Сергей Сартаков. - Философский камень. Книга 2
— Да, да, дорогая, я все понял, — сказал Виктор, когда Густа закончила свое эзоповское сообщение. — Но так бывает: по календарю сейчас уже март месяц, а в природе еще полная зима.
Иными словами, генерал Грудка очень отстал от времени.
Густа рассмеялась, она тоже все поняла.
Вообще, им нравилось обоим иногда поупражняться, даже дома, в таком способе ведения разговоров.
Но тут же Густа оборвала смех, голос ее зазвучал жестко и сухо, а у Виктора телефонная трубка чуть не выпала из руки.
— Вацлав, я еще должна сказать: в четверг убита Руберова.
— Анка?… — Он несколько минут молчал, оглушенный. В комнате словно бы стало теснее, потолки ниже. — Кто убил? Где? При каких обстоятельствах? Теперь он кричал во всю силу: — Густа, ты слышишь меня? Может быть, это ошибка?
— Слышу хорошо. И понимаю хорошо. Ошибки нет никакой. Все проверено. — Густа нисколько не волновалась, и от этого Виктору было еще тяжелее. — Убили в Судетах.
— Кто? Кто? — настойчиво допрашивал Виктор.
— Сообрази сам… Ведется расследование, но это, разумеется, ничего не даст. Руберову нашли у дороги между Бжезовой и Карловыми Варами. Вероятно, ее увезли из дому. Вот и все, что мне известно.
— А мальчик? У Руберовой был мальчик…
— Об этом я ничего не знаю, Вацлав. Если хочешь, я попрошу Марту от твоего имени позвонить пану Руберу и выразить соболезнование.
— Да, да, сделай это, пожалуйста…
И, выслушав ласково-сухие пожелания Густы счастливой дороги, хорошего настроения, крепкого здоровья, ответив такими же нежными, но совершенно бесчувственными словами, Виктор закончил разговор.
Ему хотелось плакать, кричать от горя, но что-то сдавливало горло, и глаза были сухими. Он упал на постель, зарылся лицом в подушки.
«Анка, Анка, — повторял он про себя. — Как пусто будет без тебя на свете! Может быть, это я во всем виноват? Прости меня, Анка! Если бы я это знал! Если бы я это…»
Может быть, следует немедленно вернуться в Прагу? Поискать мальчика, устроить его судьбу? Анку, конечно, похоронили, но поклониться свежей могиле — его священный долг и прямая обязанность.
Виктор лежал и надсадно вздыхал, не зная, какое принять решение.
От подушки слабо пахло весенними ландышами. Видимо, перед ним этот гостиничный номер занимала какая-то дама. И этот приглушенный нежный запах словно бы уводил Виктора на лесные поляны окрест деревни, в которой поселилась было Анка и где он с нею вдвоем провел так много радостных, счастливых часов.
Зачем он увез ее из этой деревни в Судеты? Анке необходимо было лечение карловарскими водами. Помимо психического расстройства, врачи обнаружили язву желудка. Но если бы он знал…
Он не заметил, как задремал. Так с ним всегда случалось в тишине после нервной встряски.
Открыл глаза Виктор, когда в комнате стало уже значительно светлее. Метель стихла. И хотя солнце еще не пробилось, сквозь тучи, оно все же угадывалось сквозь серую, мутную массу облаков.
Виктор ушел в ванную, тщательно чистил зубы, брился и все думал, думал об Анке, о ее трагической гибели! Конечно, больше всего в этом виноваты Шпетка и Мацек. Если бы можно было предвидеть, что их настойчивость…
Да что там! Анка и сама могла бы сообразить…
Скоро должен позвонить секретарь посольства относительно выезда на аэродром. А как погода? Виктор подошел к окну. Погода явно улучшается. Сколько прошло времени после разговора с Прагой? А очередь на Красную площадь все так же бесконечна. Только теперь она медленно течет, и люди, немного согревшись, распрямили плечи.
Если позвонит секретарь посольства, что ему сказать? Поездка в Сибирь отпадает? Нужен билет до Праги? Но вернуться обратно в Чехословакию только ради того, чтобы постоять несколько минут над мокрым могильным холмиком и положить на него живые цветы…
Густа не подаст вида, но это ее больно заденет.
Напрасно он задавал ей и вопросы о мальчике. Безусловно, пан Рубер взял его к себе. Как же иначе? О судьбе сына нечего беспокоиться…
Смерть Анки, конечно, дело рук Пахмана и его теперешних друзей. Но к нему обвинения не пристанут. Даже если окажутся прямые улики. Не то сейчас время, чтобы судить генлейновцев за убийство еврейской женщины, связанной с коммунистами. Густа отчетливо дала это понять. А Густа все знает.
Вот и звонок из посольства.
