Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович
- Мне приходилось много бывать на войне, - начал он спокойно, поочередно обводя взглядом присутствующих. - Я руководил концертной бригадой, которая обслуживала наших доблестных воинов. Мы выступали в разных местах: в госпиталях и на передовой. Одним словом, мы были теми, кого образно называли "доноры духа".
- Как, как? - не понял Емельян, устремив на Маринина взгляд.
- В первый раз слышу такое выражение, - заметил Посадов и проворчал, заерзав на стуле: - Не многовато ли?
Поднялся Глебов:
- Если говорить по существу, то "донором духа" советского народа и армии в годы войны была наша партия, Именно она зажгла в людях священный огонь патриотизма. Я так понимаю? - Опершись руками о стол, он добавил: - Еще вопросы к товарищу Маринину?
Подняв острый подбородок, скороговоркой заговорил Константин Лугов хрипловатым голосом:
- Что так поздно надумал вступать?
Вопрос, конечно, не очень существенный, поморщился Емельян, но промолчал: в конце концов, каждый вправе спросить, что его интересует. Очевидно, Маринин предвидел этот вопрос, потому что ответил сразу, без запинки:
- Раньше я не мог. Я видел в годы культа произвол. Коммунисты молчали. Рядовые члены партии были бессильны что-либо сделать. Я не хотел брать на себя моральной ответственности за преступления.
Ответ вызвал гневное оживление. Первым сорвался Посадов:
- Черт знает что!
- Выходит, по-вашему, товарищ Маринин, - вслед за Алексеем Васильевичем проговорил директор завода, - все мы, вот здесь сидящие, несем моральную, как вы сказали, ответственность за незаконные репрессии в период культа? Так?
Маринин стушевался. Мысленно укоряя себя за необдуманный шаг, он выпалил первое, что пришло на язык, лишь бы разрядить непредвиденно сгустившуюся атмосферу.
- Вы меня не поняли. Я не то хотел сказать.
- Заговорился, Александр Александрович, зарапортовался, - с деланным добродушием пожурил его Гризул в надежде как-то замять неприятный разговор. Но это было не так просто. Ответ Маринина всем показался ясным и определенным. Не успел Гризул закончить фразу, как задал вопрос Константин Лугов:
- А как вас еще иначе понимать?
Маринин видел, что попал в дурацкое положение. Надо было как-то выкручиваться и отвечать Лугову, этому несносному крикуну. И Александр Александрович объяснил, не сводя мягкого, покорного взгляда с начальника литейного цеха:
- Видите ли, дорогой Константин Сергеевич. В то время один мой дальний родственник по линии матери жил за границей, точнее говоря, в Латинской Америке. Конечно, я должен был об этом написать в анкете и, конечно, меня не приняли бы по этой причине. Два года назад этот родственник, к счастью, скончался.
Маринин вдруг замолк. Создалось впечатление, что он не закончил фразу. Все зашумели. Уж очень нелепым показалось его объяснение, смехотворно и цинично прозвучало это слово "к счастью". Гризул не находил места, нещадно в душе обзывая Маринина кретином.
Глебов поднял руку, призывая к тишине и вниманию. Он решил, что при таком обороте дела не имеет смысла скрывать от членов парткома некоторые подробности давнишней автобиографии Маринина.
- Честно говоря, товарищ Маринин, вы немного запутались и нас хотите запутать.
- Я волнуюсь, Емельян Прокопович, - признался Маринин и, достав платок, стал вытирать лицо, чтобы показать, что он действительно волнуется.
- Волноваться не надо. Давайте разберемся спокойно, - продолжал Глебов. - Оставим в стороне ваших латиноамериканских родственников. Мы знаем, что в нашей партии есть коммунисты, имеющие родственников за границей. И никто их за это не казнит. Это, так сказать, плод вашей фантазии или вашего волнения. Я хочу напомнить вам о другом, о более существенном. Вот вы говорите, что коммунисты молча взирали на беззакония периода культа личности… Разные были коммунисты. Вам известно такое имя - Павел Петрович Постышев?
Глебов спокойно посмотрел в глаза Маринину. Емельян был далек от каких-то "психологических этюдов". "Вспомнит или нет? - думал он. - Сам расскажет или придется напомнить?"
- Постышев? Как же, наше поколение хорошо его помнит. В школе еще был лозунг: "Учиться на три "П", то есть: Павел Петрович Постышев, - отозвался Маринин и отвел глаза от Глебова, который продолжал стоять, глядя на Маринина.
