Алексей Кирносов - Перед вахтой
Люди, корабли, море, небо. И твое право быть среди всего этого и делать любимое, необходимое дело.
А отчего же печаль?
Да, наверное, оттого, что человеку всегда мало, всегда хочется еще, всегда нужно больше и дальше. А если он всем уже доволен, дошел до конечного пункта своих стремлений, зачем ему тогда жить?
Да таких и не бывает, подумал Антон и пошел искать боцмана. Может, из симпатии заменит сапоги, а то эти стали протекать.
Опять потекли однообразные, расчлененные вахтами и галсами дни траления. И в последний день, последним тралом, на последнем галсе подсекли, наконец, мину. Она всплыла, черная и рогатая, этакая подлость замедленного действия, таящая в круглом чреве полтонны взрывчатки. Капитан-лейтенант Шермушенко, потирая руки и со злорадной улыбкой, как улыбается человек, замахиваясь палкой, чтобы укокошить гадюку, подошел к сорокапятимиллиметровой пушке и навел стволик на мину. Бабахнул звонкий выстрел, и сразу над тем местом, где качалась на волне рогатая дрянь, вздыбился толстый, изумрудно сверкающий под солнцем столб. Он постоял в воздухе и стал рушиться, неторопливо и нехотя.
— Какой срок службы немецкой мины? — спросил Антон.
— Считается, что три года, — сказал лейтенант Машкин-Федоровский, — но не советую вам натыкаться на нее и через двадцать. Раз вытралили мы английскую бронзовую мину, поставленную, судя по клейму, в восемнадцатом году. Рванула как свеженькая.
— Сдали бы ее в музей, — сказал Антон.
— Бросьте, — брезгливо сморщился лейтенант. — Зачем нужны эти выставки орудий убийства? Пора уже всю эту мерзость уничтожить. Собрать в кучу, облить керосином и поднести спичку.
— Без нее спокойнее дышалось бы, — поддержал Антон. — Да кто решится начать первым? Кто первый подчистит свою территорию, соберет всю эту дрянь в кучу и поднесет спичку?
— Это называется пацифизм, и добра от него никогда не бывало, — сказал лейтенант. — Нужно что-то другое, поумнее.
— Интересно знать бы, что?
— Государственные мужи найдут какой-нибудь способ, должен же он быть в природе, — сказал лейтенант. — Сколько можно истреблять друг дружку? Это уже даже не смешно.
— Один государственный муж считает, что самое время бросить бомбу и уполовинить население.
— Этот муж свое население и без бомбы уполовинит… Бомбы я, правду говоря, не боюсь. Боюсь химии, — сказал лейтенант. — Всех этих заманов, заринов, циклонов и другой пакости.
— Знакомился, — кивнул Антон.
— Вот и подумай, насколько полкило циклона эффективнее всего атомного арсенала.
Убрали трал, взорвали на трехметровой глубине подрывной патрон, набрали с поверхности моря четыре бочки оглушенной рыбы, наелись до ушей и запили компотом без нормы выдачи.
— Теперь можно и домой, — решил капитан-лейтенант Шермушенко и дал рулевому вычисленный Антоном и проконтролированный штурманом Машкиным-Федоровским курс.
Через двенадцать суток Антон шагал со своим отделением по горбатым улицам к почте. Письма он получил от отца, от Инны из Риги и от Гришки Шевалдина, проходящего свою практику на подводной лодке. Он еще раз приник к окошечку, еще раз сунул девушке свою служебную книжку, но чуда не случилось. Того письма, которого он ждал, девушка в своем ящике не нашла.
Антон ушел в сопки и бродил там по скалам, сокрушая подметки, до самого вечера. Читал письма. Отец поучал строго, деловито, полезно, но неинтересно. Гришка излагал свои лишения и удовольствия интересно, но бесполезно. Инка писала растрепанно, не разберешь что…
Он вернулся на корабль и направился к своему кормовому кубрику, но у входа его взял за рукав боцман Ариф Амиров.
— Пойдем, друг, — сказал боцман, и Антон пошел с ним, не спрашивая куда.
Ариф привел его под полубак в свою каюту и усадил на койку.
— Уютно живешь, — сказал Антон, оглядев тесную щель боцманской каюты.
— Очень превосходно живу, — сказал боцман.
Он достал из нижнего рундука банку консервов и тарелку с солеными огурцами. Вскрыл банку такелажным ножом и, порывшись в ящике стола, добыл оттуда две ложки. Подумав, достал из рундука пузатые фаянсовые кружки с синим ободком по краю и клеймом «ВМФ». Крупно порезал огурцы, посмотрел на Антона, как бы спрашивая, всего ли хватает.
— Водички бы, — сказал Антон.
Ариф Амиров ушел за водой, так как умывальника боцману эскадренного тральщика в каюте не полагается.