— Да, слушаю. Добрый день! Благодарю… Готов… Впрочем, возможно, я вынужден буду вернуться в Прагу… Да, и для меня это полнейшая неожиданность… Но бывает, знаете… Нет, нет, дома, к счастью, все благополучно, я только что разговаривал по телефону с женой. Сердечно признателен вам за заботу… Да, я вам позвоню непременно. Полагаю, что все должно решиться в течение пятнадцати-двадцати минут. Ну, полноте, чем я вас интригую! Просто я… немного не в своей тарелке. А путь не близкий… Нет, нет, что вы, врача мне не требуется, не беспокойтесь… Да, я непременно позвоню.
Виктор положил трубку. Возвращаться обратно — не избежать беседы с послом. А посол — человек дотошный. И ему не объяснишь, кто такая Анка Руберова и что она для него, для Вацлава Сташека, значит.
Взгляд Виктора притягивала теплая одежда, сложенная в: углу. Все подготовлено, все. По высшему классу. И есть надежда привезти много ценного…
Ах, Анка, и зачем тебе нужно было в такое сложное время связываться со Шпеткой, с Мацеком! Вот и накликала на себя беду.
— Виктор вдруг замер. Но ведь если ему сейчас поехать туда, так или иначе связать свое имя со всей этой историей… Чем тогда она кончится для него?
Он торопливо подошел к телефону и стал вызывать секретаря посольства.
2
До выезда на аэродром оставался еще небольшой запас времени. Виктор сытно позавтракал — кухня в «Национале» была превосходной — и теперь, совсем готовый к трудному вояжу, натянув меховые сапоги и гагачью куртку, полулежа в глубоком кожаном кресле, перечитывал бумаги, позвавшие его в далекую и, по воспоминаниям, недобрую к нему Сибирь.
Вырезка из газеты «Известия»… Поздняя осень 1932 года…
Наткнулся он на эту заметку только в мае 1935 года, будучи во Франций. Листал в посольском архиве подшивки русских газет — тогда, после подписания франко-советского и чехословацко-советского договоров о взаимопомощи, повысился интерес к Советскому Союзу, — и вот…
«Любопытная находка» — так озаглавлена была заметка. А далее в ней говорилось: «В селе Н-ском, Читинской области, во дворе колхозника Силантьева, под амбаром, обнаружено несколько чемоданов, наполненных книгами, рукописями ц древними пергаментами. Как выяснилось, эти чемоданы там были спрятаны еще в 1920 году какой-то группкой разбитых белобандитов, бежавших в Маньчжурию под ударами Красной Армии. По мнению специалистов, некоторые книги и рукописи, особенно пергаменты, представляют научный интерес. К сожалению, значительная часть их безнадежно погублена, подмочена, разрушена плесенью и изгрызена мышами. Личность, кому принадлежали эти чемоданы, устанавливается».
Боже, как тогда дрогнуло сердце! Это же книги и рукописи его русского отца, безвестно ушедшего в небытие. Это же те бесценные сокровища работы напряженной аналитической мысли, которые могут и денежно обогатить и нравственно возвеличить владеющего ими человека… Ведь даже в сухой газетной заметке, напечатанной в стране, где ни во что астрально-мистическое не верят, все-таки признается, что найденное представляет научный интерес. Они расценивают свою находку, безусловно, только с точки зрения антикварной. А если бы им было доступно то кредо, с каким трудился над книгами, манускриптами и собственными рукописями отец, что тогда сказали бы эти люди?
Даже он, Вацлав, Виктор, сын родной, не очень уверен, что разгадал ведущую идею своего отца. Но стоит тщательнейше перебрать теперь, пересмотреть все до единого листочки заветных рукописей, вникнуть в каждое их слово, и квинтэссенция отцовских мыслей, без сомнения, откроется, как дверь в волшебный дворец из сказок Шехерезады при заклинании «Сезам, отворись!».
Во всяком случае, к тому, что дал ему в науках Карлов университет и весь последующий опыт в жизни, работы отца прибавили бы многое. Своеобразие философских суждений, оригинальный взгляд на сущность мироздания, взгляд религиозный и одновременно атеистический, способность гипноза — магнетического воздействия на окружающих — все это так приманчиво в человеке, посвятившем себя профессии дипломата. И это пришло бы вместе с рукописями отца. Хотя бы только это! Если не лелеять мечты об ослепительной вспышке таланта в себе, подобного таланту Калиостро и графа Сен-Жермена. Разумеется, с поправкой на двадцатый век.
…А после этого при помощи министерства иностранных дел долгие годы переписки и всяческих уточнений. То обнадеживающих, то повергающих в уныние. Виктор просматривал документы. Доброжелательные и с категорическими отказами. Написанные от руки и напечатанные на машинке. С торжественными типографскими «шапками» и с бледно-фиолетовыми оттисками каучуковых угловых штампов. На глянцевой и оберточной бумаге. С гербовыми печатями и даже, по забывчивости, никем не подписанные.
