Хлебушко-батюшка - Александр Александрович Игошев
— Где ты был?
Было видно, чего ему это стоило — не повышать голоса; он выглядел усталым, злым, раздраженным; подбородок приподнят, глаза сощурены, на правом виске вздулась и билась жилка. Был бы перед ним не Егор, а Тяпа или Венька — накричал бы. На Остапкина агроном кричать пока не смел, и это еще больше взвинчивало его: на лице медленно, кругами окалины проступала краснота. Но Егор ничего этого не видел; перед ним был человек, который круто и несправедливо обошелся с Тяпой, и Егор прямо сказал:
— Семена ты зря уволил из подвозчиков.
— Какого Семена? Это Тяпу, что ли? Он неисправим. Сопьется — туда ему и дорога.
— Вот как рассуждаете вы, молодые!
Егор хотел рассказать Рюхину, каким Тяпа был в молодости, как они вместе учились на трактористов, как выезжали первый раз в поле и как по-ребячьи Тяпа радовался, что сам ведет машину; еще не все в нем потеряно и теперь. Рассказ получился бы длинным, а длинно Егор говорить не умел, и он только махнул рукой:
— Э-э, да что там! Ничего вы, молодые, в том не смыслите…
Рюхин покосился на него. Красные пятна на его щеках потемнели.
— Вот где у меня сидит твой Тяпа, — проговорил он и похлопал ладонью по затылку.
Рюхин отвернулся, помолчал, спросил опять:
— Где ты был?
— У Федора Кузьмича.
С минуту агроном стоял оторопело, потом лицо у него побагровело.
— Жаловаться ходил? — И так как Егор молчал, он понял, что это было так. Рюхин осуждающе покачал головой и насмешливо спросил: — Ну и чего ты выходил? Только время зря потерял. Садись, — приказал он, — поехали.
— Куда это ты меня?
— Садись, не разговаривай.
Все случилось так неожиданно — и эта встреча на дороге, и разговор с Рюхиным, разговор, который так ничего и не решил, и это внезапное приглашение садиться в коляску, Егор не успел толком сообразить, что будет дальше, сел, и они покатили по неровной дороге. Тряска мешала думать, а надо было не только думать, но и решать, как быть.
Впереди показался вагончик. Рюхин подрулил к нему, колеса мягко прошуршали по траве, и все, что било Егору в уши — и резкие выхлопы отработанного газа, и сильный ветер, и шлепанье брезента по коляске, — все разом смолкло. Егор сидел, оглушенный тишиной, и щурил глаза от яркого солнца. Все-таки он приметил, как пусто и неуютно стало у вагончика — ни тележки, ни коня, ни бочек; там, где был котел и таганок, все разорено, осталась на кострище одна зола.
— Ну вот и приехали, — сказал Рюхин, потирая пальцами покрасневшие от ветра веки. — Цепляй вагончик и тащи за Лосиную балку.
Агроном говорил так, будто все было уже решено. Для него так оно и было. Для Егора же только пробил час решения; он понял, что по привычке обдумывать все не спеша он оттягивал его, дольше оттягивать не осталось времени, надо было все сказать Рюхину, и он проговорил, хотя и не с такой твердостью, как хотелось бы:
— Вагончик я отвезу, а пахать там отказываюсь.
— Что-что-что? — Рюхин встопорщил жидкие брови.
— Пахать там не стану, — тверже сказал Егор, и оттого, что выговорил это, ему стало легче; все, что давило его с утра, отхлынуло; он выпрямился и строго поглядел на агронома.
— Прогулял полдня и еще отказываешься от работы? — повысил голос Рюхин. — Да за прогул и отказ выполнять заданье знаешь что бывает?
Он, не включая зажигания, повернул рукоятку газа, крутнул ногой стартер; мотор не заводился; Рюхин наконец догадался, нажал на ключ; «Харлей» взревел, Рюхин вскочил на него и круто, на полном газу вырулил к дороге.
Егор сел на ступеньку вагончика, достал папиросу, закурил. Согнанный дымом, откуда-то поднялся комар и, тоненько затрубив, покрутился возле уха, полетел. Сначала Егор глотал дым часто и жадно, папиросу держал нетвердо, но с каждым разом затяжки становились ровней; наконец он вздохнул глубоко и поднялся.
«Зачем все это Рюхину? — думал Егор, подходя к трактору. — Почему он так старается?» Ему теперь казалось, что Рюхин и сам знает: от распашки полей за Лосиной балкой толку не будет, а отступать некуда — слово дал перед всем районом, и оттого злобствует и того, кто говорит ему правду, принимает как врага. В прошлом году он первым поддержал директора, когда тот предложил начать сенокос на неделю раньше, хотя все кругом, и Рюхин в том числе, накануне говорили, что трава не набрала силы, а план надо выполнять не в гектарах, а в тоннах. А еще раньше, весной, как только пришла из района бумага, Рюхин громче всех кричал, что бригада год-два обойдется без чистых паров, хотя знал, что обойтись без них в хозяйстве нет никакой возможности.
Вспомнив все это, Егор покачал головой. Заведя трактор, подогнал его к вагончику, прицепил вагончик, закурил снова и опять думал о Рюхине. Ему даже жаль его стало: «Вот ведь — вляпался по молодости и не выберется никак». Выплюнув недокуренную папиросу, Егор взобрался в кабину. Через полчаса он был уже далеко в степи.
Дорога шла прямо; трактор гудел ровно, траки, спускаясь с колеса в пыль, негромко повизгивали; немазаные колеса вагончика скрипели. Справа тянулся увал, он то подходил впритык к дороге, то убегал от нее, выгибаясь полукругом, и там, где выгибался, блестели то озерко, то ручей, и возле них зеленели кусты, а за кустами уходили вглубь скрытые зеленые балочки.
Лосиная балка, широкая и зеленая, открылась сначала одним боком, крутым и обрывистым; внизу у самой воды густо росла смородина, чуть дальше стояла черемуха; трава взбиралась почти до самого верха, но обрывистая кромка желтела песком и глиной, сверху из чернозема на глину спускались корни: земля осыпалась, и корни свисали, как спутанный мох, и жарились на солнцепеке. Чем ближе Егор подъезжал, тем балка открывалась шире. Никто не знал, отчего ее звали Лосиной; лоси бывали тут разве что в незапамятные времена, когда вдалеке за рекой шумел дремучий бор; теперь не было ни бора, ни лосей, и от лесистой балки осталась одна теклина, по которой весной сбегала вниз с полей вода.
Сразу за балкой увал повернул к дороге и стал ниже, словно пригибаясь и позволяя ей вскочить и оседлать себя. И дорога, взбежав на увал, как будто приостановилась на мгновение, пораженная открывшимся простором, огляделась и уже тогда побежала дальше и через поля, и через луг, и через кусты, облепившие заболоченную низину.
На полях не было привычного оживления. Пахал
