Михаил Жестев - Татьяна Тарханова
— Ты знаешь эту девчонку?
— Видал.
— Слабо будет на ее тележке отправить мотор в механическую.
— Скажешь!
— Не сдрейфишь, сегодня пойду с тобой в кино.
Но ухажер оказался недостаточно стоек на ногах, и Верка Князева, забыв о всякой осторожности, сама ринулась в бой. Нет, она хорошо помнила, что в драке с Танькой уже однажды потерпела поражение, а потому, забежав по другую сторону пресса, подбоченилась и закричала, чтобы все ее слышали:
— Ишь ты, недотрога какая! Думаешь, не знаем, с кем ты путалась? Знаем! Да я бы тебя не то что лопатой, дегтем по заднице смазала, паскуда ты этакая!
Татьяна, которая могла постоять за себя, когда надо было защищаться кулаками, оказалась совершенно беспомощной перед руганью и чудовищной ложью. Как заставить замолчать эту Князеву? А та продолжала бесноваться, выкрикивая все новые оскорбления. Татьяна оглянулась, ища хоть чьей-нибудь защиты, и убежала из цеха, оставив на дороге свой электрокар.
После работы она возвращалась домой прибитая, униженная. Уля шла рядом и говорила:
— Князеву и Витьку Крюкова мы приструним. Им так просто это дело не пройдет. Будут знать, как хулиганить на производстве... Вообще эта Верка типичная тунеядка. У нее два привода за спекуляцию.
Но ничто не могло утешить Татьяну. Теперь разнесут по комбинату о ней славу гулящей девки. А что она может сделать, чтобы люди не поверили Князевой? Ничего! Значит, надо бежать. Куда — неважно. Но здесь, на комбинате, она работать не будет. В эту минуту ей больше всего не хватало Дроботова. Он, конечно, посоветовал бы, что ей делать. Но театр на гастролях, Дроботова нет в городе. «Милый Иннокентий Константинович, если бы вы только знали, как тяжело и плохо вашей Тане, которую вы уже, наверное, забыли».
Дома, никому ничего не сказав, она легла спать. Но сон не шел. Она поднялась, потом без цели бродила по двору и огороду, нигде не находя себе места. Она чувствовала себя беспомощной. Только совершенно ничтожного, недостойного человека могут так оскорбить, как оскорбили ее. Она даже не может сказать об этом деду. И вообще лучше уйти к Ульке, а то начнут расспрашивать да выпытывать.
У Ефремовых ее встретил Федор. Он сидел за столом и пил чай, рассматривая свое лицо в никелированной поверхности электрочайника.
— Уля у себя? — спросила Татьяна.
— Ушла куда-то со своим Матвеем. Выкопала себе жениха из прошлого.
— Во-первых, ему только тридцать шесть, он совсем не старый, а во-вторых, он не жених, а просто товарищ.
— Ты вот тоже ходишь одна, товарища найти не можешь. Не скучно?
— Скучно? Не знаю.
Федор оживился:
— Я тебе скажу — ты поменьше Ульку слушай. Вот не понимает сестрица, что так просто хорошую жизнь на ладошке не поднесут. И ты такая же. Ну скажи, зачем тебе глина? Ну чего ты там, на комбинате, добьешься? Седьмого разряда? Да и то через десять лет! И в этом счастье? А я бы тебя мог устроить инспектором горторготдела. Инспектор Тарханова! Гроза глинских торгашей. Положение, отношение, уважение. Ты только в магазин, а тебе уж норовят что-нибудь подсунуть: окорок, панбархат, бурки.
— Не вижу ничего хорошего. Взятка.
— А зачем ее брать? Тебе взятку, а ты взяточника к ногтю. А нашему обществу честные люди нужны. Этого только Улька не понимает. Видишь ли, она считает, что человек должен быть честен вообще. А по-моему, всякая честность должна пользу приносить. Иначе на свете честные люди переведутся и останутся одни жулики. Так пойдешь инспектором?
— Подумаю... — Татьяна хотела уйти, но поймала себя на мысли, что с Федором она забыла о своих горестях, и спросила: — Я тебе не помешаю? Посижу и уйду.
— Сиди. Ты все же лучше моей сестрицы. Ей бы в монастыре игуменьей быть. Черства и упряма! Кругом одни принципы. Создала бога и молится ему. А кто другой веры — хулит. Честное слово, как в средние века. Не сестра, а инквизитор. Ну, ничего, вот женюсь, дадут отдельную квартиру в новом доме — и дня тут не проживу.
Татьяна рассмеялась.
— И почему все женихи немного смешные?
— Ты о деле лучше подумай! Решишь в инспектора пойти — скажешь! Мне нужно честный аппарат подобрать. Чтобы не подвел.
Они проговорили с Федором до позднего вечера. Теперь она спокойнее думала о том, что произошло днем в прессовом цехе, а когда вернулась Уля, даже не прочь была посмеяться над поздними ее прогулками.
— А Матвей серьезно за тобой ухаживает?
— Даже слишком.
— Тебе, конечно, он не подходит?
— Я ему не подхожу.
— Молода?
— Глупа.
— И верно, дура.
— Он с горя ко мне привязался. Пойми, с горя.
— Выдумываешь все. Верно Федя говорит — принципы кругом.
— Ты меня Федором не понукай, — рассердилась Уля. — Что он в этом понимает? — И вдруг расплакалась. — Ох, трудно мне, Танька.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Татьяна часто оставалась на ночь у Ефремовых. В воскресенье утром решила выспаться за всю неделю. Она научилась ценить сон. Особенно в выходные дни. Но уже в восемь утра ее разбудили громкие, доносящиеся снизу голоса. Спорили о чем-то Федор и Уля. И спорили резко.
Татьяна спустилась с верхотурья. В горнице за столом сидел в одних исподних безучастный, снулый, свертывающий дрожащими руками козью ножку старик Ефремов, у буфета вышагивал взад и вперед Федор, у окна стояла взволнованная, чем-то разгневанная Уля.
В этом доме, который построил сгорбленный, вечно жалующийся на свои болезни старик Ефремов, в доме, где чувствовал себя хозяином Федор, она впервые увидела Улю такой чужой брату и отцу, но властной, требовательной и не знающей пощады. Татьяне всегда казалось, что Улька похожа и на отца и на брата: такая же, как они, близорукая, так же щурит глаза. Но сейчас она увидела, что это внешнее сходство лишь подчеркивает ее несхожесть с ними. И жалкий, сгорбленный старик Ефремов, и обычно уверенный в себе Федор щурились, прятали свои глаза, будто что-то скрывая, а прищуренные глаза Ули как бы вглядывались в даль, она искала там, в большом мире, свет и тепло, находила — и сама, казалось, излучала тепло и свет всем своим существом. Веяло от нее чистотой души, беспощадно обличающей Федора в чем-то очень нехорошем.
— Ты не имеешь права, не имеешь права. Это подло!
— Заладил Афон, что патефон, — отмахнулся Федор.
— Ты должен жениться на ней. Ты дал слово.
— Женитьба — не торговля, — невозмутимо ответил Федор. — Слово дал и обратно взял. Любой райком меня оправдает.
— Как ты можешь так рассуждать?
— Что у нее, ребенок от меня?
— А ты считаешь, что обязывает только ребенок?
— Я не обманул ее, — продолжал Федор.
— Еще не хватало, чтобы ты ее обманул.
Тут Федор снова не выдержал упреков сестры и, стукнув кулаком по столу, крикнул:
— Так что ж, по-твоему, мне ни с кем гулять нельзя?
— А про сговор забыл? Я же с тобой к ее отцу и матери ходила. Говори по-честному, другая приглянулась?
— Ты своего Матвея допрашивай. А я терплю, терплю, да и не вытерплю.
— Другая? — повторила Уля.
— Тебе-то какое дело? Ну, другая. И отстань!
Татьяна не знала невесту Федора, и женится на ней Федор или нет, ей было совершенно безразлично, но она громко спросила:
— Это кто же кого обманул?
Увидев Татьяну, Уля прекратила спор с братом и сказала:
— Танька, вчера в комитете комсомола был разговор о твоем деле. Решили требовать показательного, товарищеского суда над Крюковым и Князевой.
За эти дни, что прошли после столкновения с Князевой, обида Татьяны притупилась, и она почти равнодушно сказала:
— Чего с дрянью связываться?
— Еще этого не хватало, — возмутилась Уля. — Люди хулиганят на производстве, а мы будем им потакать?
— Из-за чего суд? — спросил Федор.
— Тебе-то не все равно?
— Перестань! — прикрикнул па сестру Федор и спросил Татьяну: — Что там стряслось у тебя?
С иронией — именно так она относилась теперь к недавнему происшествию — Татьяна все рассказала. Федор слушал ее и вдруг, круто повернувшись к сестре, схватил ее за руку.
— Ты, дура, понимаешь, что делаешь? Все вы там с ума посходили. Суд, суд, а по кому ударит он, ваш суд?
Уля вырвала руку.
— Не лезь в чужие дела.
Но Федор уже не слышал ее. Сжав кулаки, он кричал:
— Ты хочешь опозорить Татьяну? Да ты представь себе, каково ей будет на этом суде? Парень рассказывает, как он ее лопатой. И все смеются. Кто в смешном виде? Не он, а Татьяна. Ну ладно, посмеются и перестанут. А Верка Князева? Ведь она будет себя защищать и тут все наизнанку вывернет. И как она видела ее в ресторане с Хапровым, и как она встречала ее с Дроботовым... И еще от себя прибавит.
— А суд Верку разоблачит.
— Но грязи не смоет. А грязи этой Верка выльет вдосталь. Как после этого Татьяна на улице покажется?
Татьяне был неприятен весь этот разговор, но было в нем и что-то важное для нее. А ведь Федор прав. И он пришел к ней на помощь своим жизненным опытом. Он умный и волнуется из-за нее. Она сказала Уле:
