Сергей Снегов - Река прокладывает русло
— Короче, это неверие в то, что ваши регуляторы — скачок в будущее? И что хоть они неэффективны и мешают вместо помощи, а внедрять их надо, потому — ростки?..
— Да, и регуляторы и многое другое! — с вызовом отозвался Бадигин.
Крутилин встал, показывая, что больше спорить не намерен.
— Ладно, поговорили… По существу, нового ты ничего не сказал, и раньше об этом было… Но формулировку крепкую придумал — оглушает!
— Иной раз оглушить — значит прояснить! — заметил Бадигин, тоже подымаясь.
После его ухода Крутилин никого не вызывал, хотя дел было много. Стоя у окна, он невесело качал головой, бормоча: «Формулировочки, формулировочки!..»
В таком настроении его застал Шишкин, опрометчиво проникший в кабинет. Если бы Шишкин был в нормальном состоянии, то узнав, что Крутилин почти час сидит в одиночестве, о чем-то размышляя, он не осмелился бы показаться директору на глаза. Но Шишкина терзало отчаяние. Людмила Павловна прислала письмо, самое скверное из всех ее писем. Она опять раньше всего хвасталась своими успехами. Новый ее знакомый, художник Игорь Сергеев, повел атаку на ее сердце, он показывал заявление о разводе со своей старой молодой женой. «Для тебя, Людочка, я весь мир переверну!» — так он клялся ей на пляже. Тут же она извещала, как умело распорядилась очередной получкой и внеочередным переводом: ей удалось достать великолепное платье, и недорогое, всего за девятьсот рублей. Когда она гуляет в парке, на нее оглядываются даже мужчины, идущие под руку с дамами. Но денег у нее совсем не осталось, и ждать до следующей получки она не может: Сашенька третий день не получает куриного бульона, он хнычет, что голоден, хотя черного хлеба вдоволь. Она, конечно, может обратиться к Игорю, тот не остановится перед затратой нескольких сотен рублей, но тогда она от него не отвяжется, а этого ей пока не хочется, она еще не решила, как будет устраивать свою дальнейшую жизнь. Рублей семьсот сверх того, что будет выслано в очередь, ей вполне бы хватило: платья без модельных туфель вида не имеют, а старые туфли уже не годятся для парадных выходов.
Письмо это ввергло Шишкина в панику. Ресурсы были полностью исчерпаны, заем в кассе взаимопомощи не удался. Сейчас Шишкин бегал по знакомым, выклянчивая по сотне рублей.
Крутилин по смятенному виду Шишкина сразу догадался, зачем тот явился.
— Людоедка твоя, что ли? — определил он безошибочно. — Профукала все на наряды, теперь опять с тебя тянет?
— Людочка, — прогудел Шишкин, пряча глаза, — без денег сидит. Сашеньке на обед не хватает.
— Ну и что тебе надо от меня?
— Тимофей Петрович, — взмолился Шишкин. — Выручи еще разок! Я тебе восемьсот должен, добавь еще семьсот для ровного счета.
— Чтоб счет был ровнее, ничего не дам! — жестко ответил Крутилин.
Шишкин опустил голову. Через минуту он с удивлением снова ее поднял. Крутилин отошел от окна и неожиданно разразился гневной речью:
— Наряды! Вот я бы ввел закон: женам, вроде твоей, не то, чтобы каждый месяц по платью, а пять лет ничего нового не покупать — пакостишь, так и ходи пакостно. Или, ты думаешь, она там на пляжах свой идейный уровень повышает? Будь покоен, плохого платья она побоится больше, чем плохой славы.
— Значит, не дашь? — печально спросил Шишкин. — Твердо не дашь?
— Твердо! Тебя жалею, Федор. С подобными расходами попадешь в беду..
Шишкин вышел от Крутилина с таким убитым видом, что повстречавшиеся в дверях Пустыхин с Бачулиным остановились и удивленно посмотрели ему вслед.
— Разносил его, что ли! — догадался Пустыхин, здороваясь с Крутилиным.
— Вправлял мозги, — усмехнулся Крутилин.
— А что? Проштрафился по снабжению?
— Хуже. Авария по душевной части.
И Крутилин вкратце рассказал Пустыхину о семейных неурядицах Шишкина.
— Теперь кругом о ростках нового толкуют, — закончил он сердито. — А Людмила Павловна эта — здоровенный корень старого. Хитра, беззастенчива и жадна. Время проводит, конечно, в свое удовольствие, адреса не сообщает, чтоб он от соседей не узнал, как она развлекается, — так ей до востребования и пишет. К нему она, видимо, не вернется, а он, дурак, во всем ей верит и души в ней не чает.
Пустыхин имел обширный опыт не только в производственно-технических, но и в житейских делах.
