Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Однако Андрей даже не взглянул на дрожащий поплавок. Был докер упрям, напорист и всегда доискивался до истины, которую разгрызал, как крепкий орех. Задумчиво посмотрел на пенящуюся за кормой воду, опять спросил:

— Выходит, если он смотрит на жизнь не так, как надо, значит, и все должны смотреть его глазами? Иначе…

— Что иначе? — улыбнулся Смайдов.

— У него же сила! — простодушно воскликнул докер. — Силы-то у него больше, чем у вас?! Вот и будет дергать: то не так, это не так. А вдруг вы спасуете?

Андрей даже наклонился к Смайдову, чтобы получше вглядеться в его лицо. И в голосе докера, и в напряженном ожидании было столько тревоги и неподдельного участия, что не увидеть этого было нельзя. Петр Константинович перегнулся через борт, опустил руку в холодную воду и провел ладонью по лицу.

— Не спасую! — твердо сказал он.

Так же, как и Смайдов, освежив лицо, Андрей горячо сказал:

— Нельзя пасовать, Петр Константинович. Я вот сказал: «Силы-то у него больше». Неверно ведь сказал. А горком? А докеры? Мы что, не понимаем, что к чему? Мы всегда рядом с вами. Это я как на духу говорю.

Трудно сказать, почему простые слова докера так подействовали на Смайдова, но он вдруг испытал ни с чем не сравнимое, но очень знакомое чувство, которое не однажды к нему приходило в прошлом… Каждый раз, когда он вел свою эскадрилью в бой, у него было такое ощущение, будто он сам и летчики, которые летели рядом, — это один организм, одна воля, один нервный центр. Во время боя он постоянно слышал: «Командир, атакуй, прикрою!», «Генка, „месс“ на хвосте, прикрываю!».

Прикрыть — это значит поставить себя под удар, это значит или обоим выйти победителями, или факелом устремиться к земле, где взрыв — и смерть. Прикрыть — это было высшим законом товарищества и высшим законом чести. Летчики неслись на бешеных скоростях, за одну минуту они удалялись один от другого на десятки километров, но чувство, что все время кто-то рядом, не покидало ни на миг. Хорошее это было чувство…

И вот сейчас, глядя на докера, Петр Константинович испытал нечто подобное. Андрей Заречный, Ганеев, Марк Талалин — разве они не такие же, как те, с кем он два десятка лет назад летал в неспокойном небе?..

Глядя на поднимающийся к засиневшему небу легкий туманец, Смайдов сказал:

— Мы никогда не пасуем, Андрей.

Книга вторая

ГЛАВА I

«Девятка» возвращалась в порт. Полл трепанный последним штормом, три дня назад налетевшим с севера Гренландии, траулер был похож на корабль, который целую вечность без руля и ветрил носили бури: изорванные ванты, полуразрушенная рулевая рубка, погнутые шлюпбалки, развороченный фальшборт…

Молодой боцман, заросший бородой, как таежный бродяга, кричал на матросов:

— Пошевеливайтесь, морячки, пошевеливайтесь, черт побери, берег близко! Или вы хотите, чтобы вас встретили как героев? Вот, дескать, смотрите, какие молодцы: ураган чуть не разнес их посудину в щепки, а они и в ус не дуют!..

Однако боцман и сам был не против такой встречи. Пусть на берегу посмотрят, почем стоит фунт лиха в море, когда на корабль обрушивается шторм. Он и не брился только потому, что кое-кому надо было увидеть его этаким старым морским волком, успевшим хлебнуть немало горюшка…

Боцман подошел к Сане Кердышу, который усердно соскабливал с палубы застывшие брызги белил, присел на кнехт, спросил:

— Трудишься?

— Вальс танцую, — не взглянув на боцмана, ответил Саня. — Разве не видишь?

Сергей Потапов плавал боцманом на «девятке» первую навигацию. Год назад, после окончания мореходного училища, он был назначен на траулер вторым помощником, но капитан распорядился по-своему:

— Обойдусь без второго помощника, — сказал он. — Пока, конечно. А боцман крайне необходим…

Сергей заартачился:

— Я — боцманом? Вы шутите, капитан! Я имею диплом штурмана, вот он!

— Спрячь, — коротко сказал Максим Петрович. — И запомни: на море всякая должность почетна. Тем более для такого молодого человека, как ты…

Конечно, решение капитана можно было обжаловать, но флот почти весь ушел на промысел, а ждать на берегу два-три месяца — перспектива не из приятных. Скрепя сердце Потапов согласился. Должность принял, но всем своим видом показывал, что обижен до глубины души…

Долгое время он ходил по траулеру злой и угрюмый, матросов сторонился, на капитана и штурмана глядел волком. Однако на эту демонстрацию мало кто обращал внимание: море почти все время штормило, и людям было не до «адмирала без эскадры», как сказал о Потапове рулевой Цапля. А когда боцману надоело играть роль обиженного и он, вдруг почувствовав себя одиноким, стал искать сближения с матросами, те встретили это без особого воодушевления: заносчивость на море не в почете…

Закурив трубку, боцман сказал:

— Слушай, Кердыш, может, ты объяснишь мне, почему все смотрят на меня, как на чужака? По-честному, а?.. Или потому, что я новичок?

