Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести

3

Новый год встречали в старом клубе. По соседству, в бане, работал буфет. Баню сдали тридцать первого декабря, так что попариться в старом году никто не успел. В остальном прораб Свиридов слово сдержал — объявил девчонкам благодарность и отвалил премию.

В бане-буфете стояли шум и сутолока. Двери не закрывались, с улицы, как из парилки, вкатывались клубы мороза. Одурманенные чужим весельем, продавщицы отпускали в розлив шампанское, а вразвес — медовые пряники и красную икру самодельного посола. Подкрепившиеся ныряли в мороз, бежали по сугробам в клуб, спеша продолжить веселье.

В зале все сверкало и кружилось — разноцветные гирлянды, улыбки, лица, ноги. Оркестр без передыху бухал вальс, твист, краковяк и полечку. Вокруг фикуса, заменившего елку, которые в этих местах не росли, то в легком кружении, то вприпрыжку проносились пары. Ветки фикуса сгибались под тяжестью гирлянд и игрушек, а листья, вздрагивая, плакали серебряными слезами «дождика», роняли слезы в сугробы ваты. Под потолком, как птицы на проводах, трепыхали цветные флажки. И воздух перекатывался жаркими волнами, и плясали на стенах зайки, и вздыхал под ногами пол, и обмахивались платочками женщины, и неземным свечением горели их глаза, и неземной галантностью склонялись к ним мужчины. И все было так, как на Новый год.

Девчонки-штукатуры явились на бал в одинаковых ядовито-желтых пальто местного производства, в одинаковых кашемировых платьях — юбка-клеш, рукав три четверти, белый воротничок, на боку — «змейка».

Со зверофермы прикатили девчонки-звероводши, завернутые в тулупы и оленьи шкуры. Никаких чернобурок на них не было, а были они одеты кто во что горазд.

Наобнимавшись и нацеловавшись, штукатурши и звероводши сбились в угол и наперебой рассказывали о своем житье-бытье. Оглушенные музыкой, ослепленные сверканием, звероводши завидовали штукатурам.

— А у нас скучища адская! — возбужденно говорила Зина Киреева, девушка со старомодной косой, калачом зашпиленной на затылке, а сама простреливала глазами дверь в курилку, где толпились парни. — картин не возят, быта никакого. А лисицы, девочки, — вы бы на них посмотрели! Кошки облезлые, да и только! И кусачие, черти, все пальцы нам покусали. Кто как, а я весной оттуда сбегу! — решительно закончила она.

И все ее подружки наперебой заявили, что и они распрощаются со зверофермой.

Оказалось, что звероводши приехали не одни, а во главе со своим директором, тем самым директором, который когда-то сманил их к себе, обещая одеть в чернобурки. У директора были могучие плечи, пышная седая шевелюра и очень веселый характер. Он притащил из буфета корзину бутылок с брусничной водой, здоровенный кулек пряников и с шуточками-прибауточками угощал девчонок в зале этим немудреным лакомством. Больше он ни на шаг не отходил от них и танцевал с каждой по очереди.

— Боится, чтоб мы в поселке не остались, — объяснила Зина такое поведение директора.

Вместе с общительным директором возле девчонок крутилось немало других парней, в основном автобазовские хлопцы, а с ними и Петя Алферов.

Когда объявили дамский вальс, Шура Минаева сперва побледнела, потом покраснела, а потом, независимо подняв личико направилась к Алику Левше.

— Я вас приглашаю, — замирая, сказала она Алику, который в ту минуту, как и во все предыдущие, глядел на Катю.

— Меня? Пардон, с удовольствием, — галантно ответил Алик, но никакого удовольствия лицо его не выразило.

Алик обнял Шуру за талию, и Шура почувствовала себя счастливейшим человеком. Ей казалось, что она не танцует, а парит в каком-то сказочном, волшебном мире, наполненном музыкой и переливом огней, и никого в этом мире нет, кроме ее и Алика. В душе ее разлилась щемящая нежность, ей хотелось говорить и говорить Алику какие-то ласковые, добрые слова, с которыми она не раз мысленно обращалась к нему. Но вместо этих слов Шура негромко спросила:

— А помните, как мы танцевали под баян, когда приехали?

— Что? — не расслышал Алик.

— Помните, как мы танцевали у вас на кухне?

— А-а, помню, — ответил Алик. — После этого вы нам бойкот объявили!

— Это из-за Нюши, — призналась Шура, — Нюша пропала, а мы думали, вы виноваты.

— Лихо! — оценил Алик. Он был слегка «под шафе» и пребывал в несвойственной ему угрюмости.

— Мы тогда не знали, что она пароходом уехала, — продолжала щебетать Шура. — А если бы мы знали…

Шура осеклась и остановилась, потому что остановился Алик — прямо перед Катей, танцевавшей с директором зверофермы.

