронеслась по лестнице, что на всех этажах повыскакивали в коридоры перепуганные жильцы, а Мегера Михайловна весь вечер не могла оправиться от нервного потрясения.
Так Лесков попал в клуб, впервые в Черном Бору… Концерт самодеятельности ему не понравился. Он не любил ни песен, ни плясок, ни шуток. Он вообще ничего не любил и не понимал, кроме своего непосредственного дела: ему казалось странным, что люди теряют драгоценные часы на такое странное занятие, как рассматривание кривляющихся или танцующих актеров. Немного утешило его, что Юлия, сидевшая между Пустыхиным и Павловым, весело смеялась и громче всех хлопала в ладоши.
Важнейшей частью концерта оказались антракты — их было три, и они — каждый до последнего звонка заполнялись смехом, танцами и толкотней. Лесков не умел танцевать, он отошел к окну. Мимо него раза два проходила Надя, промчался Пустыхин, кружа Юлию. Даже Бачулин, топоча ногами, как копытами, проскакал один круг с Катей. Катя бросила его у двери и подлетела к Лескову.
— Слушайте, — сказала она дружески, — можно вас пригласить на вальс? Очень хочется с вами потанцевать.
Он засмеялся.
— Пригласить вы можете, Катя, но я не танцую.
— Ну просто беда! — протянула она капризно. Ни один интересный мужчина не умеет двигать ногам, под музыку, костыли какие-то! Чему вас учили в институте?
Она понеслась дальше и с разбегу влетела в объятия Лубянского. Он пошатнулся, закрутился и так — с маху — ворвался с ней в толкотню танцующих пар.
— Опять приглашения? — спросила он мстительно. — Как вам не надоест — то в кино, то на танцы! А результат один — отказ!
— Не вас же приглашать! — отрезала она. — Вы и так должны за счастье считать, что я ваши приглашения принимаю. И вообще молчите, у вас это лучше получается.
К скучающему Лескову подошел Бачулин.
— Брось, Саня, не жалей, что вечерок потерял, — посоветовал он. — Все равно, хоть всю жизнь ухлопай на размышления, до сути не доберешься.
Лесков презрительно кивнул головой на танцующих.
— В этом ли суть?
— И в этом, а как же? Все же ритм — основа искусства, а к нему лирическая болтовня под музыку и выкаблучивание — нет, очень неплохо. Ты не говори. Душе изредка требуется подобный моральный душ и гимнастика чувств.
— Моей не нужно, — мрачно ответил Лесков. — И никто не требует от нее, чтобы она переменилась.
— Ну, это ты не скажи. Думаешь, я не вижу? Просто ты скрытничаешь очень, Саня, а это с друзьями нехорошо. Тут одна девушка — и собой ничего, просто хорошенькая — глаз с тебя не сводила: куда ты повернешься, туда и она. Везет тебе, Саня, льнут к тебе женщины! И с чего? Вроде ты их не балуешь ухаживанием.
Лесков небрежно показал глазами на Катю.
— Она?
Бачулин возмутился:
— Ну, вот еще! Эта за Лубянским числится, все знают. Постой, куда она девалась? — Бачулин долго присматривался к толпе, потом показал на Надю: — Вот она. Что, не правда?
Злость и ожесточение поднялись в Лескове. Он побледнел и сжал губы. Пораженный Бачулин с удивлением смотрел на него.
— Вздор это! — проговорил Лесков с горечью. — Тебе померещилось, Василий.
— Да нет же! — защищался Бачулин, обиженный, что и сейчас ему не верят. — Что я слепой? Говорю тебе, столько раз поворачивала голову в твою сторону! И как еще смотрела!
— Чепуха! — твердил Лесков. — Не было этого. А если и было, так по-другому смотрела, чем ты вообразил. Не спорь, я лучше знаю. — И, обрывая дальнейшие возражения Бачулина, он предложил: — Пойдем на воздух, от этого шума голова болит.
Бачулин был человек дисциплинированный. Он протолкался к Пустыхину и дернул его за рукав?
— Петя, какие установки насчет дальнейшего? Мы с Саней прогуляться хотим.
— Действуйте, — разрешил Пустыхин. — Уходить по двое. Женщин на прощанье целовать можно.
Сам он не осуществил последнего пункта своей программы. Заспорив с кем-то, он умчался на балкон заканчивать дискуссию и сдал на это время Юлию под надзор Павлова. Павлов сумрачно сидел около Юлии на диване, поджимая ноги, чтобы не мешать танцующим. Юлия уже начала терять надежду, что он заговорит, когда Павлов надумал:
— Еще одно отделение, Юлия Яковлевна, и самое неинтересное. Может, погуляем на воздухе? Вы не видели Черного Бора летней ночью?
Юлия с охотой согласилась. Они оделись и вышли на улицу. Была удивительная ночь, типичная июльская ночь в Заполярье. Незаходящее яркое, но холодное полуночное солнце заливало дома и площади, склоны гор и трубы заводов; все сверкало, пылало и отблескивало красноватым светом. Павлов повел Юлию через скверик, составленный из гипсовых статуй, плакатов, щитов и затейливо украшенных, сейчас закрытых будочек с прохладительными напитками. Единственной зеленью в этом тундровом скверике были газоны со всходами ячменя. На гравии дорожек, изломанные щитами и статуями, лежали те же красноватые солнечные пятна, до того живые, что и Павлов и Юлия обходили их, боясь затоптать. Павлов поднял голову.
— Ни одной тучки, — сказал он. — В умеренном климате ночи облачные, а днем солнце разгоняет тучи. Здесь все наоборот: днем небо пасмурное, а к ночи расходится.
— Как красиво! — воскликнула Юлия. — Никогда не думала, что в мире бывают такие праздничные ночи!
