Сергей Сартаков - Гольцы
Иван Максимович с каждым по пятачку торгуется, — несмело поддержал Лакричника Никита, — изо всякого… прости господи, выгоду себе делает.
А незабвенный Даниил Фотиевич! — восклицал Лакричник, блаженно прищуриваясь. — Из рублевых бумажек костерок складывали и на сем теплейшем огне яичницу себе на завтрак поджаривали, или в праздни] непьющих гостей в ванне с шампанским купали, — или ж; вых гусей ощипывали и…
Никита морщился, тряс головой.
Жестокости это, Геннадий Петрович.
Тогда, Никита Антипович, разрешите вам представить из другой коллекции: раздевали девицу…
Не надо, Геннадий Петрович, — отворачиваясь, умолял Никита, — вовсе грешные эти мысли.
В ранней юности отдан был я достойным моим родителем в духовную семинарию, чтобы стать священнослужителем, искупить грехи, коим мне приходилось быть свидетелем и частично — хе-хе-хе! — участником. Но. строгость постов меня остановила. Люблю скоромное. Покинул я семинарию, ощутив в себе потребность врачевания. И вот я ныне исцеляю не души, а тела человеческие… Я еще прошу вас, Никита Антипович, выпить, чтобы крепла наша дружба.
И дружба действительно росла, становилась все теснее, и наконец настал день, когда Лакричник великодушно согласился даже остаться переночевать вместе с Никитой. Это был тот самый день, в который Иван Максимович имел беседу с Барановым и Федоровым.
_ у меня способности огромные, Никита Антппо-впч _ рассказывал Лакричник Никите, — и наука легко мне дается, хотя бы, к примеру, латынь. Сто двадцать поговорок и речений мною заучено наизусть, не зная в целом сего великолепнейшего языка древности. И речь имею чистую, гладкую. Все данные для того, чтобы преуспевать. Отчего же я и до сих пор нахожусь в звании фельдшера уездной больницы? Причины внешнего порядка вам хорошо известны, Никита Антипович. Но дело не в них. Дело в другом. Тайные пружины моего уничижения я вам сейчас открою, Никита Антипович.
Никита сидел под навесом на суковатом лиственничном обрубке' и заделывал на волосяной леске крючки. Сегодня в ночь они с Лакричником собирались ловить налимов. Затягивая на лесках тугие узелки, Никита внимательно слушал Лакричника.
Тайные пружины таковы, Никита Антипович, — продолжал Лакричник, несколько снижая голос, — что знания мои выше, чем у врача Алексея Антоновича. Отсюда возникают у него опасения за собственное благополучие. Видимо, думает он, что, говоря аллегорически, собираюсь я построить мост к своему счастью на его костях. Этого не будет, я благороден и понимаю, что чувства строгой морали должны быть выше всяких темных интриг. Но, к великому сожалению, Никита Антипович, большинство людей ради выгод своих способны утопить ближнего в ложке воды. К числу таких безжалостных эгоистов, что значит себялюбцев, Никита Антипович, принадлежит и Алексей Антонович. Это он всечасно и зло-мысленно чинит мне препятствия на пути преуспевания, объявляет мне незаслуженные выговора и жаждет моего увольнения, это он толкает меня к бесплодной, нетрезвой жизни, закрывает возможность проявить мои дарования… И вот я погибаю, как Сократ, выпивший чашу цикуты. — Нацедив в кружку порцию водки, Лакричник выпил ее одним духом.
Я вам расскажу о моих исследованиях в области гипноза, Никита Антипович, — заговорил он снова, выливая в кружку остатки вина и подавая Никите. — Об исследованиях, основанных на глубоком изучении древних книг. Любопытная вещь! Поддается человек гипнозу, власти внушения, и все ему в состоянии транса — что значит потери воли над действиями своего тела, — кажется так, как приказывает внушающий… Конечно, могут случаться внушения и без усыпления, и подобные внушения еще более назидательны и чудоподобны. Пользуясь своими исследованиями, проделал я, Никита Антипович, интереснейший опыт.
Лакричник распахнул пиджак и вытащил из внутреннего кармана новую бутылку. Никита беспомощно махнул рукой.
Жара, Геннадий Петрович, — еле вымолвил он, — не стоило бы пить-то. Крючья не поставить.
Поставим, Никита Антипович, поставим. Чем их лучше наживлять: пескарями или хариусами?
Харюзком лучше — пуще в воде блестит, налим дальше видит.
Меж тем солнце опустилось за крыши домов. На улице, за оградой, клацали копыта коров, дробно стучали по затвердевшей земле тонкие овечьи ноги, блеяли отставшие ягнята, — скот выгоняли па ночное пастбище, на острова, еще не опаленные солнцем.
