Андрей Упит - Северный ветер
— Да? — радостно восклицает Велена. — Ну, скажите! Кто бы мог подумать, что он когда-нибудь болел? Мужик как бык.
— Вот я тебе и говорю — от молока и от свежего воздуха. Все лето он из лесу не вылезал…
— Сосновый лес — от него самая польза. У меня шурин лесником на Рижском взморье. Там тоже сосновые леса. На будущее лето поеду к нему. Родственник, он добрый, даже швейную машину помог нам купить. Он мне не откажет. А жена сможет за это кое-чего им пошить. Ребенок у нас уже не маленький, третий годок пошел, на руках не носить. Пусть сам поползает. Мне хуже всего сидеть на месте. А стоит немного побыть на свежем воздухе, сразу становится легче…
Зирнис показывает рукой в сторону дороги.
— Видите, возле тех кустов… Там я прошлой весной вскопал примерно с полпурвиеты. А снял четырнадцать пур картофеля да полтора берковца льна. Мать такие рубахи наткала! Вот и сейчас одна на мне. Я и нынче под ячмень такой же участок вскопал. Хоть бы выпустили поскорей на волю, посеяться.
— Выпустят, выпустят, — бодро уверяет Велена. — На что мы им… Согнали полволости. Так им и тюрем не хватит. Поначалу побесятся…
— Ну, долго им тут не хозяйничать, — ворчит Акот. Они как раз проходят лесочком мимо молодых березок и елей. До станции остается версты две.
Драгуны сзади нарочно говорят громко:
— Послушайте, братцы. Что мы их так далеко гоним? Самим обратно по снегу плестись. Может, отпустим, пусть бегут?
— Нельзя. Что начальство скажет?..
— Начальство… Не больно они им нужны. Тремя больше или меньше. Оно уж не знает, куда их девать. Я говорю: пускай удирают.
— По мне — пускай. Но уж если узнают, сам будешь в ответе.
— Ничего не узнают. Они ж не первые, которых мы так отпускаем… Эй, ребята! Надоело нам с вами валандаться. Валяйте в лес — и баста.
Трое пленников недоуменно переглядываются.
— Что вы, господа, шутите…
— Никак не шутим. Дурачье какое. Отпускают их на волю, а они еще ломаются… Ну, живей! Через канаву и в лес!
Двое еще медлят. Все так неожиданно и непонятно. Некогда обдумывать. А Велена уже перескочил на ту сторону канавы и большими шагами, прижимая руки к бокам, приближается к опушке. Следом прыгает Акот, пытаясь его догнать. Только Зирнис, повернувшись, недоверчиво смотрит на конвоиров.
— Чего глазеешь! Марш!
Зирнис увертывается от поднятого на него приклада, прыгает через канаву и кидается прямо в чащу. Бежит неестественно большими шагами, петляя и втянув голову в плечи.
Раздаются восемь выстрелов, спустя мгновенье еще восемь.
Велена с Акотом падают после первых… Но Зирнис все еще бежит. За ним гонятся. Стреляют часто и беспорядочно. Несколько минут звучат одиночные выстрелы и слышна брань. Затем трое солдат бросаются к упавшему на опушке и начинают яростно добивать его прикладами. Подбегает четвертый, выхватывает шашку и рубит…
Солдаты мимоходом оглядывают и тех двух. Велена свалился на бок. Одна нога странно подвернута. Под головой и плечом ярким ковром медленно расплывается светло-красное пятно. Вокруг него и Акота снег повсюду забрызган пятнами и каплями крови. Круглые точечки, овальные, будто разбившиеся обо что-то капли, красные остроугольные звездочки…
Акот лежит ничком. Вытянутые вперед руки будто ухватились за снег. Шапка отлетела в сторону. Под грудью у него такой же разрастающийся кровавый ковер.
Драгун, тяжелым сапогом пнув его в бок, отходит. Потом все закуривают, вскидывают винтовки на плечи и удаляются.
Вскоре к месту ужасной расправы приближается случайный проезжий. Лошадка фыркает, пятится и жмется к другому краю дороги. Возница, привстав в санях на колени, что есть силы хлещет ее вожжами и старается не глядеть в сторону леса. Отъехав немного, он наконец оборачивается, тараща от страха глаза, продолжая размахивать над головой вожжами…
Проходит минут пятнадцать. Невесть откуда взявшиеся вороны, каркая, летают над верхушками елей, потом, рассевшись на ветках, глядят вниз, высматривая добычу. Перелетают с ветки на ветку, спускаясь все ниже и ниже. Учуяли запах крови.
Черная, жадно каркающая, голодная стая кружит над верхушками деревьев.
