Михаил Жестев - Татьяна Тарханова
— Хапров! Сережа! Сереженька! — Каждый называл его по-своему, но все встречали весело, и так же весело он дружески жал руки и, казалось, был счастлив и доволен собой.
Татьяна круто повернулась. Сергею весело, хорошо. Зачем же тогда она идет к нему? Пусть веселится! Она ему не нужна, это ясно. Он забыл ее. И, наверное, в этой компании есть какая-нибудь, за которой он ухаживает. Не та ли высокая, белобрысая, что бросила ему мяч? Ну что ж, товарищ Хапров! Тарханова вам не нужна, но и вы тоже не нужны ей. Она к вам не подойдет и в Глинске не придет. Татьяна услышала сзади треск сучьев и оглянулась. С охапкой хвороста для костра стоял дед Игнат. Она поняла: таиться бессмысленно, — и сказала, снова повернувшись в сторону Сергея:
— Люблю я его, деда...
— А говорила — сама ушла…
— И люблю и ушла. Сама не думала, что так может быть. А вот Сергей сам не уходил, а смотри, какой веселый...
— А ты с ним после этого говорила?
— Унижаться?
— Да ну тебя!
— Смотри, деда, сам не вздумай...
— Больно мне нужно. Да ты хоть скажи, что произошло у вас?
— Долго рассказывать.
— И нечего! Вот как у вас, молодых, всегда случается. Любовь большая, а из-за пустяка рушится… А ты возьми семейного человека. Он годов двадцать прожил, какая уж там любовь... А крепкая, по ней хоть кувалдой бей! И живут любя и не расходятся. Ну, поругаются, поссорятся, а все вместе!
— Сам сказал — какая уж там любовь. И бить-то не по чему.
— И это верно, — согласился Игнат и, увязая в прибрежном песке, направился к своему костру.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Всякое движение человека вперед противоречиво. Без противоречий жизнь превратилась бы в стоячее, затянутое плесенью болото. Но и в этом болоте, наверное, были бы свои, болотные противоречия. И у каждого поколения свои противоречия. При всей элементарности этой истины о ней нельзя не упомянуть, потому что если Игната Тарханова привели на комбинат одни противоречия, то через двадцать лет Татьяну Тарханову — совсем другие. Противоречия Игната Тарханова коренились в том, что он оказался невольным пособником кулаков, маленьким человеком, который, сам того не подозревая, пошел на конфликт с Советским государством.
Татьяна Тарханова ничего антигосударственного не совершила, ее противоречия были как будто личного характера, но в действительности имели характер общественный. Всю жизнь Татьяна шла навстречу собственным желаниям. У нее не было сознания единства между своими желаниями и какой-то общественной необходимостью. Да и собственные ее желания были произвольны и порой совершенно случайны. Но в их исполнении ведь смысл жизни. И хоть она порицала Сергея за его чрезмерные заботы о собственном преуспевании, в сущности они в какой-то степени были свойственны и ей самой. И вдруг жизненные обстоятельства сложились так, что в институт она не поступила, от Сергея ушла, театр пришлось покинуть. Кто бы мог предвидеть, что ей придется возить на электрокаре глину, взяться за профессию совсем не романтическую, совершенно не значащуюся в списках героических и романтических профессий, которые так заманчиво преподносились в школе. Глина, фасонные и простые изделия из нее, какие-то доменные припасы, кауперы, огнеупорные кирпичи. Мама родная, куда ее ввергли! А не поступить на комбинат тоже было нельзя. Должна же она хоть сама себя прокормить. И сразу был потерян смысл жизни. Ни института, ни театра, ни Сергея. Конечно, все эти маленькие и большие изделия из огнеупорной глины нужны были стране как хлеб. Не дай их сегодня Глинск, завтра выйдут из строя доменные печи, мартены, вагранки, основа основ великой индустрии великого государства. Но Татьяна была далека от этих слишком крупных для нее общественных интересов. Видимо, для этого мало знать, что без огнеупора нет металлургии. Надо еще понять зависимость своей судьбы от судеб многих людей. Смысл жизни рождается у человека в сложном сплаве сознания и чувств, характера и устремлений, и очень часто после столкновения с неудачами.
Человек ощущает смысл своей жизни тогда, когда то, что он делает в настоящем, связано с его думами о будущем. Этого чувства у Татьяны не было, и она не видела никакого смысла в том, что стоит на площадке электрокара, вызванивая мелкую дробь, мчит свой груз из заготовительного цеха в формовочный. Единственный смысл ее труда заключался в том, что он был нужен комбинату. Но не задуматься над тем, что происходит вокруг нее, Татьяна не могла, и прежде всего ее поразила та легкость, с которой прижилась на комбинате Санда.