Никита встал, перетряхнул лески и, довольный своей работой, сказал Лакричнику:
Я так думаю, Геннадий Петрович, пора пойти к реке. Лучше засветло бросить удочки.
Пойдемте, — согласился Лакричник. — Наживлять у реки будем?
У реки.
Они вышли со двора и бурьяном, росшим позади усадьбы, спустились к реке.
Берега обсохли. Плоские, обмытые водой камни теперь были подернуты пленкой серого ила. Между ними, причесанные в направлении течения реки, бурели клочья речного хвоща.
Нетвердо держась на ногах, Никита нацепил на крючок живого хариуса и, сильно размахнувшись, бросил свинцовое грузило. Рыбка блеснула в воздухе и скрылась под водой,
— С богом! — напутствовал ее Лакричник. Никита хихикнул и выругался.
Вы что, Никита Антипович? — изумленно спросил Лакричник.
— Он, налим, на матюги лучше идет. Старинная при-
мета.
В это время во двор вошел Иван Максимович. Хозяйским глазой окинув постройки, он прошел в дом. С улицы ставни были закрыты, в дальних комнатах было темно.
— Никита! — позвал Иван Максимович в прихожей. Ответа не последовало.
Чиркнув спичкой, Иван Максимович отыскал следующую дверь. В углу стояла простенькая деревянная кровать, накрытая одеялом из разноцветных клинышков. В нос ударило запахом вина, под кроватью шарахнулась мышь.
Вот подлец, — сказал Иван Максимович, бросая спичку на пол и старательно затаптывая ее ногой, — напился и ушел куда-нибудь. Бросил дом без присмотра… — Он постоял задумавшись. — Этак ведь все может случиться… Глухо, пустырь…
Василев обошел все комнаты, громко крича: «Никита!» — вернулся снова во двор, присел на лиственничный чурбан под навесом и долго рассматривал дом.
Да, Гурдус больше не даст, — решительно заключил он, щелкнул тросточкой по голенищу сапога и быстро вышел на улицу.
Сгущались сумерки.
Через полчаса после его ухода с реки вернулись Никита с Лакричником.
Что такое aqua fontana? — говорил Лакричник, поддерживая Никиту под руку. — Это, Никита Антипович, по-русски будет просто: вода сырая. Так вот, налил я ему в склянку aqua fontana и говорю: «Принимайте перед едой три раза в день по десять капель». И деньги с него получил, рубль с полтиной, лекарство, дескать, редкое, дорогое, из чудодейственного корня женьшеня приготовленное. Из Тибета его по дружбе получаю.
Мать честная! — воскликнул Никита. — И вылечился?
В две недели. Sanus est, что значит по-русски — выздоровел. Теперь вы видите, Никита Антипович, какова целительная сила внушения. Был и такой случай, когда при двойной дозе натрий сульфурикум оказывал действие обратное, то есть закрепляющее. При этом пациенту, страдающему расслаблением желудка, мною говорилось, что дается лекарство вяжущее. И, веря в силу лекарства, человек излечивался средством противопоказанным. Ныне, сожалею об одном, что все опыты приходится проводить при явном противодействии Алексея Антоновича, в большинстве своем тайно, крадучись, что унижает достоинство исследователя.
Я, Геннадий Петрович, ослабел, — нетвердо сказал Никита, — вы меня, старика, простите, спать хочу…
Не откажусь и я, прилягу, если позволите.
Укладываясь спать на одной постели, они долго торговались, кому из них лечь к стене и кому с краю. Наконец-таки Лакричник убедил Никиту, что ему, как хозяину дома и как старшему годами, следует лечь к стене.
В ином случае, — заявил Лакричник, — в ином случае я, Никита Антипович, вообще не лягу, буду сидеть всю ночь на полу.
Никита спорить больше не стал. Его томил сон, выпитое вино свинцом расплылось в голове и давило нестерпимой тяжестью. Он, с трудом двигая руками, стащил вымокшие на реке ичиги, разбросал по полу для просушки портянки и, забравшись под одеяло, тотчас засвистел носом.
Лакричник помешкал немного, сидя на полу у кровати, потом тоже стал раздеваться.
Ночь опустилась над городом. Дневная духота не прошла и, казалось, стала еще тяжелее, плотнее. Накаленные солнцем крыши, стены домов, заборы, охлаждаясь, источали режущие запахи краски, смолы.
У полотна железной дороги все время слышался неясный шум.
Лакричник проснулся от сильного приступа тошноты. Он посидел несколько минут, свесив ноги и стиснув руками голову, а потом, чувствуя, что тошнота не проходит, встал и, цепляясь за стенки, вышел во двор. Ему сразу стало легче. Осторожно ступая босыми ногами по колючему мусору двора, он прошел под навес и улегся прямо на землю.
