Андрей Упит - Северный ветер
Теперь и храбрецов становится больше. Под прикрытием пятидесяти винтовок они карабкаются наверх. Сначала сбрасывают незаряженную двустволку. Потом хватают ноги, обутые в грязные постолы. Вместе с целой копной сена Зарен съезжает вниз.
Он все еще лежит на животе, обеими руками обхватив охапку сена. Моргает слипшимися веками и никак не возьмет в толк, что ж такое происходит.
Вся свора бросается на него. Бьют по рукам прикладами — аж кости трещат — для острастки, чтоб не мог сопротивляться. Потом пинают ногами, колотят шашками. Ставят на ноги и вновь кидают на землю… Толпятся вокруг Зарена плотной стеной, отталкивая друг друга. Каждому охота приложить руку.
Озверелая орава яростно рычит, видя, как из-под смятой шапки Зарена начинает сочиться кровь. Вахмистру едва удается сдержать солдат. Иначе убили бы тут же на месте. Растоптали бы, как ком глины.
Подталкивая, осыпая бранью и пиная, ведут Зарена в имение. Он уже не в силах идти, ноги то и дело подкашиваются, и он валится наземь. Тогда удары и брань сыплются со всех сторон, пока старик не встанет и не поплетется дальше.
Ноги у Зарена еще не так сильно разбиты: по ним как-то меньше попадают. Пьяные солдаты не замечают даже, что один глаз у него совсем заплыл, а по другому из-под смятой шапки стекает кровь. Поднять руку вытереть он не может и начинает спотыкаться из-за того, что ничего не видать. Кровь струится из носу, течет по сжатым губам и мелкими каплями виснет на седой щетине давно не стриженной бороды.
Допрашивает его сам ротмистр вместе с коренастым офицером. А рядом с Карлсоном сидит управляющий Бренсон и с олимпийским спокойствием курит сигару, делая вид, что ему до всего этого нет никакого дела. Из-за неприкрытой двери задней комнаты подглядывают фрау фон Штрикк и фрау фон Дален. Господин фон Рихтгофен тоже иногда подходит, взглянет и тут же отворачивается и сердито кряхтит, поглаживая свои белые пышные усы.
Офицеры возбуждены не меньше солдат. Они, видимо, уже побывали в задней комнате и попробовали кое-что из содержимого привезенных ящиков. Даже внешне заметно. Фон Гаммер от ярости не может выдавить из себя ни слова. Курит папиросу за папиросой и раздраженно расшвыривает по столу бумаги.
Коренастый офицер стоит, сжимая кулаки.
— Кто тебя послал? Где комитет лесной банды? Отвечай, сукин сын!..
Зарен еще твердо держится на ногах. Шапка съехала на затылок, и голова поднята, что придает ему нарочито вызывающий вид.
— Отвечай, скотина! — Зарен молчит; трудно сказать, слышит ли он, что ему говорят. Офицер не в силах больше сдержаться. — Дать ему! Дать ему по морде! — кричит он и всем корпусом наваливается на стол.
Несколько драгун замахиваются. Тот, кто стоит поближе, самый счастливый. Костлявым кулаком, точно молотом, ударяет он Зарена прямо по зубам. Раздается хруст. Зарен валится, но солдаты сзади отталкивают его от себя. Он давится, слышно, как в горле у него что-то отвратительно булькает. Потом он вяло сплевывает. Большая лужа черной слизистой крови растекается по полу. Вместе с кровью вылетает сломанный зуб и повисает на какой-то жилке, как на красной ниточке. Верхняя губа мгновенно вспухает до самого носа.
Вид у него уж очень жалкий. Бренсон даже отворачивается и долго смахивает пепел с сигары. Фон Гаммер торопливо перелистывает бумаги. Только дамы, прильнув к дверной щели и затаив дыхание, ждут, что же будет дальше.
Как ни пьян коренастый офицер, но и он опускает глаза.
— Убрать эту свинью… Осипов, ну, ты знаешь…
Зарена выталкивают вон и ведут вниз, на кухню. За оградой четверо драгун сдирают шкуру с убитой белой лошади. Зарен, ничего не видя, идет, шатаясь, и два раза падает. Когда его снова начинают толкать и пинать, из груди не вырывается больше ни звука.
Осипов уже тут как тут, на своем излюбленном месте: расхаживает у входа в подвал со связкой лозы под мышкой. Красный, с выпученными глазами, точно зверь, у которого вырвали добычу.
В подвале весь пол завален розгами с запекшейся бурой кровью. Против двери стоит опрокинутая кверху ножками скамья, тоже измазанная смерзшейся кровью.
Зарена валят на пол и спускают с него штаны. Фуфайку и остатки рубахи вздергивают на голову. Потом его приподнимают и валят ничком на скамью, так, чтобы шея и ноги пришлись между ножек скамьи. Один солдат садится в ноги, другой у головы, а Осипов приступает к работе.