Акот приоткрывает один глаз. Ослепленный снежной белизной, затуманенный стужей, видит только белесую пустоту. Через минуту он с глухим стоном поворачивает голову на снегу, освобождая и второй глаз, совсем затекший, остекленевший. Чуть шевелится правая рука и, нашаривая, скользит к телу. Ощупывает бедро и тянется выше. Попадает в теплую влагу и заметно вздрагивает… Акот лежит еще мгновение.
Потом локтями упирается в снег, подбирает ноги и становится на колени. Первое, что замечает он зрячим глазом, это большое пятно крови на подтаявшем снегу, где он лежал. Снова вздрагивает и начинает ощупывать себя.
Пиджак мокрый, липкий. Чувствует боль от прикосновения к груди. При вздохе покалывает. Вдруг он начинает понимать, что его только ранили. Неизведанная и непонятная нечеловеческая радость палящей волной охватывает все его тело. Он садится на снег, дрожа от возбуждения и счастья.
Немного погодя ощупывает всего себя. Где-то он слыхал, что в первые мгновенья раненый человек может не почувствовать боли. Но больше нигде ран нет. И по пятну крови на снегу видно, что рана только в одном месте. Сильной боли тоже нет. Значит, рана не опасная. Только бы много крови не потерять…
Комкает полу пиджака и левой рукой прижимает к ране. Встает. Голова слегка кружится. Ноги кажутся такими усталыми. Но идти он сможет. Потерю сил и крови возмещает искрящаяся радость жизни.
Видит Велену, лежащего тут же рядом. Странно. Ни малейшей жалости не чувствует он к товарищу. Сам ловит себя на этом, но струящаяся радость все смывает. «Вот они, твои сосны… — думает он. — Теперь ты здоров…»
При взгляде на изуродованный, окровавленный труп Зирниса ему становится страшно. И тут он вспоминает, что стоит у самой дороги. А вдруг вернутся драгуны, не те, так другие?.. Торопливым, спотыкающимся шагом, пропахивая в снегу извилистую борозду, он ковыляет в глубь леса.
Вспугнутые вороны снова с громким карканьем взлетают и садятся на верхушки деревьев.
13
Порядок восстановлен, и жизнь вновь течет размеренно. Усадеб больше не жгут. По ночам в небе не видно зарева. А днем только изредка кого-нибудь увозят на розвальнях или угоняют пешком. Все революционеры как будто пойманы либо сбежали. Через день арестованных партиями отправляют в рижскую тюрьму, но их еще немало остается и в подвале имения.
Люди быстро привыкают ко всему. Даже к крови и ужасам. Об убитых «при попытке к бегству» поговорят день-другой и забывают. В семьях, где погибли отец, сын или дочь, женщины ходят, закутав голову платками, безмолвные, унылые, как после тяжелой болезни. Зато в семьях, где все уцелели, царят небывалая радость и веселье. Самыми счастливыми чувствуют себя те, кто отделался поркой. Они натирают заживающие раны разными самодельными мазями и при каждом удобном случае, проклиная социалистов и всех бунтовщиков, громко вопят, что необходим порядок. Без власти-де жить нельзя, иначе друг другу головы поотрывают.
Фантастические слухи о лесных братьях время от времени еще будоражат людей. Рассказывают, что где-то в чащобах, в сараях на опушках леса якобы ютятся беглые банды, а весной они появятся и здесь. Будто бы в дальние усадьбы заходили незнакомые вооруженные люди и силой заставляли продавать им хлеб и мясо. Или вот дровосек какой-то повстречал в лесу странного человека, который подробно расспрашивал об имении, о драгунах, обо всем, что творится в волости. Иные слишком угодливые господские прихлебатели получили анонимные письма с угрозами. От некоторых, говорят, потребовали больших денег. Особенно много разговоров о волостном старшине и его супруге. Открыто никто уже не бегает в имение с жалобами. Те, у кого на душе какой-либо грех, помалкивают, надеясь, что все так и останется шито-крыто. Остальные, наглядевшись на всякие ужасы, сторонятся всего, как огня, и считают, что настало время подумать и взвесить, что может угрожать им с одной или с другой стороны.
Иногда устраивают облавы на лесных братьев. Драгуны наугад окружают какую-нибудь отдаленную усадьбу и учиняют обыск. Протыкают штыками крыши и стога соломы. Вытряхивают шкафы и комоды. Пугают женщин и детей, стегают мужчин нагайками. Потом всей оравой скачут обшаривать сараи на лесных лугах. Разворошив, копаются в сене, но потом, извозившись, вспотев, с проклятьями скачут назад. Поймать им никого не удается.
Иногда они даже углубляются немного в лес — по широким просекам. Но с большой осторожностью, словно перед ними очень сильный противник. Впереди три разведчика, чуть поодаль еще два. Стреляют не переставая — то ли стращая врагов, то ли с перепугу. Вообще эти вооруженные люди, с такой неустрашимой отвагой истязающие нагайками жителей какой-нибудь усадьбы или расстреливающие связанных арестантов, в лесу робеют.
