Александр Поповский - Человеку жить долго

Александр Поповский

Повесть о хлорелле

В воскресные и праздничные дни семья профессора Самсона Даниловича Свиридова в полном составе садилась за стол. Ровно в три часа каждый занимал свое место, и всякие разговоры прекращались. Опоздавший к обеду терял право на свою долю пирога с кремом и выслушивал неприятную проповедь. Строгие правила никого не хвалили, даже самого профессора. Случалось и ему оставаться без пирога.

В июньский воскресный день 1954 года — день рождения профессора, хоть все давно уже собрались и стрелки часов приближались к четырем, обеда еще не подавали. Ждали старого друга, любимца семьи, врача Арона Вульфовича Каминского. Пять лет его не было в городе, и впервые после приезда он собирался навестить друзей. «Папашу Каминского» здесь все любили, но из-за него опаздывали с обедом, и каждый считал своим долгом отпустить что-то едкое по адресу неаккуратных людей. Петр Самсонович Свиридов, сын профессора, подражая манерам Каминского, рассказывал, как «милый панаша» преподавал ему правила хорошего тона — не надвигать шапку на глаза, но закидывать ее назад, ходить прямо, не сгибаясь и не пошатываясь, не держать руки в карманах…

У Петра Самсоновича мягкий и тихий голос, он говорит спокойно, с явным расчетом позабавить окружающих и никого при этом не задеть. Дочь профессора Юлия, не скрывая своего недовольства опозданием гостя, с преувеличенной серьезностью добавляет:

— И еще: не есть слишком много и быстро, не наклоняться над тарелкой, не сопеть, не садиться боком, не втыкать нож в масло, не держать вилку обратной стороной…

В ее звонком мелодичном голосе нет той мягкости, которая отличает голос брата. Исполненная радости, готовом прорваться по всякому поводу, она словно любуется своей несдержанностью. Виновник ее счастливого состояния — молодой человек в черном костюме, высокий, худой, с темными подстриженными усиками и рано редеющими волосами, сидит рядом и, смущенно поглядывая на нее, комкает салфетку. Высокая черноглазая девушка, удивительно похожая на мать, не делает тайны из своих чувств. Она звонко смеется, словно вознаграждает себя за предстоящее молчание за обедом.

Особенно становится шумно, когда молодой Свиридов бережно вытягивает из кармана носовой платок и, скорчив кислую гримасу, усердно прижимает его к темени. Все узнают манеру Арона Вульфовича выражать изумление и удовольствие. Он делает это с безыскусственным юмором и простодушием.

Профессор укоризненно пожимает плечами, обводит домочадцев недовольным взглядом и решительно отодвигает стул.

— Послушаешь вас и подумаешь, что речь идет о каком-то чудаке, не очень умном, заурядном человеке, а ведь Арон — умница, человек большой души и глубокой образованности. Он превосходный гомеопат, тонкий экспериментатор и опытный диагност. Его теория механизма сердца сделала бы честь любой знаменитости. И все это им разработано в случайных условиях, на ходу. Своей лаборатории у него никогда не было… Не вижу повода для насмешек, не вижу, — несколько раз повторил он, — не одобряю.

— Но ты не будешь отрицать, что он очень потешный, — возразила дочь, поглядывая то на отца, то на мать. — Мне было уже шестнадцать лет, я кончила среднюю школу, а он с самым серьезным видом читал мне сказки Андерсена. Остановится во время чтения на забавном месте и удивляется, что я не смеюсь.

Все должны с ней согласиться, что серьезные люди так не поступают. Слов нет, Арон Вульфович премилый человек, но изрядный чудак. В ее темных глазах сверкает озорство, и губы складываются в ироническую улыбку. «Ничего не поделаешь, — говорила эта улыбка, — от правды никуда не уйдешь».

— Не стоит об этом при нем вспоминать, — заметила мать, Анна Ильинична, — он обидится. Чему удивляться, ведь он тебя на руках носил. Привык к тебе и не заметил, что ты выросла.

Мать погладила голову дочери и добавила:

— Мне тоже не очень верится, что ты уже большая, так и хочется тебе уши надрать… А есть за что, — многозначительно протянула она, и лицо ее сразу стало строгим.

Когда стенные часы пробили четыре, хозяйка дома уловила умоляющий взгляд сына — напоминание, что время уходит и нора садиться за стол. Она ответила ему сочувственным кивком головы и повторила, что до прихода гостя обед не будет подан.

