Александр Бартэн - Всегда тринадцать
Не оттого ли, утратив к старости былую конную страсть, Дезерт-второй с безудержностью предался новой, биржевой страсти. Пусть хоть эта игра напоследок будоражит кровь — все лучше, чем оставлять состояние выродку. Свои последние годы Франсуа-Анатоль Дезерт провел над биржевыми сводками, чуть ли не круглые сутки отдавая телеграфные и телефонные распоряжения маклерам, что играли для него на биржах — сегодня в Нью-Йорке, завтра в Берлине или Лондоне. Азартнейшая игра в конечном счете привела к такому проигрышу, что всякий другой наследник на месте Пьера-Луи счел бы себя безнадежно разоренным: под молоток ушли и цирки и зоопарки.
Пьер-Луи и тут не изменил себе. Хладнокровно проводил отца на кладбище. Вернувшись с похорон, хладнокровно подвел итог потерям. Да, средств оставалось немного. Но ведь и дед когда-то начинал с дюжины мышей. Вскоре основано было прокатное цирковое агентство, и тут-то обнаружилось, что именно в этой сфере Пьер-Луи Дезерт не имеет себе равных.
Появляясь в зрительном зале, он с неизменным бесстрастием взирал на манеж. Совиные, окруженные воспаленной каемкой глаза смотрели непроницаемо, но артисты трепетали, встречаясь с этим будто бы безразличным взглядом: каждому было известно — хозяин прокатного агентства зря ничего не смотрит, всегда и во всем изыскивает и подсчитывает выгоду для себя. Только выгоду! Любой ценой, во что бы то ни стало выгоду! Путь, начатый дедом на рыночной площади, внук завершил созданием агентства, вскоре настолько захватившего цирковой рынок, что оно всевластно начало диктовать свои законы — законы жесточайшей купли, продажи, перепродажи циркового артиста.
Таков был Пьер-Луи Дезерт, направлявшийся в Москву. Он знал, что нередко его именуют «младшим» или «последним». Пожимал плечами: пусть называют как угодно. И все же иногда ловил себя на глубоко запрятанной уязвленности. Разве не его трудами продолжена славная история семейства? Разве эти труды не дают права на более громкое, почетное имя?!
Самолет приближался к Москве. Полулежа в кресле, импресарио сохранял все ту же отрешенность. Но лишь до момента посадки.
Объявив о скорой посадке, стюардесса попросила пассажиров пристегнуть себя ремнями к креслам. Дезерт не только не пристегнулся, но, напротив, решительно поднялся.
Он всегда был таким: до времени предпочитал не обращать на себя внимания, но в нужный момент оказывался первым, самым первым.
2Ступени трапа — клавиатура тонкая. Сходить по этим ступеням можно по-разному — независимо, равнодушно, озабоченно, обрадовано.
Выйдя из самолета, Дезерт увидел внизу управляющего Союзгосцирком, несколько раздвинул губы, что означало улыбку, и ускорил шаг: последнее должно было свидетельствовать, что он обрадован новой встрече.
Встретились. Обменялись и рукопожатием и приветственными фразами. Управляющий представил Дезерту находившихся тут же работников главка. Переводчик действовал неукоснительно.
— Передайте господину Дезерту, — сказал управляющий, — наше искреннее желание показать все то, что характерно для советского цирка. Сегодня, разумеется, господину Дезерту следует отдохнуть. А вот завтра.
— Завтра? — переспросил Дезерт (он даже не дал переводчику закончить фразу). — Я нисколько не утомлен и буду признателен, если сегодня же, сейчас же.
Управляющий высказал полное согласие. Пропустив гостя вперед, в машину, он негромко проинструктировал работника главка, которому предстояло сопровождать Дезерта:
— Отвезите в гостиницу, а затем в училище. С этого и начинайте.
Еще накануне, позвонив директору Циркового училища, управляющий предупредил, какой ожидается гость.
— Ох-ох! — озабоченно вздохнул директор. — Признаться, сейчас не до приемов. Экзамены идут, за ними госэкзамены, выпуск.
Управляющий успокоил: никакого парадного приема не требуется, и без того есть что показать.
На Пятой улице Ямского Поля (вот ведь какое причудливое стародавнее название!) находится Государственное училище циркового искусства. В сравнении с соседними Пятая улица особой оживленностью не отличается. Она не очень длинна, не слишком широка, архитектурных достопримечательностей на ней нет. Точнее сказать — прежде не было. Теперь же, когда отстроено новое — светлое и нарядное — здание училища, округлый его фасад заметно украшает улицу.
