Александр Поповский - Человеку жить долго
Разговор становился неприятным.
— Поговорим о другом.
— Охотно, — согласился секретарь. — Вернемся к письму профессора Павлова. Итак, вы поедете?
— Вы полагаете, — спросил он, — что мне больше нечего делать?
— Да, — ответил секретарь.
— Спасибо, — пожимая ему руку, сказал Свиридов. — Я подумаю.
— В химии, как вы знаете, существует такой парадокс: чистая вода но проводит электрического тока, но одни грамм соли, растворенный в полутора тысячах тонн воды, делает ее электропроводной. Ваши сегодняшние речи были тем граммом соли, который инертного человека пробуждает к жизни.
После разговора с Рудневым Свиридов не скоро пришел в себя. Занятый своими мыслями, он не видел, как жена дважды заглядывала к нему и так же незаметно уходила. Сын нетерпеливо прохаживался вокруг теплицы, и уже стемнело, когда он ушел. Сотрудники сада давно разошлись, за каждым из них громко хлопала калитка, а ученый ничего не слышал. Только когда электрическая лампочка внезапно погасла, и стало темно, он направился домой.
Удивительный день! Как много неожиданного и хорошего, такого, о чем приятно подумать! Прекрасен Руднев со своей скромной печалью, с широко раскрытой душой. И как все сложилось удачно — профессор Павлов будет поражен. Хорошо бы встретиться с ним, выслушать его и как бы невзначай сказать: «Прекрасны ваши проекты, но мы их наполовину уже осуществили… Думали мы о другом, а вышло и для вас неплохо». Такое важное дело — и чуть не было упущено… Молодец Руднев, надо же уметь так тонко подойти!
О многом Самсон Данилович успел подумать, пока шел домой, только о сыне не вспомнил, словно сын не был у Руднева и ничего дурного об отце не говорил. Такова уж природа человека — в сердце, напоенном радостью, не умещается печаль.
Свиридов спешил порадовать жену, уж очень хотелось с ней поделиться, но не застал ее дома. Зато неожиданно встретил сына. Он редко бывал у родителей, и приход его сейчас был вдвойне приятен отцу. Они прошли в столовую, где на столе шумел самовар (Самсон Данилович не признавал чайников), и уселись рядом. Он налил сыну чаю, наложил в розетку варенья и придвинул нарезанный хлеб.
Когда чай был выпит, Петр спросил:
— Я видел у тебя секретаря горкома. О чем вы там толковали?
Он умолчал, что только из-за этого сюда пришел, и, прикидываясь безразличным к визиту Руднева, внимательно слушал отца.
Самсон Данилович только и ждал, когда его спросят, чтобы заговорите. С подробностями, которые, видимо, доставляли ему удовольствие, он рассказал о первой и второй встречах. Комментарии носили восторженный характер и главным образом касались высоких достоинств Руднева.
— Ты, собственно говоря, и без меня все знаешь, — закончил Свиридов, — ведь ты был у него, и вы о многом поговорили.
Сын был уверен, что отцу неизвестно о его встрече с Рудневым, и вначале смутился. Грубоватая ирония, прозвучавшая в его ответе, должна была свидетельствовать, что ему об этой встрече нечего жалеть.
— Я не думал, что ты с Рудневым так высоко взлетишь.
— Ты подумай, — со смехом сказал отец, — сложилось так, словно мы только и ждали предложения профессора Павлова. Бывают же такие совпадения!
Свиридову не хотелось сердиться, на душе у него было хорошо. Сознание, что у него снова далекая и верная цель, есть ради чего жить и трудиться, наполняло его счастьем и великодушием.
— Ты уже лучше царапай меня — Руднев тут ни при чем.
— Еще бы! Он такой же фантазер, как и ты.
— Фантазия — не всегда заблуждение, — искал примирения отец. — Она нередко — истина, пока еще не доказанная. — Словно понимая, что такой ответ не убедит сына, он с насмешливой миной добавил: — Я спросил пастуха, который пас свои стада в песках, что хорошего находит он в выжженной солнцем пустыне. Он, не задумываясь, ответил: «Здесь нет домов и все видно, стоит поднять голову, и вся земля словно на ладони…» Хороший урок для тех, кто боится глаза от земли оторвать.
Безобидный пример почему-то рассердил сына. Он вскочил с места и разразился гневной тирадой:
— Нечего прикрываться шутками, будем прямо говорить — ты давно уже перестал заниматься наукой. То, что ты собираешься делать, бессмысленно. Мы не все еще наладили на земле, не всем обеспечили страну, а ты тянешь себя и других в болото. К черту науку, которая не откликается на нужды сегодняшнего дня, копит знания неизвестно для кого и для чего. Они нужны нам сейчас, когда силы народа напряжены, когда этого требует родина.
Самсон Данилович рассмеялся. Что за странная причуда — прибегать к трафаретной лексике, когда нужен серьезный анализ!
