Евгений Воробьев - Незабудка
Время от времени Саввишна произносила явно с чужих слов:
— А в этом зале собраны...
Рассказ о богатствах библиотеки причудливо перемежался воспоминаниями фронтовой поры:
— Тут такой холод был — только сибирских волков морозить. Нам выключили свет двадцать шестого января в сорок втором... Юлия Ивановна обходила полки с лучиной, искала книги. А книги стояли в инее, пока перетрогаешь— руки обморозишь. Спроси Юлию Ивановну, внучка, сама расскажет... Мне из читального зала отставку дали. Чернила вымерзли, гардероб закрылся. Книгу мне с моей неграмотой не найти, книга — что капля в море, зернинка в мешке. Определили санитаркой в стационар для дистрофиков. А потом я за воду ответственная была, без воды бедовали. Знаешь, где самая близкая вода лилась? Первый кран — на Садовой, во дворе дома, где кинотеатр «Молодежный». А еще водоразборная будка на Невском была, у Пассажа... Ну, да ведь зажигалки водой не заливали, их полагалось песком тушить. Разгрузили трамвайные платформы, весь тротуар возле библиотеки песком засыпали. А песок мы подымали ведрами вручную, без малого месяц. Крыша за солнечный день раскалится, духотища, девки все с себя поскидают. В одних трусах, лифчиках и защитных очках возили по чердакам тачки с песком. А тут получили приказ мазать стропила на чердаке каким-то огнестойким раствором. Девки береглись как умели, но окаянная известь все равно жгла кожу...
Назавтра после экскурсии Капа провожала Юлию Ивановну домой. Все расспрашивала о Публичной библиотеке в годы блокады, и Юлия Ивановна не скупилась на подробности.
Сотрудники библиотеки заколачивали ящики с самыми ценными рукописями и старинными книгами. Библиотека Вольтера, манускрипты, инкунабулы, летописи... Юля, как многие другие, много часов не выпускала молотка из рук. Пальцы в синяках, ссадинах, кровоподтеках, ногти почернели от неловких ударов. Кто-то повесил на стену плакат: «Каждый гвоздь — гвоздь в голову Гитлера». Стучали молотками, а разговаривали по привычке шепотом, как их приучил к тому читальный зал.
Эвакуировать книги едва успели, ушел последний поезд из Ленинграда, все чаще стало звучать слово «блокада», начались жестокие бомбежки. На всю жизнь запомнила Юлия Ивановна вечер 8 сентября. Она видела с чердака, сквозь слуховое окно, как зажигалки падали на мостовую и тротуары Невского, на дома четной стороны проспекта, в Сад отдыха, на Дворец пионеров. Наутро она шла этими же улицами, по которым сейчас шагает с Капой, а под ногами чернел пепел, валялись стабилизаторы от зажигательных бомб, хрустело стекло...
Отзвуки войны все отчетливей слышались в заявках читателей на книги. Разве можно было вообразить, что требования станут так разнохарактерны, что в читательских запросах с такой точностью отразится наше военное положение и весь ход боевых действий?
В один из первых дней войны срочно понадобился портрет Гитлера: поскорее переснять его, размножить и наклеить на мишени стрельбища; заказ пришел из Осоавиахима.
Какие требования поступили позднее? На какие вопросы читатели хотели получить ответы? Что читателей интересовало больше всего?
Дикорастущие съедобные растения.
Тактика партизан в 1812 году.
Подземный госпиталь.
О воинской чести.
Технология изготовления пороха.
Разведение шампиньонов.
Средства против обморожения.
Применение дымовых завес.
Награждение Петрограда орденом Красного Знамени в 1919 году.
Гидрология Ладожского озера.
План и путеводитель по Петергофу.
Зарядка аккумуляторов.
Цинга и борьба с ней.
Кустарное производство спичек.
Зимняя смазка оружия.
Однажды январским вечером пришел молодой человек в командирской шинели. В читальном зале дежурила Юля — пункт неотложной библиотечной помощи. Командиру требовался план города Пскова. Зачем ему нужен план, приезжий не объяснил, да Юля и не спрашивала.
Она вспомнила, что незадолго до войны библиотека приобрела у одного частного лица богатую коллекцию «Города России». Вдвоем с Саввишной, светя фонарем «летучая мышь», отправились в длинное путешествие по промерзшим книгохранилищам. Все-таки удалось выискать в промозглых катакомбах нужную папку.
Прощаясь с Юлей, молодой человек проговорился — только что из госпиталя, после контузии. Впрочем, насчет госпиталя он мог и не упоминать — такой острый запах карболки исходил от него. Время от времени он покачивал головой, словно безмолвно поддакивал или сокрушалея о чем-то, ведомом ему одному. Достаточно было взглянуть на его непокрытую голову, чтобы понять — его остригли в госпитале под машинку, а с тех пор ножницы не касались волос.
