Василий Ардаматский - Суд

Куржиямский внимательно на него посматривал — мужик, видать, неплохой, но с заворотами.

На второе было по хорошему шмату жирной свинины из щей. Степовой допил кружку и сразу помрачнел. Они долго молча ели.

— Так что же получается? Из-за этого грибастенького ты пер через всю страну сюда ко мне? — вдруг спросил Степовой.

— Из-за него, окаянного, — подтвердил Куржиямский. — Такая уж у нас работенка — за жульем гоняться.

— Сколько же вам государство за такую работенку отваливает?

— С выслугой… двести выходит, — почему-то затруднился Куржиямский.

— Не густо… — покачал головой Степовой и вдруг сказал: — Иди работать ко мне в колхоз. Честно говорю, голову кладу, не сходя с места пишу приказ — моим замом по всему колхозному имуществу, чтоб твой пригляд был. И кладу тебе гарантийно — триста! Слышишь?

Куржиямский кивнул, что слышит, но на вопрос не ответил, даже не вдавался в смысл того, что сказал Степовой.

— Так идешь ко мне? — печально спросил Степовой. — У тебя семья есть? Дом тебе построю. В мае новоселье справишь в новом доме, кирпичном… участок… все чин по чину. А природа у нас — ты не гляди, что степь, — зеленый океан! Честное слово! Пшеничные моря из золота литого, ветер его как качнет — золото колышется волнами, будто расплавленное. Ой, не говори и не спрашивай, как я люблю эту землю… — он даже всхлипнул, и Куржиямский невольно глянул на бутыль с самогоном — да нет, вроде выпил он не так уж много, а что-то расплавился?

— А зачем вам понадобился именно я? — спросил Куржиямский, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

— Зачем? Зачем? — проворчал Степовой. — Чтоб спокойно спать и знать, что за колхозным имуществом есть железный пригляд по всем статьям закона.

— Любого честного человека посадите на это дело и чтобы он добросовестно выполнял свои обязанности — спичка колхозная не пропадет, — убежденно проговорил Куржиямский. — Что у вас в колхозе, честных никого нет?

— Почему? — точно проснулся Степовой, выпрямился всем своим могучим телом, так что крякнула спинка стула, тряхнул упрямо головой: — Чтоб ты знал наперед, — в колхозе честных более, чем где еще, и вот у нас, друг ты мой, жизнь — точно по Карлу Марксу: не работаешь, так тебе и жрать нечего, а хорошо работаешь, так у тебя и нос в табаке. Но нету в колхозе вот таких… — Степовой щелкал пальцами, глядя на гостя. — Таких вот, как ты, железных… и чтобы против лютого ветра пешком идти ради того хлебалы.

— Я не ради него шел, — начал Куржиямский, но Степовой перебил его:

— Знаю, ради чего, знаю… — Он провел по лицу ладонью сверху вниз, будто маску снял, судорожно вздохнул и сказал угрюмо: — А теперь слушай мое признание — я твоих товарищей, что приезжали сюда, обманывал. Говорил им неправду. Стыдно мне было правды… Да, стыдно, что влез я в это говно обеими ногами. Думал — время все спишет… Так вот… Не ко мне сюда жулики приезжали, а я к ним в Москву с деньгами сам ездил. Жулики те сидят в Министерстве автомобильной промышленности. Вот этого грибастого фамилия Гонтарь. Другого — Сандалов, но его фото у тебя нет. Третьего по фамилии не знаю. Вот теперь давай пиши протокол. А хочешь, сам подробно все изложу…

Куржиямский, как положено, оформил показания Степового, разъяснил ему, что есть все основания привлечь его к уголовной ответственности, но пока он привлекается к следствию как свидетель.

Степовой подписал протокол и сказал тихо:

— Ей-богу, полегчало… Ей-богу…

К полуночи, порядком охмелев, Степовой хватал Куржиямского за руки, умолял слезно:

— Думаешь, я не знал, что против закона действовал? Знал… Знал. Арестуй меня, сердцем прошу… Арестуй, а не то я сам пойду сейчас в район и сяду в каталажку… — И тут же слезы у него высыхали от злости. — Ведь на чем, паразиты, наживаются? На том, что в стране нашей трудности всякие еще есть, машин, к примеру, мало. Так за это ж вешать надо! На площади! Под барабан! Как — я видел — в Краснодаре фашистов вешали! — И вдруг сникал, ронял голову и бормотал сдавленно: — Но я-то, я-то, пулеметчик ее величества пехоты, колхозный вожак и по совместительству уголовник… — И крупное тело его сотрясалось от рыданий.

Совершенно трезвый Куржиямский смотрел на него со смешанным чувством жалости и раздражения.

Назавтра Куржиямский вместе со Степовым выехали в Москву.