И по тому, как задрожали губы Александра Александровича, как растерянно забегали глаза, Емельян Глебов понял, что Маринин ничего не забыл и сейчас должен заговорить об автобиографии. Глебов ждал, но Маринин упрямо избегал его взгляда, и похоже было, что не собирался сам рассказать о том, чего от него ждали собравшиеся.
- Вам приходилось лично встречаться с Постышевым? - спросил Глебов.
Теперь Александр Александрович окончательно убедился, что этот вопрос задан ему неспроста. Он помнил все, а не только какие-то две строчки автобиографии. Правда, именно на эти две строчки он в свое время возлагал немалые надежды: цель была определенной - сделать карьеру. Теперь он вспомнил и заявление, которое подписал вместе с двумя другими парнями. Одного, кажется, звали Магидов. Не так давно он случайно встретил его в Доме журналиста. Заявление было мерзкое, грубо инспирированный донос. Маринин действительно однажды слушал выступление П. П. Постышева. В перерыве Павла Петровича окружили слушатели, задавали вопросы. Кто-то спросил: "Можно ли дружить с мальчиком, отец которого репрессирован как враг народа?" - "А почему же нельзя? Дети за поступки родителей не отвечают", - ответил Постышев. В кляузе, которую подписал Маринин, говорилось, что Постышев, сойдя с трибуны, в кулуарах призывал к милосердию по отношению к врагам народа, усыпляя бдительность, и непочтительно отзывался о действиях карательных органов. Александр Александрович не сам писал это заявление, писал кто-то другой, а он лишь подписал и затем гордился этим своим поступком. Он был убежден, что именно это заявление послужило основным обвинительным документом в "разоблачении врага народа Постышева".
Маринин уже пожалел, что затеял всю эту историю со вступлением в партию. Пытаясь сохранить спокойствие, сказал Глебову:
- Да, я слышал его выступления в Киеве. Великолепный оратор и вообще обаятельный человек.
- Это вы теперь так считаете или и тогда так думали? - Голос Глебова зазвучал тверже, настойчивее.
В голове Маринина мелькнула мысль: "Здесь все знают". И он рассказал, как это было. А когда закончил, в кабинете воцарилась странная тишина, которую никто не решался нарушить.
- Вопросы к товарищу Маринину есть? - спросил Глебов.
И снова настороженная тишина. И снова спокойный голос Глебова:
- Кто хочет говорить?
Глебов и Борис Николаевич одновременно посмотрели на Гризула. Это было вполне естественно: Гризул рекомендовал Маринина в партию, выступал в поддержку Маринина на партсобрании в заводоуправлении, должен и здесь выступить, и, быть может, первым. Николай Григорьевич понимал, что выступать ему надо непременно. Оценивая сложившуюся обстановку, он понимал, что его положение будет не из легких. В голове рождались различные варианты выступления. Маринин, конечно, свалял дурака, отвечая на вопрос Лугова. Не ожидал Николай Григорьевич от него такого опрометчивого ответа. Может, отказаться и послушать, что скажут другие. Может, будет резон выступить и сказать: не знал, мол, я об эпизоде с Постышевым, а посему беру свою рекомендацию обратно. Пожалуй, можно еще выразить и сожаление, что несколько легкомысленно поступил с рекомендацией.
- Желательно бы послушать рекомендателей, - предложил Ян Витольдович Варейкис.
Николай Григорьевич встал, взглянул исподлобья на Варейкиса и заговорил, сквозь зубы процеживая слова:
- Я выступил бы и без напоминания, Ян Витольдович, Александра Маринина я знаю лет двадцать. Знаю его как работника идеологического фронта, способного, я бы сказал, талантливого в своем деле человека, который все свои силы, энергию, опыт отдает большому и ответственному делу воспитания масс. Великолепный организатор, он сумел за сравнительно короткий срок наладить работу нашего Дома культуры. Не будучи формально коммунистом, он честно, добросовестно, с присущей ему энергией и принципиальностью проводит в массы, в рабочую среду идеи партии по культурному воспитанию, уделяет внимание молодежи. Как человек эрудированный, он пользуется авторитетом и уважением среди художественной интеллигенции столицы. Я считаю, что Александр Маринин достоин быть в рядах Коммунистической партии. Решение партийного собрания предлагаю утвердить… Что же касается эпизода с Постышевым, о котором с присущей ему прямотой рассказал Александр Александрович, то, я считаю, он не должен иметь какое-либо влияние на наше решение.