Начинаясь рано утром, жизнь училища продолжается вплоть до вечерних часов. И вся-то она, эта жизнь, сосредоточена вокруг двух манежей. Основной манеж — чин чином круглый, тринадцатиметровый. Второй — так называемый учебный — так же обнесен барьером, но форму имеет прямоугольную, рассчитанную для тренировочных занятий — одинаково и акробатических и воздушно-гимнастических. Стены зрительного зала, окружающего первый манеж, сплошь из плиток мягко поблескивающего органического стекла. Второй залит светом, с двух сторон вливающимся в высокие окна. При этом неприкрашенном, будничном свете легко обнаруживается любая недодержка или передержка, малейшее неточное движение.
В это утро, как и в любое другое, жизнь училища шла своим чередом и, следовательно, состояла из множества всяческих дел — тренировочных, репетиционных, экзаменационных: учебный год приближался к концу.
На большом манеже репетировали завтрашние выпускники. Вскоре им предстояло показать молодое свое искусство на торжественном отчетном вечере, а затем, получив разнарядки главка, шагнуть в самостоятельную цирковую жизнь.
— Ох, ребята! Из первого же города вагон пустых бутылок пришлю! — шутливо крикнул кто-то из репетирующих. Отклика, однако, не встретил.
Все слишком заняты были отработкой трюков, движений, переходов — на турнике, на воздушной рамке, на подушке антиподиста, с булавами и обручами, на катушке, что пытается выскользнуть из-под ног, а ты стоишь на ней как ни в чем не бывало, да еще вторую ставишь поперек первой, и снова стоишь как литой — иначе как же, на то и сложное искусство эквилибра!
А на учебном манеже тем временем восседала экзаменационная комиссия во главе с директором училища — человеком, наделенным двумя сверхъестественными способностями: поспевать повсюду и, казалось, начисто, круглосуточно обходиться без сна. Комиссия принимала экзамен по воздушной гимнастике. Сдавали экзамен ученики второго года обучения — шестиклассники, если перевести на общешкольный язык.
Девочки (они уже отчитались) чинно сидели вдоль барьера — аккуратные гимнастические костюмы, белые бантики в гладко зачесанных волосах, на лицах сплошное блаженство: оно и понятно — страшное позади. А вот мальчикам — они построились в шеренгу перед столом комиссии — еще предстояло экзаменоваться.
— До чего же вытянулись, — шепнул один педагог другому. — Утенками гадкими пришли, а теперь.
Утенки стояли, слегка нахмурясь, стараясь, как и положено мужчинам, не выдавать своего волнения. Они ждали команды, но тут, в последний момент, зоркий директорский глаз усмотрел непорядок.
— Петя Зайцев, — позвал директор. — Подойди-ка, дружок, поближе.
Мальчик шагнул вперед и заметно покраснел, услыхав, как за спиной у него насмешливо хихикнули девочки.
— Повернись, Петя Зайцев, — безжалостно приказал директор. И обратился к комиссии — слишком восхищенным тоном, чтобы можно было в него поверить: — Прошу полюбоваться. Затылок-то, затылок какой — не то тарзаний, не то стиляжный! Дорогой Петя Зайцев! Завтра же с утра ты отправишься к парикмахеру и вернешь себе нормальный человеческий вид. Понятно? Иди на место!
Затем начался экзамен. Одного за другим педагог-руководитель легко поднимал мальчиков к кольцам, и они показывали штиц, выкрут, соскок разножкой, а потом, перейдя на трапецию, закидку махом, задний кульбит и опять соскок — на этот раз с подколенок. Это была начальная, несложная азбука гимнастики, и все же она позволяла вглядеться в ученика, распознать, что обещает он в будущем. Петя Зайцев, если не считать убийственно «модной» прически, показал себя отлично: так четко исполнил все упражнения, что директор, на миг расчувствовавшись, готов был ободряюще улыбнуться. Но в этот момент тихонько подошел завуч и предупредил о прибытии гостя.
— Без меня продолжайте, — распорядился директор.
Пьер-Луи Дезерт сидел в глубоком кресле, но, даже теперь не позволяя себе хоть на миг расслабиться, всем корпусом сохранял упрямый наклон вперед.
— Мы очень польщены, господин Дезерт, тем вниманием, какое вы оказываете нам, — любезно начал директор. — Вероятно, вас интересует история училища?
Дезерт ответил, что, разумеется, от беседы с господином директором ждет многого. Однако сначала хотел бы все увидеть собственными глазами.
— Очень хорошо. Охотно все покажем, — сказал директор и обратился к находившемуся тут же завучу: — Пригласите, пожалуйста, Николая Григорьевича Морева.
