Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
— Это я так… Слова-то домашние каждому солдату душу обогреют. А вдруг? Мало ли на свете чудес.
XXX
…Миновал первый год войны. Михаил Воланов прислал еще одно письмо. Написано оно было в вагоне. Маршевая рота после подготовки «в запаске» направлялась на фронт.
«…А вчера ночью произошла оказия, — писал Михаил, — на станцию налетели немецкие самолеты и начали бомбить. От каждого разрыва вагоны подбрасывало кверху. Мы повыпрыгивали из них, а куда бежать — не знаем. Везде светло, как днем. Это немец на парашютиках по всему небу навешал горящие ракеты и давай по нас шарахать фугасками да зажигалками.
Я бросился под паровоз, спрятался под осью колес. Думал, что здесь защита какая-то есть, но тут слышу чей-то голос: „Сейчас как врежет по котлу паровоза — всех нас живьем сварит!“. Я — ходу оттуда. Вырвался и заметался. Вижу, рядом большая куча шлака лежит, я к ней. Разгреб немного, затолкал в шлак голову и торчу, как клещ лесной. Минуты две так проторчал. А потом думаю: ведь у меня кроме головы есть и другие места, куда могут шандарахнуть. Быстренько выпростался, лег на спину и уставился на небо. Думаю — пусть что будет! А они, холеры, свистят и, кажется, в самую печенку метят, в одного меня целятся. Пролежал до конца бомбежки — и правильно, выходит, сделал. А из тех, кто без конца метался из стороны в сторону, многих посекло. Получается, они сами бегали и искали эти осколки. Вот что значит паника. Везде от нее только один вред.
Вы там, если придется туго, тоже особенно не паникуйте. С головой всегда без паники можно что-нибудь придумать».
Присылал Михаил и другие письма. Почти все они были с одними вопросами: как там у вас? Как растет Данилка? Помогает ли в хозяйстве Санька? Как с едой?
В этих вопросах прямого обращения к Серафиме не было. Но все же Серафима угадывала, как-то прочитывала между строк, что он беспокоится и о ней, желает, чтобы она сумела пережить суровое время.
Как правило, Серафима по многу раз перечитывала письма Михаила, придирчиво вглядывалась в каждое слово, как бы проверяя, правильно ли она понимает, его значение.
Михаил написал, что здесь часто ходят в разведку, а то и за «языком». Его повысили в звании — теперь он старшина, помощник командира взвода разведки. В одной из последних вылазок удалось схватить двух финнов и одного немца. От них были получены ценные сведения, и поэтому Михаила и других разведчиков наградили, Михаил получил орден Красной Звезды. Читая письмо, Серафима видела перед собой глубокие северные сугробы, и через них белый от снега, точно обсыпанный сахарной пудрой, пробирается по-пластунски Михаил, а на спине у него связанный верзила — фашист. Вот сбросил он свою ношу с себя, выпрямился, стряхнул со своей шубы снег (которую все-таки именно ему переслали), вытер со лба пот, облегченно вздохнул и улыбнулся.
— Вот у меня сейчас какая работа!
И Серафима тоже улыбнулась. Радовалась тому, что узнала у него еще одну черту характера — бесстрашие, смелость. Да, от него и этого можно было ожидать. Любит ходить напрямик и делать все прочно.
Скоро о ратных успехах Михаила знала вся деревня. Серафима истрепала и замусолила все письма, то и дело показывая их всякому встречному. Многие, в том числе и председатель колхоза Курбатов, поздравили Серафиму. И от этого голос ее становился звонче, а походка осанистее.
Но были еще и такие, которые, глядя на ликующую Серафиму, с ухмылкой подмигивали и с поддевкой произносили:
— Он-то, герой, хорош, а ты героиня еще лучше…
Серафима старалась не замечать намеков на ее недавнее прошлое. А себе она настойчиво внушала, что главное теперь впереди. Михаил обязательно простит ее, а эти все пусть смеются, надрываются.
— Как можно простить такое? — недоумевали некоторые бабы, поглядывая на сияющую Серафиму. — Да мой бы придушил за такое на месте.
А другие, отбросив самолюбие, говорили более откровенно:
— Хороша, наверное, холера, коль ей так все сходит с рук. Черт их знает, мужиков этих, что им больше всего нравится в нас, бабах.
Вскоре Серафима еще раз взбудоражила сельчан новостями о Михаиле. Вместо обычного солдатского треугольника почтальонка принесла Волановой самодельный конверт, не слишком умело склеенный из грубой серой бумаги. Серафима тут же вскрыла его и извлекла вместе с письмом вчетверо сложенный лист фронтовой газеты. После обычных расспросов и скупого сообщения о себе Михаил предложил посмотреть заметку, помещенную на первой странице газеты. Она нашла ее сразу по заголовку: «Бейте фашистов, как Михаил Воланов!».
Серафима торопливо пробежала по убористым газетным строкам и, не отдавая себе отчета, выскочила во двор, а потом напрямик — к Курбатову.
Бесцеремонное появление Серафимы не на шутку встревожило председателя. Он соскочил с табуретки и вопросительно посмотрел на нежданную гостью. Ему показалось, что на взволнованном лице написано лишь одно: «Ты вот здесь сидишь, а там, посмотри, что творится!» Но спросить Серафиму о чем-либо он так и не успел.
— Вот, смотрите… — сунула она ему развернутый лист газеты. — Это про Мишеньку моего, — неожиданно для себя ласкательно произнесла Воланова.
— Фу, боже мой! — схватился за сердце Курбатов. — А я-то думал, коровник кто-то подпалил. Да присядь ты! Чайку хлебни, пока не отдышишься.
Вооружившись очками, председатель читал газету, а Серафима не сводила с него глаз.
— Угу! — наконец сделал он загадочное заключение, свернул газету вчетверо и молча подал Серафиме.
Воланова почувствовала досаду разочарования. Не такого эффекта ожидала она. «Ворвалась! Загорелась, а дело выеденного яйца не стоит!» — мелькнула насмешливая мыслишка.
Но Курбатов недолго молчал.
— Народу надо показать. Собрание завтра соберу, — задумчиво произнес он.
Председатель попросил Серафиму пока никому не говорить о газете. И Волановой стоило много терпения, чтобы сдержать слово, не похвалиться такой важной новостью дояркам.
В переполненную людьми комнату, казалось, кто-то выплеснул ведро кипятка. Первая весть о