— Я прошу всех, — продолжал в наступившей тишине звучать ее сдержанный голос, — особенно тебя, Петр, избегать упоминаний о его покойной жене. Из короткого разговора по телефону я поняла, что ему сейчас так же тяжело, как пять лет назад. Никаких шуток над затянувшимся вдовством, никаких легкомысленных намеков. Эта касается и тебя, Юлия, — с внушительной интонацией продолжала она. — Ты как-то позволила себе в письмо сватать ему своих подруг и шутила над его постоянством. Обиженный, он после этого долго нам не писал… Тебя, Самсон, прошу, — несколько мягче, но с тем же серьезным выражением лица сказала она мужу, — не забывать, что он очень несчастен. Скитание из города в город но принесло ему радости…

Сын поспешил поддержать мать и отца и с легким сердцем осудил себя и сестру:

— Арон Вульфович мудрый и приятный человек. Его уму и образованности могли бы позавидовать многие… Нехорошо изображать его чудаком.

Анна Ильинична одобрительно кивнула головой: умница, он вовремя умеет и себя и других остановить.

— Какие вы все строгие судьи, — напряженно прислушиваясь к шагам в коридоре, проговорила она, — себе что угодно позволяете, а к другим — никакого снисхождения…

Прежде чем она успела договорить, отворилась дверь, и в комнату вошел невысокого роста мужчина лет шестидесяти в поношенном чесучевом костюме старомодного покроя и в покоробившейся панаме, небрежно сдвинутой на затылок. На его бледном сухощавом лице резко выделялись крупный мясистый нос и толстые бесформенный губы. Заметно выступающие надбровные дуги с густыми седыми бровями делали лицо еще более некрасивым, и тем не менее в этом человеке было что-то привлекательное и даже приятное. Хороши были пышная, чуть тронутая сединой, шевелюра, крепкие сверкающие белизной зубы и трогательная улыбка — простодушная и открытая, как у юнца. Правая рука его опиралась на палку, и, передвигаясь, он чуть припадал на левую ногу.

— Ты когда-то учил нас, Арон, правилам хорошего тона, — благодушно заметил хозяин дома, — например, не опаздывать к обеду. — Он мельком оглядел гостя и добавил. — Эти правила, кстати сказать, не позволяют выходить из дому в нечищенных ботинках и обязывают следить за шляпой…

Не удостоив его ответом, Арон Вульфович поздоровался с хозяйкой дома и ее дочерью, и снова вмешался профессор Свиридов:

— Да ты совсем одичал, Арон, здороваешься с дамами, не снимая шляпы… Руку подаешь за версту, вместо того, чтобы протянуть ее в последнее мгновение… Полюбуйтесь нашим джентльменом…

Он обнял гостя, и они поцеловались.

— С приездом! Совсем приехал или на время?

Каминский усмехнулся, оглядел хозяина сверху донизу и, задержавшись взглядом на его модном костюме и ярком галстуке, сказал:

— Правила хорошего тона рекомендуют также людям определенного возраста не слишком придерживаться люды… Не будем препираться — хозяйка, кажется, намерена призвать нас к порядку.

— Садись, Арон, вот здесь, — указывая ему место за столом, сказала Анна Ильинична, — а если Самсон не оставит тебя в покое, ему придется пожалеть об этом.

Арон Вульфович взглянул на нее, и глаза его заблестели от удовольствия. «Все такая же, — подумал он, — высокая, прямая, как в дни ранней молодости, крутой белый лоб, мрачнеющий при малейшем недовольстве, темные глаза, велению которых нельзя не подчиниться, только волосы, некогда черные, посветлели. Свежий рот с суровыми складками по углам и строгие, всегда хлопочущие руки».

Угроза жены не подействовала на мужа. Обрадованный приездом старого друга, профессор продолжал прикрывать свою радость язвительными шутками.

— Как твои дела, Арон? Очень ты разбогател? — подмигивая окружающим, как бы приглашая их присоединиться к этой догадке, не унимался он. — За пять лет можно немало накопить.

— Для меня такая возможность исключается, — с серьезным видом ответил гость. — Нет такой силы, которая могла бы мне в этом помочь.

Профессор недоверчиво улыбнулся и, склонив голову на бок, развел руками. Это могло означать: «Разбогатеть немудрено, было бы желание…»

— Моему хорошему знакомому, рыбаку Андрею Ильичу Попову, помог разбогатеть обыкновенный кит, — сказал профессор, уклоняясь от укоризненного взгляда жены. — Дело было в Печенегской губе, около места, известного под названием Трифонов ручей. Занесло в тот край кита. Испуганный косяк сельди ринулся в маленькую бухту. Пока кит оставался поблизости, рыбак со своими помощниками выловил весь косяк и разбогател. История давняя, но достоверная.