Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
Капитан побагровел так, что у него стала розовой каемка подворотничка. Он повертел листовки в руках и, смущаясь все больше, сказал:
— Бойцы многие заявили. Сами видели парашютистов. Путрев покачал головой. Глядя прищуренными глазами на кончики своих пальцев, он раздельно проговорил:
— Это вот и плохо, товарищ начштаба. Бойцам сейчас и окружение и парашютисты могут показаться в чем угодно. Враг на это рассчитывает. Но ведь ты руководитель? Какая-то баба испугалась листовок, она ведь их никогда не видела. А начштаба не разобрался и поднял батальон по тревоге. Позор! — Стараясь замять неловкость, Путрев предложил: — Давайте-ка лучше позавтракаем. У меня рыбка свежая жарится.
— О десантах нам все же призадуматься следует, — сказал Рубанюк. — Сегодня листовки, а завтра головорезов бросят. Место у нас такое, надо всегда ждать.
— Мои мысли, — поддержал Путрев. — Если подготовим бойцов и самих себя, воздушный десант — детская игрушка.
После завтрака они направились в дальний батальон. Шли накатанной дорогой вдоль Днепра. Синий и спокойный Днепр просвечивал сквозь деревья, ветерок доносил запах реки.
Перед участком второй роты Рубанюк еще издали увидел Аллу Татаринцеву. С тех пор как из дивизии и штаба армии поступили сообщения о том, что ни лейтенанта Татаринцева, ни полкового знамени нигде обнаружить не удалось, Рубанюк встречал Аллу всего два раза.
Завидя Рубанюка, Татаринцева остановилась, козырнула и звонко спросила:
— К вам можно будет как-нибудь зайти, товарищ подполковник?
— Конечно, можно!
Пройдя немного, Путрев сказал:
— Кажется, погуливает сестрица?
— Не заметил.
— Женщина она молодая, пригожая. Кто из наших лейтенантов устоит против искушения?
В тоне, каким были сказаны эти слова, явно звучало осуждение.
— Она у нас в полку мужа потеряла, — холодно ответил Рубанюк. Его покоробило, что о Татаринцевой отзываются недружелюбно.
Он рассказал Путреву, при каких обстоятельствах Татаринцева попала в полк, одобрительно отозвался о ее выдержке, храбрости, а затем, уличив себя в том, что близко принимает к сердцу репутацию этой женщины, сердито произнес:
— Тебе, комиссар, не кажется, что мы с тобой слишком много разглагольствуем о сестре?
— Пожалуй…
Батальон Лукьяновича находился на занятиях. Бойцы перебегали, учились вести бой в траншеях. Рубанюк знал, что в батальоне все, включая и комбата, смотрели на занятия как на несерьезную затею, мечтали о настоящих боях. Поэтому он был особенно требователен и придирчив.
Выслушав рапорт Лукьяновича, он повел комиссара смотреть занятия в третьей роте. Два взвода он после недружной, вялой атаки вернул на исходный рубеж и строго отчитал командира роты.
Шагах в пятнадцати от места, где стояли командир и комиссар полка, расположился условный орудийный расчет. Путрев с видимым удовольствием прислушался к громким командам, которые раздавались из кустарника, к искусному подражанию летящему снаряду.
— Эти весело занимаются, — обратил он внимание Рубанюка, — с чувством.
Рубанюк еще раз проверил атаку взводов и разрешил перерыв.
— Перекури-ить! — откликнулись в кустах, и в тот же момент там запиликала губная гармошка.
Путрев одобрительно поглядывал в сторону бойкого орудийного расчета, потом предложил Рубанюку:
— Пойдем, подполковник, потолкуем с народом. Нравятся мне ребята. Настоящие солдаты.
—. Что ж, пойдем.
Гармошка смолкла. Из-за кустов поднялся сержант Кандыба. Он лихо отрапортовал.
— Кто командир орудийного расчета? — улыбнувшись, спросил Путрев.
— Я, сержант Кандыба.
— А свистел кто?
— Тоже я.
— Кому же ты подавал команду?
— Самому себе, товарищ батальонный комиссар.
— И на гармошке сам себя развлекаешь?
— Больше некого. Самого себя.
Судя по озорному взгляду Кандыбы, он понимал, что им довольны, и не преминул этим воспользоваться.
— Разрешите? — сказал он, протягивая руку к раскрытой Путревым коробке папирос. — Давно «Чапаевскими» не баловался.