— Людмила эта, по всем данным, нахалка, — сказал он уверенно. — Нахалов следует учить дубиной. Хорошего человека лупить — он ожесточится, плохого вздуть — сделается шелковым. Это один из величайших законов психологии, жаль, что его не преподают в школах..
Даже на улице, закончив дела с Крутилиным, Пустыхин продолжал думать о семейной драме Шишкина. Пустыхин не мог проходить равнодушно мимо терпящего бедствие человека. Кроме того, счастливой развязки всей этой затянувшейся неурядицы можно было достичь простыми средствами: требовалось лишь использовать твердо установленные законы психологии и истратить пятерку.
— Слушай, Василий, — сказал Пустыхин, вдруг останавливаясь среди быстрой ходьбы, как всегда это делал, когда ему приходили в голову важные мысли, — Шишкина нужно выручить.
— Нужно, — согласился добрый Бачулин. И, потянув Пустыхина за собой, он высказал предположение: — Порекомендуем ему жениться на другой. Скажем, чем плоха Мегера? Очень для него подходит.
— Вздор, Мегера! — категорически отверг эту мысль Пустыхин; — Мы сделаем по-иному: заставим Людмилу упасть Шишкину в ноги.
— Да как ты это сделаешь? — изумился Бачулин. — Судя по всему, бес баба. И далеко она, даже встретиться с ней не удастся, чтоб потолковать.
— Через неделю встретимся, — предсказал Пустыхин и повернул к почтовому отделению. — Нам сюда.
Взяв у телеграфистки бланк и набрасывая короткую, энергичную телеграмму, Пустыхин сказал с сожалением:
— Порядки на телеграфе отнюдь не способствуют психологическим экспериментам. Хорошие слова не в почете. Даже до чертовой бабушки не добраться, а на то, что покрепче черта, нельзя и намекать. Эффект от этого снижается по крайней мере процентов на двадцать пять.
Бачулин, пораженный, читал: «Сочи. До востребования. Шишкиной Людмиле. Предлагаю прекратить вымогательства. Собираюсь ближайшее время устроить личную жизнь заново. Целую бедного Сашу. Шишкин».
— Ну как? — осведомился Пустыхин. — Подействует?
— Как тебе сказать? — замялся Бачулин. — Телеграмма сильная, слов нет, вроде обухом по голове. Да ведь это подлог! И откуда ты знаешь, что он подписывается, «Шишкин», а не «Федор».
— Не подлог, а товарищеская помощь, — возразил Пустыхин. — А если он Федором подписывается, так даже лучше — одно официальное словечко «Шишкин» покажет ей, как серьезно оборачиваются события.
И, выходя из почтового отделения, Пустыхин уверенно сказал:
— Говорю тебе, через неделю она примчится в Черный Бор. Если ошибусь, считай — с меня две бутылки шампанского.
— А если не ошибешься? — на всякий случай осведомился Бачулин, любивший определенность в таких важных делах, как выпивка за чужой счет.
— Тогда шампанское поставит Шишкин, — пообещал Пустыхин.
14
Сомнения Юлии наконец закончились, метания оборвались: она придумала, как не расставаться с братом. Лесков подозревал, что сестра что-то вынашивает: она была очень рассеяна последние дни, домой возвращалась поздно. Когда он спросил, где она пропадает, Юлия ответила небрежно:
— Да нигде, Санечка, просто так, гуляю по городу.
— Одна? — удивился брат. Юлия вздохнула:
— А с кем же? Ты знаешь, и здесь, как в Ленинграде, никто мною особенно не интересуется. И потом все вы на работе.
Она не сказала брату о том, что успела познакомиться со всеми городскими библиотеками, побывала в больницах и лабораториях, разговаривала с врачами. Потом она торжественно и радостно объявила Лескову о своем решении. Она не сомневалась, что брат кинется ей на шею, расцелует и поздравит. Лесков ошеломленно уставился на нее. Он до того растерялся, что какую-то минуту не мог найти возражения.
— Ты с ума сошла, Юлька! — воскликнул он, справившись с изумлением. — Это немыслимо!
Юлия обиделась.
— Не понимаю, Саня. Ты работаешь в Черном Бору, почему я не могу? — Она прибегла к самому сильному средству, какое у нее было: — Может, ты просто не хочешь жить со мною? Тогда скажи прямо, и я уеду.
Он нежно обнял ее.
— Не дури, Юлечка, ты знаешь, ближе тебя у меня никого не было и нет. Дело в твоей работе. Я могу жить в любом месте, где трудятся люди и где труд их можно облегчить. Но ты только в своем институте сумеешь довести до конца докторскую диссертацию.
— Вовсе нет! — спорила Юлия. — Санечка, ты меня не слушал. Мне предлагают заведовать самой крупной из ваших клинических лабораторий.