— Да ты ретроград, — весело шутил Свиридов, — не даешь нам потянуться к свету.
Его забавляло поведение сына. Куда делась его подчеркнутая деликатность, кажущаяся мягкость и сдержанность? Он, оказывается, умеет кричать и говорить отцу дерзости. Пусть тешится мыслью, что его речи кого-то убедили.
— Ты любишь, отец, подкреплять свое мнение примерами, позволь и мне это сделать. К свету тянутся лишь молодые части растения, старые неспособны ни расти, ни куда бы то ни было тянуться…
— Ради бога тише, — взмолился Свиридов, — у меня легко и светло на душе, твой колокольный звон меня убивает. Если ты замолчишь, я в награду расскажу тебе нечто очень забавное… Очевидцы свидетельствуют, что от звона колоколов рушатся церковные своды… Народ верит, что от ослиного крика лопаются куриные яйца… В семнадцатом веке прославился виноторговец Петер в Амстердаме. Он снискал себе славу тем, что своими воплями разбивал в полчаса двадцать пять стаканов… Что же касается родины и цели в жизни, то об этом мы с тобой поговорим отдельно. — В его голосе зазвучали грусть и чувство обиды. — Я всегда знал, куда иду, к чему стремлюсь, и чего желаю. В трудные годы после гражданской войны я занимался чем угодно, ничто не смущало и не стесняло меня: читал всякого рода лекции, заведовал клубом. Мой оклад состоял из буханки черного хлеба в день, двух килограммов крупы в неделю и бутылки постного масла в месяц. Я знал, что служу делу, рассчитанному на века, — революции. И родина, и патриотизм — понятия, которые надо выстрадать, иначе их не поймешь… В жизни все патриоты: одни — своей страны, другие — своей улицы или коммунальной квартиры, а иные — своей норы, в которой, подобно ядовитому пауку каракурту, проводят всю жизнь… Не следует бросаться такими словами, как фантазер. Ремесленник им никогда не станет. Этот вид люден обходится без страсти и грез, которые нас, фантазеров, порой уводят далеко. Ремесленнику безразлично, осуществили ли его идею на ленте конвейера, обработали штампом или отлили из бронзы.
Ни отец, ни сын не заметили Анны Ильиничны, которая неслышно вошла и села у дверей. Она напряженно следила за поединком, ничем не выдавая своего присутствия.
Дальнейший разговор не сулил сыну ничего хорошего, и все же он не смолчал.
— У тебя словно затмение, — сказал он, — ты ничего вокруг себя не видишь.
Самсон Данилович заметил присутствие жены, уловил ее умоляющий взгляд и спокойно возразил:
— При затмении иной раз такое увидишь, чего при свете не разглядишь. Астрономы жалуются, что сияние солнца мешает им видеть звездное небо.
То, что затем произошло, запомнилось Свиридову на всю жизнь. Анна Ильинична подошла к сыну, мягко коснулась его руки и нежно сказала:
— Какой ты ребенок! Зачем ты все принимаешь к сердцу? Ты ли не знаешь своего отца? Ему нужны небеса, только там он находит себя. Ему пришло в голову, что людям тесно на земле и надо им помочь перебраться на Марс. Дадим ему распространять славу о хлорелле за орбитой Земли…
Она окинула мужа взглядом, который в равной мере означал сочувствие и просьбу уступить. Отец и сын истолковали каждый этот взгляд в свою пользу и заметно повеселели.
— Ты так говоришь, — примирительно сказал матери сын, — словно тебя не беспокоит лихорадка, столько лет не дающая нам жить. Как ты еще можешь с этим мириться?
— Я не могу ни запретить, ни лишить его права жить так, как ему хочется. Предоставим ему трудиться для небес, для потомков, а сами последуем своим путем. Работы над хлореллой непочатый край. От нас с тобой зависит, утвердится ли она в науке и практике. Учение, скомпрометированное в одном веке, может не встать на ноги и в последующем.
Увещания матери, ее голос, мягкий и теплый, и рука, еще покоившаяся на плече сына, взяли верх над дурным чувством и раздражением. Чтобы придать себе мужество, он снял ее руку с плеча и спросил:
— Как же нам быть?
Словно рука ее владела тайной отмыкать сердце сына, мать нежно коснулась его плеча и сказала:
— И я, и ты, и твой отец но раз впадали в преувеличения и невольно мешали себе и другим. Не ручаюсь, что и впредь не собьемся с пути, но сейчас я собой и тобой довольна… Ты недавно лишь расхваливал мои блюда из хлореллы, спасибо… Позволь и мне обрадовать тебя. Отец твой днями так о тебе сказал: «Мне кажется, что наш сын опережает нас. Его новая разновидность неприхотливой и быстро размножающейся водоросли — событие, мимо которого наука не пройдет». И еще он добавил: «Если дальше так пойдет, я с легким сердцем уступлю ему свое место…»