В дороге они обедали в вагоне-ресторане. Степовой глядел в окно, за которым медленно каруселило заснеженное пространство, и вдруг сказал:

— Как все чисто глядится, когда все выбелено, что твое полотно… — В это время пролетел мимо железнодорожный переезд, перед шлагбаумом стоял грузовик, кузов которого был закрыт брезентом. — А на том грузовичке, может статься, ворованное везут… — Он повернулся к Куржиямскому, и, тяжело вздохнув, сказал: — Это ж такая досада, такая досада — народ трудится, вкалывает, об отчизне беспокоится и сам хочет жить по чести, а тут объявляются эти жирные клопы, вши тифозные… Нет, я бы у вас работать не смог, дров наломал бы сразу.

— А мы вас к себе и не взяли бы, — сказал Куржиямский. — Вы же своими руками отдавали жулью колхозные деньги.

Степовой надолго умолк, все же обиделся. И только когда стали расплачиваться, сказал:

— Я вижу, тебя надо всякий раз прихватывать с собой в дорогу — рестораторы словно чувствуют, откуда ты, и кормят на совесть, а то раз я попал… — Степовой внезапно умолк, вспомнил, что это было как раз тогда, когда он жулика, вот так же как и Куржиямского, звал на работу в колхоз. Ему стало неловко, и он боязливо глянул на Куржиямского, будто тот мог подслушать его воспоминание.

В Москве сразу взялись за дело — Куржиямский вместе с Зарапиным отправились в Министерство автомобильной промышленности. Сдав пальто в гардероб, они поднялись на нужный им этаж, следуя очень точному описанию Степового. Тот кабинет отыскали сразу; согласно карточке на двери, он принадлежал Семеняку, который, судя по всему, один там и восседал. И видимо, он был очень нужен многим — к нему то и дело заходили люди.

Вернувшись к себе, они проштудировали справочник министерства — ни Гонтаря, ни Сандалова там не было. Но в нем, оказывается, были далеко не все сотрудники. Установили только, кто такой Семеняк, но он ли был тогда третьим?

— Да вы покажите мне этого третьего хотя бы издали, я же его сразу узнаю, — горячился Степовой.

Спустя час ему показали фото, и он твердо произнес:

— Этот.

— Он был активным участником сделки? — спросил Куржиямский. — Может, те двое только воспользовались его кабинетом?

— У меня впечатление, что он-то и есть главный… Во всяком случае, наряд-распоряжение я получил из его рук.

…В кабинете Любовцева собрались Куржиямский, Зарапин и секретарь Лидочка, у подполковника (он получил это звание накануне) был такой порядок — оперативные совещания обязательно фиксировались в подробном протоколе, который искусно вела Лидочка. «Чтоб меньше говорили глупостей», — объяснял он совершенно серьезно. Да и впрямь, два раза подумаешь, прежде чем скажешь, когда видишь Лидочку с занесенным над бумагой «шариком»…

Куржиямский сделал краткое сообщение о ходе дела.

— Что предлагаете дальше? — сразу спросил Любовцев, у него была эта манера: когда начинал влезать в операцию, он делал это стремительно, остро и очень не любил в это время лишней болтовни.

— А что, если Степовой пойдет к Семеняку и спросит у него, нельзя ли повторить ту операцию, он, мол, опять горит с запчастями, — предложил Зарапин.

— Провокациями не занимаемся, — отрезал Любовцев и повернулся к Куржиямскому: — Где все-таки базируются те двое: Гонтарь и как его…

— Сандалов, — подсказал Куржиямский. — Как где? В Москве, очевидно. И тот и другой сами говорили это Степовому.

— Установили, где они прописаны?

— Нет.

Любовцев сердито посмотрел на секретаршу, в это время прекратившую запись.

— Пишите, пожалуйста, все — они адреса проспали… Значит, сегодня же установить их московские адреса. Сегодня же! Нужны не только их адреса, но и хотя бы краткие данные о них самих — участковые инспектора знают все.

И тут Любовцев снова всем дал урок службы. Бросив на стол карандаш, он оглядел по очереди всех своих сотрудников, при этом в глазах у него сам бес прыгал.

— Ну, господа сыщики, имею к вам вопрос: из тех людей, что теперь возникли перед нами, ничья фамилия вас особо не царапает? А? Ну, капитан Куржиямский, как ваша оперативная память?

Куржиямский повторил про себя все за последнее время всплывшие фамилии и только пожал плечами.

— А какой голубоглазый красавчик пытался у нас работать? Он еще ездил на синеньком «жигуленочке»? А?

— Семеняк! — в один голос выкрикнули Куржиямский и Зарапин.

— Смотри, кой-какая память еще есть, только надо ее раскачивать, как дизель на морозе… — Любовцев снова оглядел всех по очереди, улыбнулся: — Я сам только минуту назад допер. И то, что этот самый Семеняк, не сомневаюсь, он же мне сам говорил, что идет в автомобильное министерство. Недалеко от нас ушел, всего за два квартала. Если я скажу вам, что я тогда еще разгадал жульническую душу Семеняка, вы, конечно, будете смеяться, но вы же не знали, как он перекрасил своего «жигуленка» на третьей автобазе, расплатившись одним ласковым взором своих голубых глаз. А мне потом с этой автобазы звонили… Помните, у него вот такие большие голубые глаза? Да… Жулье толпится на узкой дорожке, — сверкнув веселыми глазами, Любовцев встал: — Идите работайте! Мух не ловите!