— Кури, кури, пожалуйста.
Относительное спокойствие продолжалось недолго. Через несколько дней над Днепром снова появились вражеские самолеты. Они с тяжелым ревом шли куда-то в дальние тылы, а по ночам вешали над переправами ракеты и неистово бомбили все живое, сбившееся около реки.
Село жило встревоженно, суматошно.
Рубанюк шел однажды по лощине с полкового склада. Невдалеке от села он увидел двух ребят. Мальчишки были очень озабочены, и Рубанюк задержался.
— Вы что, мальцы, тут делаете? — спросил он русого черноглазого паренька.
— Да вот лазили по кустам, — бойко ответил тот. — Надо нам задержать какого-нибудь неизвестного, их тут много шляется.
— Может, он шпион или парашютист, — вставил его приятель.
— В школу ходите?
— А как же! — ответил первый.
— Отметки хорошие?
— Гришка — круглый отличник, — кивнув на товарища, сообщил другой.
— А ты?
— Вы видели, дядько, какой воздушный бой был? — блестя глазенками, перебил Гришка. — Это что! Они втроем на нашего одного насели.
— А вы у тетки Татьяны квартируете? — спросил второй.
— Ишь ты! Может, это военная; тайна?
— Ну да, тайна. Тетка Татьяна нам двоюродная, сестра. Разговорившись, мальчишки проводили Рубанюка в самое село и отстали, только когда он вошел в свой двор.
Дома были старуха с Санькой. Судя по всему, старуха давно поджидала его и, как только он скинул полевую сумку, вошла в комнату.
— А что я хотела спросить, сынок? — начала она, вытирая уголком темного платка сухие, землистые губы.
— Спрашивайте, бабушка.
— Правда, что у него на головах золотые венцы?
— У кого это?
— У ерманца.
— Золотые? Ни разу не видел, — усмехнулся Рубанюк. — А кто это такие басни рассказывает?
— Ох, сынок, не басни, — испуганно покачав головой, прошептала старуха. — Божий человек заходил, откровения святого Иоанна Богослова читал. Там все написано. И что через пять месяцев война закончится.
Рубанюк впервые подумал о том, что в сознании таких вот старых людей война выглядит совсем по-другому. Он побарабанил пальцами по столу и спросил:
— А есть у вас эти самые откровения Иоанна Богослова? Давайте поглядим.
— Есть, есть, сыночек, — засуетилась старуха. — Не ходи под ногами! — прикрикнула она на Саньку. — Сейчас принесу.
Рубанюк переложил засушенный меж страницами стебелек бессмертника и стал медленно листать ветхие, пахнущие воском и ладаном страницы.
— Вот тут читайте, — ткнула по памяти скрюченным пальцем старуха. — Тут и божий странник читал.
Она, подперев ладонью щеку, приготовилась слушать. Рубанюк пробежал глазами указанное место, вслух прочитал:
— «…Пятый ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба, и дан был ей ключ от кладезя бездны…»
— Читай, читай, — просила старуха, — там дальше.
— «…Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы…»
Старуха всхлипнула, вытерла пальцем глаза и снова застыла.
— «…В те дни, — читал дальше Рубанюк, — люди будут искать смерти, но не найдут ея; пожелают умереть, но смерть убежит от них…»
— Убежит! — эхом откликнулась старуха.
— «…По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее, как лица человеческие…»
Рубанюк и сам заинтересовался туманным, иносказательным языком древнего писания. Он искоса посмотрел на свою пригорюнившуюся слушательницу, перевернул закапанную воском страницу.
— «…На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее — как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну; у ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала; власть же ее была — вредить людям пять месяцев…»
— Значит, бабушка, через три месяца по домам? — отрываясь от библии и посмеиваясь, спросил Рубанюк. — Два месяца уже воюем.
Старуха подняла на него глаза:
— Пошли господь бог! Читай. Истинная правда, от самого господа нашего.
— «…Так видел я в видении коней и на них всадников, которые имели на себе брони огненные, гиацинтовые и серые; головы у коней — как головы у львов, а изо рта их выходил огонь, дым и сера…»
— А не такие, скажи, скорпионы ползают по людям, кости им трощат? — придирчиво сказала старуха, заметив улыбку на лице Рубанюка. — Вы вот, молодые, в бога не веруете, а тут все оно, как есть, написано.
— И как же этот «человек божий» объяснял вам библию? — спросил уже серьезно Рубанюк.