Татьяна не знала матери. Судьба одарила ее двумя мачехами. Одна из них стала ее бабушкой, другая по своему возрасту могла быть старшей сестрой. Но признать Санду сестрой она тоже не хотела. Их отношения были холодны и не лишены неприязни. Почти одновременно они поступили работать на комбинат и однажды встретились у заготовительного цеха. Татьяна даже не узнала Санду. В рабочем комбинезоне и шахтерке, из-под которой торчали завитки волос, жена отца походила на мальчишку. Санда первая окликнула ее и сказала грустно, показывая рукой на тяжелый моток проволоки, который катила в ремонтно-механический цех:
— Твой отец изверг! Смотри, что он заставил меня делать.
— Кладите на тележку, подвезу.
— Нет, нет, — отказалась Санда. — Вот пораню себе руки, пусть знает.
И вот та же Санда через какие-нибудь два месяца хвалилась дома за столом, что она получила третий электромонтерский разряд, и ругала Василия за то, что кто-то из его бригады подсунул ей неисправный рубильник. К удивлению Татьяны, та самая Санда, которая никогда не работала на заводе и пошла туда со слезами, нашла там смысл своей жизни. И теперь, после разговора с Улей, Татьяна понимала, почему так произошло. Работа в цехе сближала ее с Василием, заставляла его забыть ее прошлое, и ради этого стоило быть электромонтером, привыкнуть к высоким лестницам и тяжелым моткам проволоки. Как же так? Ее, Татьяну Тарханову, десять лет учили в школе, ее воспитывал комсомол, а она не может найти себе места в жизни. Санду сослали в Хибины, ее перевоспитывали в заключении, и еще неизвестно, что она делала после Хибин, а она сразу нашла себя. Подобные размышления не очень-то были приятны Татьяне. К тому же они вызывали пренебрежение к собственной, еще недавно такой самоуверенной личности. Но как далеко от пренебрежения к самой себе до оскорбительного унижения в глазах других! А между тем это ждало впереди Татьяну. И ждало потому, что с приходом на комбинат таких, как Уля, Татьяна и им подобных, возникали свои противоречия. Молодые рабочие были очень нужны комбинату. Без них у него не могло быть будущего. Но в самом комбинате были люди, которые не хотели принимать новичков. Они смутно понимали, что их начнут равнять под новеньких, и одно это вызывало внутренний протест.
Еще до конца обеденного перерыва Татьяна привела в порядок свою тележку и сразу же после гудка погнала ее за глиной. Она ехала, рассыпая вокруг себя веселый звон, приветствуя им одних и требуя дороги у других. Миновав неширокий проезд, она въехала в прессовую и затормозила. Путь ей преградили ремонтники. Подтянув к пролету мотор и, видимо, не желая ждать, когда за ним придет тележка ремонтно-механического цеха, они решили захватить чужой транспорт. К Татьяне подошел Крюков. В руках у него была деревянная лопата.
— Свезешь наш мотор в механическую. Понятно?
— Нет, непонятно.
— Подождут твои формовщицы.
— А не подождешь ли ты?
Татьяна дала задний ход электрокару и, слегка откатившись, на полной скорости ринулась вперед. Крюков отскочил в сторону, но изловчился и ударил ее лопатой ниже поясницы. Удар был меткий, звучный и вызвал смех. Татьяна остановила тележку, спрыгнула на землю и решительно подошла к парню. Он не испугался и, выставив ногу, весело сказал:
— Что, понравилось? Могу еще раз киселя дать.
Но он не рассчитал, что перед ним девчонка, которая не раз дралась с мальчишками, и, не успев подмигнуть другим ремонтникам: мол, смотрите, каков я кавалер, — полетел вместе с лопатой на землю.
— Ешь сам на здоровье!
Это столкновение не имело бы никаких последствий, если бы его виновником не оказалась Верка Князева.
После своей неудачной попытки поступить буфетчицей в театр Верка Князева затаила вражду к Татьяне. Но что она могла сделать? В театр не придешь ругаться — выгонят. И вдруг она увидела ее на электрокаре, возчицей глины. Так, значит, жизнь снова сравняла их. Подожди же, Танька Тарханова! Верка подозвала Крюкова, который проявлял к ней интерес, и, показывая на проехавшую мимо Тарханову, спросила:
— Ты знаешь эту девчонку?
— Видал.
— Слабо будет на ее тележке отправить мотор в механическую.
— Скажешь!
— Не сдрейфишь, сегодня пойду с тобой в кино.
Но ухажер оказался недостаточно стоек на ногах, и Верка Князева, забыв о всякой осторожности, сама ринулась в бой. Нет, она хорошо помнила, что в драке с Танькой уже однажды потерпела поражение, а потому, забежав по другую сторону пресса, подбоченилась и закричала, чтобы все ее слышали:
