Аркадий Львов - Двор. Книга 3
Андрей Петрович при случае всегда говорил Жанне Андреевне, чтоб не церемонилась, если будет нужда в совете или в помощи.
Жанна Андреевна смеялась и говорила, что в человеческой истории когда-то был век матриархата, теперь, после тысячелетий патриархата, опять идет эпоха матриархата, потому что физическая сила индивида играет в жизни людей все меньшую роль, а интеллектуально женщины еще покажут себя.
— Марина Игнатьевна, — сказал Андрей Петрович жене, — запомним и будем брать пример.
Марина признала, пример полезный, но, пока дойдем до матриархата, наша француженка по вечерам регулярно ходит в интерклуб, где можно встретиться с французами, с итальянцами и другими средиземноморскими капитанами и штурманами.
Андрей Петрович сказал, не только с капитанами и штурманами, но и с бизнесменами. Раньше был у нас один подход, теперь — другой: не надо отгораживаться, тем более молодой красивой женщине, у которой отец был французский коммунист из портового города Марселя. Кстати, наш музыкант Адя Лапидис тоже бывает в интерклубе, играет для заморских гостей на саксофоне. Гости восхищаются: русский талант!
В последние дни октября Лиза сказала Аде, что неприятные мысли и тревоги почти совсем прошли, теперь она сама не понимает, как могла донимать его своими пустыми страхами. Адя сообщил хорошую новость: в интерклубе пригласили его как саксофониста на концерт в честь сорокалетия Октября. Если удастся, он выбьет контрамарку для Лизы.
Вечером Адя играл в ресторане «Южный», на Гаванной, возле Городского сада. Договорились, что Лиза будет его ждать. В одиннадцать Адя освободился, вышел на улицу, Лиза стояла у входа, хотела подбежать к нему, обнять, но неожиданно двое загородили дорогу, попросили отойти в сторону, взяли Адю под руки, как будто знакомые, друзья, подвели к легковой машине, отворили дверцу и усадили. Лиза пыталась приблизиться, но один, который оставался у машины, сделал рукой знак, чтобы не подходила.
На следующий день, непонятно откуда пошло, кто мог сообщить, во дворе все знали: Адю Лапидиса арестовали. С Клавой Ивановной сделалась настоящая истерика. Аня Котляр говорила: если Адю не освободят, она повесится. Отец не произнес ни слова, как будто потерял дар речи. Соседи говорили: дай Бог, чтоб выдержал.
XIV
Хотя была только середина мая, солнце начинало припекать прямо с утра, как будто уже в полном разгаре в Одессе лето, женщины ходили в легких ситцевых платьях, мужчины в рубашках с подкатанными рукавами, а мальчики после уроков сбрасывали с себя школьную одежду и бегали по улицам в одних майках, бумажных штанах и сандалях на босу ногу.
Ланжерон и Аркадия, особенно в выходные дни, были забиты так, что на пляже нельзя было сделать двух-трех шагов, чтобы не приходилось переступать через тела, распростертые на подстилках или прямо на песке.
Катерина со своими мальчиками, Гришей и Мишей, приготовила бутерброды с брынзой, три парниковых огурца и два больших яблока, симиренки, которые одновременно были сладкие и немного кислые на вкус.
С бабушкой Олей договорились, что она пойдет на Привоз, купит продукты для себя с дедом Ионой и для семьи Зиновия, который сам в эти дни был в Москве, куда его отправили в командировку с завода. За последние два года, с тех пор как на Всемирной выставке в Брюсселе в 1958 году завод Кирова получил золотую медаль за станок с программным управлением, в создании станка Зиновий был в числе ведущих конструкторов, это была уже третья командировка в Москву. Бабушка Оля говорила, что ее сына скоро будет принимать в Кремле лично Хрущев, который сам каждый раз придумывает что-то новое и готов поддержать тех, кто помогает двигать вперед нашу технику и производство.
Несколько дней назад на заседании Верховного Совета Хрущев заявил, что американский самолет, летевший со стороны Пакистана, неожиданно оказался над Уралом, был сбит нашими ракетами, летчик выбросился с парашютом и остался живой. Теперь он у нас в руках и его допрашивают, как положено в таких случаях.
Многие были убеждены, что это работа американских генералов, которые послали самолет на разведку, а президент Эйзенхауэр, в годы войны командовавший армией союзников, когда американцы вместе с нами громили Гитлера, ничего об этом не знал, иначе бы не допустил полетов самолета-шпиона, тем более над Уралом, три или четыре тысячи километров от границы.
После заявления Хрущева, которое всех насторожило, Верховный Совет продолжал свою работу по намеченной повестке дня и принял постановление об изменении масштаба цен, зарплаты и всех выплат в соотношении десять к одному. Это означало, что теперешние десять рублей будут равняться одному рублю новыми деньгами.
Никто, объяснял Хрущев, от этого не пострадает. Наоборот, все выиграют, потому что в несколько раз сократится денежная масса, находящаяся в обращении, финансовым работникам в банках и покупателям в магазинах будет намного проще производить все расчеты, а трудовая копейка, которая рубль бережет, станет еще значительнее, чем была прежде. Сегодня за копейкой не всякий нагнется, чтобы подобрать, а новую копейку никто сам не отдаст. Новая копейка — это коробок спичек, три копейки — проезд в трамвае.
В первую неделю, когда газеты напечатали постановление Верховного Совета, частники на Привозе, хотя в ходу оставались старые деньги, начали поднимать цены. Покупатели возмущались до глубины души, несколько раз доходило до драки, но частники, у которых всегда была и всегда будет психология спекулянтов, нахально цеплялись за свое и говорили, кому не нравится, нехай идет в магазин, там цены и качество продуктов, какие были, такие и остаются. Кто хочет парное мясо, пусть платит двадцать пять рублей за кило, а кого устраивают говяжьи кости и маслаки, может иметь в гастрономе и церабкопе за восемнадцать рублей кило.
Базар — это базар. Через несколько дней приличную голяшку можно было взять за двадцать рублей, а хорошая вырезка, если поторговаться, шла за двадцать пять, на новые деньги, тут же переводили продавцы, кругом-бегом будет два с полтиной.
Когда Оля пришла на Привоз, оказалось, цены опять подскочили, причем выше, чем было в первые дни после постановления об изменении масштаба цен и предстоящем переходе на новый рубль. Брынза в молочных магазинах была по четырнадцать рублей за кило, а мол-даваны из Тирасполя и Бендер запрашивали в два раза дороже, причем нагло доказывали, что у них из настоящего овечьего молока, а не из молока колхозной коровы, которой уже давно пора на пенсию. Хозяйки обзывали молдаван хитрыми мамалыжниками, обиралами, но брынзу брали по два кило в одни руки и объясняли одна другой, что завтра будет еще дороже, потому что сильно испортились отношения с Америкой, Хрущев открыто предупредил, что вынашиваются агрессивнее планы в отношении СССР и уже засылают самолеты, чтобы заранее разведали цели на случай, если дойдет до прямого военного конфликта.
Симпатичная молодая женщина в очках, которая стояла рядом с Олей, сказала, что люди сами поднимают панику, а потом возмущаются, что частники пользуются случаем и набивают цены. Вчера в Москве Хрущев пришел в Парк культуры имени Горького, чтобы посмотреть на обломки американского самолета, которые выставили в павильоне, сразу собралась большая толпа, набежали разные корреспонденты, Хрущев обвинил во всем Аллена Даллеса, начальника американской разведки, и разных генералов, которые не скрывают своих агрессивных настроений и строят всякие планы. Но надо же понимать, улыбнулась женщина, Хрущев — политик, секретарь ЦК, глава правительства, он должен так говорить.
— Я вижу, вы молодая, — покачала головой Оля, — вы не можете помнить, как перед войной Гитлер и его фашисты тоже грозили, многие не хотели верить, что это не просто слова. А что получилось? Все знают, что получилось.
— Извините, мадам, — сказала женщина, — во-первых я не такая молодая, я хорошо помню. В сорок пятом я еще успела быть на фронте медсестрой. Но нельзя же ставить в один ряд Америку и нацистскую Германию!
Оля ответила, она не ставит, но если на Урал засылают самолеты, чтобы с неба сфотографировать заводы и военные объекты, значит, надо помнить каждый день, каждый час, чтобы у нас опять не получилось, как гром среди ясного неба.
Оля взяла кило брынзы, потом сказала молдавану, чтобы дал еще кило, хотя дерет шкуру так, что надо вызвать фининспектора, пусть проверят, откуда у одного хозяина может взяться целая бочка овечьей брынзы.
В мясном корпусе с лотка продавали по твердой государственной цене говядину, на кило полагалось тридцать процентов костей, но было в полтора раза дешевле, чем у частников, и сразу выстроилась очередь. Отпускали по три кило в одни руки, покупатели сами требовали, чтобы отпускали по два кило, Оля успела взять три кило, а второй раз, когда опять стала в очередь, можно было взять уже только два кило.