— Я тоже плаваю первый сезон, — ответил Саня. — И Кирилл Ванин…

— Но вы все — как одно целое, а я… Вы можете почеловечески понять, что мне тяжело? Можете?

Саня, продолжая скоблить палубу, пожал плечами:

— Дело в том, что ты — боцман, наш начальник. А мы — подчиненные. Субординация…

— Субординация? — Потапов задумчиво поколотил трубкой о ладонь, невесело усмехнулся. — Значит, по душам говорить не хочешь? Ну что ж, неволить не буду.

Он поднялся и направился было к мостику, но Саня сказал:

— Подожди. Неужели ты правда не знаешь, откуда холодок? Или делаешь вид?

Потапов снова сел, посмотрел на Кердыша, но ответил не сразу. Если честно говорить, он, конечно, все отлично понимал. И ему уже давно хотелось сказать об этом откровенно. Так, мол, и так, немножко перегнул… Шел на траулер, думал: «Вот и сбылась мечта… Помощник капитана, командный мостик: „Право на борт!.. Свистать всех наверх!..“ А тут… короче, уязвленное самолюбие… Теперь понял: ложное это все…»

Но сказать об этом Потапов не решался, вдруг еще подумают, что он заигрывает с ними.

Саня с любопытством поглядывал на то, как Потапов теребит свою бороду. И борода, и волосы у него были цвета прихваченной морозом пожухлой травы, а глаза синие и, кажется, добродушные. Вполне симпатичный малый, и если бы не его заносчивость, с ним можно было бы варить кашу, как говорит матрос Кирилл Ванин.

Боцман вдруг рассмеялся.

— Знаешь, Кердыш, что мне говорил отец, когда я был таким клопом? Он говорил: «Каждый человек рождается с привеском дури, и чем скорее он вышвырнет этот привесок за борт, тем легче ему будет жить». Недурно сказано, а?

Саня ответил без улыбки:

— Недурно. Плохо только то, что ты запаздываешь выполнить совет отца. Или тебе не мешает твой привесок?

— Мешает, Кердыш… Ну, трудись. На берегу встретимся?

— Если сбреешь бороду. — Теперь Саня улыбнулся. — Мы ведь не пираты.

Боцман ушел на мостик к капитану, а Саня, доскоблив палубу, облокотился о борт и стал всматриваться в медленно приближающийся берег.

Два с половиной месяца он не ступал на землю. Он и ждал ее, и боялся встретиться с нею. Что он будет там делать все то время, которое траулер простоит у причала? К кому пойдет? Куда денет длинные вечера? Чем их заполнит? Конечно, Степа Ваненга искренне ему обрадуется, но Степа Ваненга не один, с ним Марк, а с Марком Людмила… Или Беседин врет?

Месяц назад, когда они сдавали рыбу на плавучую базу, Сане вручили два письма от Ваненги и одно от Ильи Беседина. Беседин писал:

«…Мы никогда не были с тобой друзьями, Кердыш. И пишу я тебе сейчас не потому, что по-дружески хочу о чем-то предупредить. Честно говоря, меня не волнует и то, что ты там малость побесишься, — просто я решил напомнить тебе один наш разговор. Помнишь, ты сказал: „В человеке всегда больше хорошего, чем плохого. Исключения, подобные тебе, Илья, бывают, но это — редкость“. Редкость?.. Через десяток дней после того, как ты отчалил от пирса, Людку Хрисанову видали с Талалиным на вечере в клубе моряков. Потом — в театре. Сам я недавно встретил их на набережной. Стояли и весело ржали. Я подошел, поздоровался, вежливенько так спрашиваю: „Что слышно о Кердыше? Пишет, нет?“ Людка сперва порозовела, потом сделалась как мел. Пробрало… Талалин говорит: „Что-то раньше я не замечал, чтобы ты, Беседин, проявлял интерес к личности Кердыша“. А я ему: „Я тоже думал, что ты проявляешь интерес только к личности Марины Саниной, бывшей буфетчицы из ресторана. И думал, что люди на этой грешной земле имеют хоть каплю порядочности и не таскаются с подругами своих друзей…“ На том и расстались… Тебе все ясно, Кердыш? И скажешь ли ты теперь, что в человеке всегда больше хорошего, чем плохого? Или Талалин и Людка тоже исключения?..»