Виталий Закруткин - Сотворение мира
— Хорошая у тебя жена, — сказал Андрей. — Она мне сразу понравилась: скромная, спокойная, красивая дивчина, и славный ее характер по глазам виден. Ясные, чистые у нее глаза. — С лица Андрея все не сходила теплая, добрая улыбка. — А чем она будет заниматься? Ведь быть любящей женой недостаточно.
— В Испанию Леся попала с первого курса медицинского колледжа — училась она в Мексике. Ну а здесь будет продолжать учиться, врачи сейчас нужны везде…
Домой братья Ставровы вернулись поздно. Пока добирались до станицы, совсем стемнело, в домах засветились лампы. Над займищем опустилась тихая, безветренная ночь.
Леся встретила мужа радостной улыбкой, укоризненно взлохматила его непокорный чуб, сказала с мягким упреком:
— Долго вы гуляли, я уже стала беспокоиться.
После ужина, дожидаясь, пока женщины помоют посуду, Андрей и Роман посидели на крыльце, покурили. На землю пала роса, потянуло запахом влажной соломы, увядающих трав. В темном небе мерцали звезды, они казались живыми, то ярко светились, то как будто уплывали куда-то в бесконечные глубины, исчезая в недоступном пространстве.
Чувствуя локтем теплоту сидевшего рядом брата, Андрей вспоминал трудное, голодное детство, страшное время, когда приходилось уходить в лес с солдатским котелком и питаться грачиными яйцами. Он вспомнил мальчишеские драки, работу в поле, веселую бесшабашность Романа, который озорством и отчаянными выходками неисправимого задиры прикрывал, тая от сверстников, свою нежность и доброту. Вот он сидит совсем близко, родной брат, неизменный товарищ детских лет, неугомонный Роман, сидит повзрослевший, молчаливый; тусклый огонек папиросы на мгновение выхватывает из темноты его лицо, щеточку усов, нос, глаза. За дверью слышны легкие шаги Леси, его жены. Сколько же лет прошло? Когда успел стать взрослым, побывать на войне и жениться Роман? И как, должно быть, он счастлив со своей Лесей!
— Не кажется ли вам, братья, что пора идти спать, уже двенадцатый час? — прозвучал сзади голос Леси.
Она подошла, постояла немного, потом села рядом с мужем.
— Ты знаешь, Андрей, о чем я сейчас подумал? — с улыбкой сказал Роман.
— О чем? — спросил Андрей.
— О том, что паши с тобой жены оказались с одним именем — Елена, — сказал Роман. — Только и всего, что называем мы их по-разному: одну Еля, а другую Леся. Смотри, братец, чтоб нам с тобой не перепутать их, в жизни всякое бывает!
Леся засмеялась, тихонько шлепнула Романа по губам:
— Болтун!
— Перепутать их трудно, — из темноты отозвался Андрей, — в них нет никакого сходства, уж очень они разные…
Над лесным островом взошла луна. За калиткой в тихой воде ерика протянулось ее отражение — отливающая золотом дорожка. Не стесняясь Андрея, Роман поцеловал жену, прошептал:
— Умница ты моя…
— Послушайте, Леся, — сказал Андрей, — если бы Роману вдруг довелось уехать куда-нибудь очень далеко, куда-нибудь к черту на кулички и даже дальше, вы бы поехали с ним?
— Я знаю, почему ты спросил об этом, — сказал Роман.
Андрей сжал локоть брата:
— Подожди, не мешай. Я спрашиваю у Леси: если бы тебя послали на Таймыр, на Камчатку, на Северный полюс и тебе пришлось бы жить там годами, очень долго, поехала бы она с тобой?
— Роман сам знает об этом, — спокойно сказала Леся. — Конечно, поехала бы, потому что не представляю жизни без него.
Из дома вышла Наташа в накинутом на плечи платке.
— Куда, Наташа, так поздно? — спросил Андрей.
— Отнесу подруге книжку и сейчас вернусь, — сказала Наташа. — Мама всем постелила, так что можете ложиться спать, а мы с Ирой… с подружкой… сбегаем к Дону искупаемся. Мы всегда купаемся перед сном.
— Славные у вас, Андрей, хозяева, — сказала Леся, — очень славные. Федосья Филипповна такая добрая женщина, очень любит людей. А Наташа души в вас не чает. Она показала мне все ваши фотографии, книги, даже ружьем похвасталась. Когда начинает говорить о вас, у нее глазенки блестят, а сама краснеет.
— Наташа неплохая девушка, — согласился Андрей. — Я иногда помогаю ей разобраться в биологии и в ботанике. Она спит и видит себя врачом.
Прикрыв рот ладонью, Роман зевнул.
— Пошли, Андрей, спать, может, я хоть во сне увижу себя генералом…
А станица давно уже спала. Под луной голубели стены домов.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1В ночь под первое сентября 1939 года польскую землю окутал туман. Он пал свинцово-белой пеленой на прибалтийские портовые города и селения рыбаков, на долины Вислы и Варты, на болота и озера севера, на города и разбросанные по полям и лесам хутора. Туман поднимался все выше, густел, будто тайные силы земли хотели укрыть деревья и нивы, реки и дома, людей и животных от неминуемой смерти, которая уже простерла над ними свои крылья…
Два крыла немецких войск: группа армий «Юг» под командованием генерала Рундштедта и группа армий «Север» генерала Бока — свыше шестидесяти до зубов вооруженных дивизий с тысячами пушек, танков и самолетов — в эту ночь стояли у границ Польши и ждали условленного предрассветного часа, чтобы разом обрушить на обреченную страну страшный удар.
Гитлер несколько раз откладывал день нападения на Польшу, боясь, что Англия и Франция, связанные с Польшей договором, вступят в войну и Германии придется воевать на два фронта, от чего генералы всячески предостерегали своего фюрера. Однако правители Англии и Франции давно готовы были предать польский народ, лишь бы немецкие войска вплотную подошли к границам Советского Союза и устремились на землю ненавистной им революции. Гитлер это понял. «Если Чемберлен и Даладье даже объявят нам войну, они все равно воевать не будут, — утверждал он в разговорах со своими осторожными генералами, — потому что эти хитроумные политиканы хотят открыть мне ворота в Россию, а на Польшу им наплевать…»
Казалось бы, те, кто в эту пору правил Польшей, зная о намерениях Гитлера, должны были внять голосу рассудка и тотчас же принять великодушные предложения о помощи, которые не раз исходили от Советского Союза. Однако выкормыши Пилсудского — маршал Рыдз-Смиглы, Юзеф Бек и их подручные — отклонили эти предложения. Военные представители Англии и Франции на переговорах в Москве также уклонились от подписания документов, направленных против хищнических намерений нацистской Германии. Так люди, которые по своему высокому положению должны были прежде всего беречь и охранять интересы Польши, ослепленные ненавистью к Советскому Союзу, предали свою землю, свой народ и отдали страну на растерзание гитлеровским полчищам…
В ночь под первое сентября поступил приказ Гитлера: начать вторжение в Польшу в 4 часа 45 минут. Выполняя приказ фюрера, линкор «Шлезвиг-Гольштейн», раньше назначенного времени появившийся в бухте Гданьска, с точностью до секунды начал орудийный обстрел пригорода Вестерплатте, которому историей суждено было стать местом блистательной доблести и героизма польских солдат и моряков. Залпы немецкого линкора возвестили начало кровавой, невиданно жестокой мировой войны.
С такой же точностью ринулись через границу две лавины армий «Юг» и «Север». Первые эскадрильи их бомбардировщиков, взлетев над белесой пеленой тумана, разбросали бомбы куда попало, по приблизительным ориентирам подожгли ангары на польских аэродромах, а когда взошло солнце и туман стал рассеиваться, в воздух поднялись сопровождаемые истребителями тяжелые бомбардировщики 1-го и 4-го воздушных флотов Германии.
Несмотря на безудержную отвагу, плохо руководимые польские войска не могли сдержать натиск вражеских танков и авиации.
Храбрые солдаты и офицеры Польши, не имея связи со своим растерявшимся высшим командованием, отчаянно сопротивлялись бешеному напору танковых и моторизованных дивизий Гитлера. Уланский полк с пиками и обнаженными саблями бросился на вражеские танки и бронемашины в конном строю. Весь полк во главе со своим командиром пал в бою. Так же смело встречали противника кавалеристы Волынской бригады, пехотинцы и артиллеристы армии «Поморже». Скошенные губительным огнем вражеских танков и пушек, поляки умирали тысячами, но не сдавались.
А в это время высшие штабы Польши охватила паника. Главнокомандующий маршал Рыдз-Смиглы не знал, что ему предпринять, не мог связаться с подчиненными ему армиями. Командармы и командиры дивизий тщетно ждали указаний сверху, метались в поисках рассеченных противником полков, а некоторые из них с поспешностью трусов бежали с поля боя или сразу же оказывались в немецком плену.
Польские дипломаты обивали пороги властей в Париже и Лондоне, лихорадочно умоляя поспешить с помощью, срочно послать обещанные танки и пушки, однако вынуждены были выслушивать в ответ лишь уклончивые заверения в союзнических симпатиях. Чемберлен и Даладье все еще лелеяли мысль о том, что устремления Гитлера можно направить на Восток, против СССР. Вместе с тем они боялись и чрезмерного усиления Германии и гнева своих народов, которые были возмущены тем, что разбойничьи действия немецких войск остаются безнаказанными.