После лютых февральских морозов в библиотеке снова появился молодой человек, для которого они с таким трудом нашли план Пскова.
Большой читальный зал на втором этаже обледенел и стал необитаем, а немногочисленные читатели ютились в рукописном отделе, куда перевели научный зал, или в отделе редкой книги, куда направляли всех других читателей.
Отдел редкой книги издавна назывался «кабинетом Фауста» — небольшой зал о двух окнах; готические своды и потолок разрисованы в средневековом стиле; посреди зала — могучий четырехколонник; дубовые стеллажи; старинные пюпитры; в углу — древний глобус; на полке — песочные часы; кресла с высокими резными спинками; окна в мелкую косую решетку с витражами; широкая одностворчатая дверь на скобах, окованная железом. Полагалось бы еще повесить чугунные фонари, но так ли важно, какие фонари висят над головой, если света все равно нет?
Он поздоровался с Юлей, как добрый знакомый, и спросил:
— Чем вызвано ваше переселение в средние века? Не боитесь состариться?
— Лучше состариться, чем стать молодой покойницей.
Юля объяснила, что на первом этаже под такими сводами безопаснее, уцелели витражи в обоих окнах — можете полюбоваться цветными стеклами. А в большом зале давно гуляет морозный сквозняк. Кроме того, все редкие книги из этого кабинета вывезены, и на пустых стеллажах удобно разложить каталоги.
— Скажите, Маргарита, почему этот зал назвали «кабинетом Фауста»?
— Сама не знаю.
— А давно?
— Во всяком случае, до того, как вы последний раз брились. Вы похожи на доктора Фауста до омоложения.
Он провел рукой по небритым щекам, покачал головой, делая себе безмолвный выговор, и с удовольствием рассмеялся.
Когда молодой человек сдал заявку на книги, Юле стало ясно, что он имеет отношение к партизанам. Вот только том рассказов Чехова был заказан вне тематики.
Он прибыл из-под Гдова, побывал и в Дедовичах. Партизаны снарядили для ленинградцев обоз с продовольствием — зерно, крупы, жиры. Не так было просто доставить обоз в 223 подводы от деревни Нивки до станции Черный Двор. Обоз сопровождала делегация в двадцать два человека, а он при делегации — двадцать третий.
Юля поймала себя на том, что весь день наблюдает за смешливым читателем. Он сидел и потирал стриженую голову, тер ухо, разглаживал несуществующие морщины на лбу, часто выходил курить махорку, а Юля каждый раз пугалась — уходит совсем?
Он первым заговорил на темы, не относящиеся к каталогу и заявкам на книги. Наклонился к ней и доверительно сказал, что план Пскова понадобился штурману эскадрильи бомбардировщиков «Петляков-2». Нужно было уточнить ориентиры для бомбежки штаба немецкого корпуса, чьи координаты сообщили партизаны.
Перед закрытием зала он попросил:
— Эти вот книги оставьте за мной, а те можно сдать...
«Оставляет книги, — значит, не уезжает».
Назавтра читатель Вадим Михайлович Дмитриев, 1915 года рождения, военнослужащий, не пришел. Юля то и дело поглядывала на стол, за которым он сидел вчера, а стопка книг лежала невостребованная.
Весь день Юля сиротливо ждала его заодно с книгами. Несколько раз она принималась не спеша перелистывать заказанные им книги.
Ему нужно было знать: как смазывать лыжи в мороз и в оттепель, как накладывать самодельные шины при переломах конечностей, как ходить по азимуту, как разжигать бездымный костер, как отеплять стоянку лошадей под открытым небом, как обезвреживать немецкие противотанковые мины, чем протирать оптические прицелы, чтобы их не ослепляла изморозь, и чем разжижать загустевшее на морозе оружейное масло.
Когда через несколько дней он появился, Юля почувствовала его присутствие прежде, чем увидела, — такое у нее началось сердцебиение. Весь день ей работалось радостно и не пошатывало от голода, будто сегодня она плотно позавтракала. На ней был ватник, крест-накрест повязанный темным старушечьим платком, стоптанные валенки и ушанка, из-под которой виднелись темно-русые волосы — то ли непослушно выбились, то ли нарочно выпущены...
На следующее утро она поднялась из подвала, где жила на казарменном положении, празднично настроенная, хотя ночью несколько раз объявляли воздушную тревогу и группа самозащиты карабкалась на чердак, ползала по крыше. Вся ночь из обрывков, освещенных заревом и орудийными зарницами.