— Извините, предлагаю обменяться дамами, — Алик балагуристо поклонился Катиному кавалеру.

— Не обязательно! — запротестовала Катя.

— Ну почему же? Раз товарищ предлагает… — поддержал Алика директор и проворно взял за руки Шуру.

— Через такт пойдем или в музыку? — спросил он Шуру, одаряя ее молодцеватой улыбкой.

— Все равно, — упавшим голосом ответила Шура.

Директор повел ее «через такт». Он устал, а танцевать, как оказалось, не умел — просто шаркал по полу ногами.

Где-то в третьем часу ночи оркестранты сбросили с плеч хомуты труб, утерли потные лица и поскакали по сугробам в баню-буфет.

В танцах наступил длительный антракт.

Дед Мороз, а точнее заведующий клубом Перепелкин, наряженный в вывернутый кожух и ватный белый колпак, недолго развлекал публику игрой в вещевую лотерею. Корзина с сосками, пудрой, духами «Ландыш» и всякими безделушками быстро опустела, и игра кончилась.

Поскольку музыканты прочно застряли в буфете, народ стал растекаться по домам, хотя по плану гулянье должно было продолжаться до шести утра. Посему Дед Мороз, он же Перепелкин, принимал срочные меры к тому, чтобы сникший бал вновь вошел в веселое русло. Он послал кого следует в буфет вытащить оттуда и вернуть в зал музыкантов, а сам поднялся на сцену и, сложив рупором руки, провозгласил:

— Товарищи, внимание! Рано расходиться! Новогодний бал продолжается до утра! Кто играет на пианино, прошу на сцену! Прошу на сцену, кто играет! Инструмент в полном порядке! Танцы продолжаются!..

На сцене мигом очутился Сашка Старовойтов, сопровождаемый всей своей хоккейно-футбольной командой, а с ними — Сашкина жена Анюта вместе с женами хоккеистов-футболистов. В минуту из-за кулис на авансцену выкатили пианино. Сашка торжественно уселся на стул и в две руки забарабанил «чижика-пыжика». Все Сашкино окружение затопало в такт ногами, захлопало в ладоши. Дед Мороз замахал руками и потребовал от Сашки вальс. Вместо вальса Сашка забарабанил какой-то марш.

— Катя, девочки, пойдемте! Зачем он инструмент портит? — Валя решительно направилась к сцене. Протолкалась к пианино, сказала Сашке: — Послушайте, зачем вы пианино портите? Это же «Беккер».

— А я иначе не умею, — Сашка не обиделся, а наоборот — сокрушенно развел руками. — Может, вы сыграете?

— Пожалуйста, — ответила Валя, точно Сашка не спрашивал, а просил ее сыграть.

Дед Мороз, то есть Перепелкин, снова потребовал вальс.

— Нет, вальс я не буду. Просто сыграю, — сказала Валя, опускаясь на стул, который мигом уступил ей Сашка.

Пальцы ее легли на клавиши и одним скользящим движением пробежали по ним, пробуя настрой. Потом Валя вдруг выпрямилась и чуть откинула назад голову. Руки ее на мгновение замерли и сразу ожили, легко побежали по клавишам, рождая первые звуки «Лунной сонаты».

Когда Валя кончила играть, в зале еще несколько секунд стояла тишина. Аплодисменты разорвали ее. Валя как-то отрешенно поглядела в толпу, сгрудившуюся возле сцены, и кивнула ей, точь-в-точь как делают известные пианисты. Потом тряхнула головой и поднялась.

— Не пустим! — Сашка Старовойтов взял ее за плечи. — Еще сыграйте!

Тогда Валя застеснялась, сконфузилась и убежала со сцены.

Явились музыканты. Взгромоздив на плечи трубы, грянули полечку. Опять вокруг фикуса-елки запрыгали пары.

Женя Полунин подвел к Вале молоденькую смуглую женщину, красивую и хрупкую, как статуэтка, в атласном вечернем платье в блестках.

— Привет! Ну как живем? Празднуем? Молодец, здорово играешь! — Он горячо потряс Валину руку. — Познакомься с моей женой. У вас, оказывается, общее призвание. — На правах комсомольского секретаря Женя был с молодыми на «ты».

— Мира, — назвалась Женина жена, протянув Вале невесомую ладошку.

С другими девчонками, обступившими Валю, она знакомиться не стала, а у Вали спросила:

— Вы где учились, в музыка-а-льном? — Она слегка «цокала» и длинно растягивала «а».

— Нет, я не училище — музыкальную десятилетку кончила, — сказала Валя.

— А я два-а курса-а училища-а, — сказала Мира и тоже похвалила Валю: — У ва-а-с прекра-а-асная техника-а. Женя говорит, вы на стройке работа-а-ете, по-моему, это безобра-а-зие.