Взмахивая лозой, он рубит. Никудышный удар. То ли лоза попалась трухлявая, то ли сам в спешке промазал. Розга треснула пополам, и у Зарена на бедре остался только темно-красный рубец. А кровь должна брызнуть с первого удара, иначе такая работа никуда не годится. Зрители хохочут и подтрунивают. Осипов с досады еще пуще багровеет.
Выдрав из пучка другую лозу, он замахивается, как дровосек. Розга, просвистев в воздухе, врезается в старческое, покрытое синими прожилками тело. Кровь мелкими каплями брызжет вверх. А при новом взмахе несколько капель летят в лица зрителей.
Осипов больше ничего не замечает. Удивительно ловко и проворно поднимается и падает его рука. Сопя и крякая, он рубит изо всех сил. Начинает с бедер, постепенно поднимается вверх. Сечет, будто шинкует. Ни одного белого пятнышка не остается на теле Зарена. Добравшись до задранной рубахи, начинает двигаться вниз. Краснота постепенно чернеет. И скамья почернела — не различишь, где кончается тело и начинается доска.
Зарен не кричит. Ни стона, ни звука. Можно подумать, что он потерял сознание. Те, что стоят поближе, видят, как дергаются мускулы старика. Кровавая масса дрожит, точно кисель в посуде, встряхиваемой сильными руками. Значит, он чувствует. И все-таки не кричит…
Это первый случай у Осипова. До сих пор никто не выдерживал. Зрители разочарованы. Порка без воплей ни черта не стоит. Небось завопит еще. Видали мы и таких, спервоначалу крепятся, крепятся, а потом, как прорвет их, воют, как быки. Конечно, особенное удовольствие смотреть, как секут женщин. К сожалению, это случается редко.
Сомкнувшись полукругом, глазеют, разинув рты, тараща затуманенные, выпученные зенки. Видно, как у всех у них плечи ходят в такт ударам Осипова. Сам он чувствует досаду и из последних сил старается заставить окаянного хоть раз вскрикнуть… Осипов дышит тяжело, как молотильщик в жару, задыхаясь от пыли. Пот катит с него градом. Рука заметно слабеет. Теперь он хлещет только по спине, чтоб конец розги захватывал мякоть боков. Этого никто долго не выдерживал. Однако проклятый старик молчит.
От последней розги в руке остался лишь куцый кончик. Волей-неволей приходится кончать. Осипов оборачивается, отбрасывает в сторону окровавленный обломок лозы и сплевывает. Не поднимая глаз, направляется к дверям и выскакивает из подвала.
Присутствующим при экзекуции почему-то неловко. Не то им стыдно, не то противно. Чтобы скрыть смущение, они начинают громко разговаривать и неестественно громко смеяться.
Зарена поднимают. Лицо его так вспухло и выпачкано, что его не узнать. Проклятье… Он еще сам держится на ногах.
Но идти он уже не в силах. Драгуны хватают старика и волокут. Ноги не гнутся, тащатся по снегу. Дотронуться до него противно. С одежды, из каждой складки, сочится кровь. Солдаты бросают его, как зарезанное животное, в угол подвала, а сами уходят, чертыхаясь и вытирая руки о шерсть полушубков.
Зарен лежит неподвижно на сыром полу. На расспросы не отвечает. Не издает ни звука. Непонятно, чувствует ли он еще что-нибудь.
Спустя полчаса приходят драгуны с винтовками. Забирают Зарена из подвала и тащат к берегу. Там торчат столбы от разрушенного забора. К одному из них привязывают полумертвого старика. Теперь он уже не держится на ногах. Тело обмякло, и весь он странно, боком повисает на веревках. Лишь голова поднята, словно он в эту последнюю минуту еще силится разглядеть своих мучителей. Залп, другой… Еще пять-шесть одиночных выстрелов. Зарен остается в прежнем положении. На том месте, где была голова, — безобразный, окровавленный ком. Когда развязывают веревки, остатки растерзанного, изрешеченного пулями человека валятся кровавой грудой тут же у столба.
Драгуны уходят. Над замком ветер рассеивает синий едкий дым, и тогда с полыньи на Даугаве взлетают две вороны. Делают несколько кругов в воздухе, потом опускаются на столбы, по обе стороны от Зарена. Покачиваются и, скосив головы, смотрят вниз, на эту красную груду… Где бы и кого бы ни пристрелили — вороны вечно тут как тут.
Смеркается. На площадке перед замком ярко горит фонарь на длинном шесте. Окна зала наверху освещены. Солдаты, звеня шпорами, носятся из дома управляющего в замок и обратно. Начинают собираться барышни — по одной, по две, по три. Слышатся приветствия и звонкий смех.
Для солдат сегодня накрыт стол в канцелярии. Полные миски вареной свинины и запеченные окорока. Тушеная капуста, белый хлеб, поджаренный в духовке румяный картофель. А среди всего этого — господские дары: банки икры, сардинок, коробки конфет, круглые пачки бисквитов и водочные бутылки: полные, недопитые и пустые. Длинный канцелярский стол сплошь заставлен ими.
