Ухожу, не прощаюсь... - Михаил Андреевич Чванов
— Смотрите, дело ваше. Топите. Только я сомневаюсь, что что-нибудь получится.
— Прекрасная получится баня. А после нее спирту немного в лечебных целях — вся простуда из вас и вылетит, — закрепил сделку Семен Петрович. — Ну что ж, надо Андрея крикнуть, — вышел он на крыльцо. — Вы разве здесь? — смутился он. — Я думал, вы к роднику ушли… Завтра топим баню.
Дождь шел всю ночь, нудный, на одной ноте. Не перестал он и утром. Невозможно было выбраться из палатки.
— Как там наши ребята? — заклеивая в потолке еще одну дыру, вздохнул Семен Петрович.
— Я все же думаю, что они еще вчера прорвались сквозь тучи, и сегодня у них солнце.
— Хорошо, если так. Надоело лежать, уже бока больно. Может, примемся за баню?
— Давайте для начала выставим у Федорыча все баки под дождь. Раз уж зарядил, извлечем из него пользу.
Увидев нас за расстановкой баков, Федорыч выглянул на крыльцо.
— Все-таки не отказались от своей затеи? Вон еще в кладовке два бака стоят. Только воду для бани вам из родника брать придется. Из баков мне в систему воду дождевую нужно. Я как раз собирался баки под дождь выставить.
— Дождь еще десять раз нальет, — попробовал перевести на шутку Семен Петрович.
— А вдруг перестанет.
Семен Петрович вполголоса ругнулся.
— Дров у нас возьмите. Вон из той кучи, березовых. Вашими ее не протопить.
Мы с Семеном Петровичем переглянулись.
— Возьмите, возьмите.
Расставив баки, на которые нам теперь не приходилось рассчитывать, и приготовив бочку из-под горючего, в которой будем катать воду из далекого родника, мы осмотрели баню. Выглядела она гораздо плачевней, чем мы предполагали: кроме того, что грязи в ней было буквально по колено, потолок тек, дощаные стены разбухли от сырости, каменка была полуразвалена, бака под горячую воду вообще не было.
Первым делом мы взялись за собачье дерьмо: Николай Петрович вооружился лопатой, я — скребком и веником-голиком. Потом с помощью Юры мы отыскали ржавую полубочку для горячей воды, водрузили ее над другой полубочкой — топкой. Я стал обкладывать полубочку кусками лавы, которые таскал с лавового потока 1944 года, года, в который я родился. Николай Петрович тем временем, тайком отчерпывая воду из уже полных баков, отмывал стены и крошечный полок. Потом я колол дрова, а он отскребывал боковые скамейки. Потом… А потом дождь, до этого ливший почти беспрерывно, перестал, из баков больше, даже тайно, воду брать было нельзя, и мы принялись катать бочку от далекого родничка. Я уже несколько раз ругал себя за идею с баней, но бросать на полусделанном было глупо, и только в три часа я, наконец, поджег несложное сооружение из лучины и поленьев под баком с водой.
Сначала топка вообще не хотела гореть, ее заливало с потолка, потом все-таки разошлась — зашипели, запузырились полные воды пористые куски лавы в каменке, стены, потолок. Потом на потолке появились робкие сухие пятна, мы наконец поверили в успех дела и в последний раз отправились с бочкой к родничку — на холодную воду. Потом я только через каждые полчаса приходил и подкладывал дрова.
Часов в шесть осторожно плеснул на каменку — куски лавы слабо отозвались. Тогда я пошел вниз по «сухой» речке за вениками, наломал пару из кустарника каменной ольхи, в середину каждого заложил побольше иван-чая, которого по старому лавовому потоку было видимо-невидимо.
Подошел по-прежнему настроенный скептически Федорыч:
— Ну, что тут у вас?
Заглянул внутрь, потянул носом, удивился:
— Смотри-ка, тепло. Почти баня. Пара, конечно, не будет, но хоть вымоетесь.
— Будет и пар, — улыбнулся я. — Первым пойдете пробовать.
— Да уж какой пар! Вам не хватит. Ладно уж, может, после вас искупнусь.
— И на нас пару хватит. Пойдете первым с Юрой, а потом мы с Семеном Петровичем.
Вот и веники готовы. Жаль, конечно, что не березовые.
Ничего не ответив, Федорыч пошел к домику станции. На полпути остановился:
— Бочку потом на место откатите.
— Обязательно, — весело сказал Семен Петрович и, когда Танюшкин скрылся за углом, добавил — Вот человек, не мог уйти, чтобы немного не побрюзжать. Тяжело тебе, Юра, наверное, с ним?
— Да уж привык, стараюсь не обращать внимания. Все чтобы лежало там, где он оставил. Пусть в беспорядке, но именно там, где он оставил.
В восемь, еще раз плеснув на каменку, довольный, я пошел к Федорычу:
— Ну, Владимир Федорович, баня готова. Добро пожаловать!
— Да там и пару-то, наверное, нет. — Хотя бы для видимости он не мог, конечно, не поломаться.
— А вы попробуйте.
— Ну что ж, попробую, пожалуй. Может, и правда, легче будет. — Федорыч стал собираться…
Минут через десять из всех щелей бани, а особенно из потолка, клубами и с шипеньем стал вырываться пар — издали можно было подумать, что это отпыхивается, никак не может стронуться с места маленький паровозик. Казалось, что вот-вот с ветхого строения поднимется крыша. Это Юра орудовал веником.
Федорыч вернулся минут через сорок — притихший, распаренный.
— Как, есть пар? — не выдержал я.
— Ну, спасибо! А я совсем не верил. Не Сандуны, конечно, но ничего. Давай, Юра, готовь ужин. Чтобы к их приходу готов был.
— Да нам чай только.
— Нет, сегодня у нас будет настоящий ужин.
Мы с Семеном Петровичем не стали спорить, потирая от предстоящего удовольствия руки, заторопились опробовать творение рук своих — и остались чрезвычайно довольны: пар был вполне сносный, правда, держался он всего в течение нескольких секунд, уходил в щели наружу, но тем не менее однажды Петрович даже слез с крошечного полка и остановил меня:
— Подожди, хватит!
Потом мы, распаренные и счастливые, сидели в жарко натопленной теплой половине домика сейсмостанции, Николай Петрович по случаю бани разлил по кружкам граммов по сорок спирта, а после них Федорыч, у которого после бани обильно потекло из носа, неожиданно выставил на стол местную гордость — бутылку «Кубанской» ключевского производства.
— Последняя! Берег для особого случая — и вот такой случай представился, — торжественно сказал он. — Юра, потрудись!
— Ну, первый тост — за ваше здоровье! — когда Юра разлил водку по стаканам, сказал Семен Петрович.
— Нет, — остановил его Федорыч. — Первый тост за тех, кто сейчас на восхождении, у кратера, чтобы у них все