Далеко-далеко гудел по-шмелиному вспомогательный движок, располагая к покою и размышлениям. Пахло краской и теплом. Над койкой в застекленной рамке красовалась длиннобровая ханум (и тут любовь, пожалел боцмана Антон) с гигантскими серьгами в ушах. Больше никаких карточек и картинок не было. Жалобно всхлипнула волна за бортом, и Антон подумал: куда их теперь денут на оставшиеся двадцать дней практики? Одни говорили, что на эсминцы, другие — на катера. А в отпуск он пойдет уже с тремя нашивками на рукаве. Третий курс не шутка. Полдороги до лейтенантских звездочек. И что это за манера, подумал он, что если нравится тебе человек, непременно надо поставить выпивку, проявляя интерес и уважение?
Вернулся Ариф с графином. Налил в кружки по глотку спирта. Безмолвно чокнулись, выпили. Антон подумал, что и Пал Палыч не советовал быть совсем йогом, запил спирт водой и стал есть мясо из банки. Ариф жевал огурец.
— Невеста? — спросил Антон, указав ложкой на ханум.
— Сестра, — сказал Ариф и налил еще по глотку.
— Хорошая девушка, — похвалил Антон.
«Какой корабль, какие люди! — думал он после третьей. — Хорошо бы я сейчас был уже офицером и служил на Т-612 штурманом, и пололи бы мы моря вместе, а между делом спасали погибающие шхуны…»
— Ты был в шлюпке?
— Был, — сказал Ариф.
— Страшно было?
— Мокро было, — сказал Ариф и налил еще по глотку. Длиннобровая ханум в ужасно больших серьгах улыбалась Антону из рамки. Ариф отогнул матрас, достал толстую тетрадь в черной, блестящей, как паюсная икра, обложке и положил на стол.
— Напиши стихи, — сказал он.
— Какие?
— Свои.
Антон, затрудняясь, вертел в пальцах ручку. Понимал, что писать Арифу, улыбающемуся три раза в год, какой-нибудь юмор нельзя. Не поймет, чего ради, и обидится. Сумеречная тоска, которая сочилась из него после разрыва с Ниной, тоже не годится. А что было еще?.. Напряг память и вспомнил стихотвореньице, написанное на прошлогодней практике, когда безжалостный преподаватель астрономии капитан второго ранга Верещагин не давал спать, гонял по ночам наверх изучать звездное небо. Но капитан второго ранга умел нырять ласточкой с восемнадцатиметрового спардека учебного судна, и за это ему прощали ночные мучения…
— Напиши на память, — повторил Ариф. — Ты хороший человек.
— Ты тоже хороший человек, — сказал Антон. — И сестра у тебя хорошая.
Антон написал на чистом листе:
Погасила зоритихая волна.Кротко смотрит в моремудрая луна.А за далью чернойгород-чародейгорстью бросил зерназолотых огней…
(Зажмурился, и вспомнилось, представилось вживе, как проходил корабль мимо Новороссийска, мимо Сочи, мимо Гагры, мимо Поти, и золотые огни цепочками, гирляндами и горстями возникали и пропадали по левому борту, и так хотелось туда, к этим огням…)
Сердце больно сжалосьглубоко в груди…Сколько их осталось.Сколько впереди!
Ариф подвинул тетрадь и долго читал стихи, шевеля губами.
— Правда, — сказал он.
— Завтра мы уходим, Ариф, Мне жаль.
— Зачем жалеть? Твоя дорога большая, — сказал Ариф.
— Куда приведет? — вздохнул Антон.
— Может, на Каспий. Разве это море?
— Это море, — сказал Ариф.
— Это не океан.
— Тебе нужен океан, — согласился Ариф.
— Мне нужны пять океанов, — сказал Антон. — Мне нужен весь мир.
— Бери, — сказал Ариф. — Есть чем брать, есть куда положить, так бери весь мир.
— Потом, — сказал Антон. (А почему бы и вправду не взять мир в руки, я бы его поучил бы хорошему…)
На память. — Ариф подал ему блестящую брошку Антон взял выпиленный из нержавейки силуэт тральщика Т-612.
— Спасибо. — Он проткнул ножом справа голландку и привинтил брошь. — А патруль с меня ее не сымет?
— Снимет, — сказал Ариф.
— В отпуске буду носить. — Антон отвинтил гайку и спрятал брошь в карман.
Он поднялся и почувствовал, что ноги не слушаются его, а в голове ясно, легко и прозрачно, и непонятно, что же такое случилось с ногами. Ноги не создавали телу опоры.
— Чепуха какая-то, — смущенно улыбался Антон, хватаясь за переборки.
— Чепуха, — сказал Ариф.
Они вышли из-под полубака, и Антон увидел солнце на севере. Оно было тусклое, притушенное туманом, не совсем солнце, а так, что-то среднее между солнцем и луной.
