Аркадий Львов - Двор. Книга 3
— Адя, — Лиза прижала обе руки к груди, — ты знаешь, какое у меня чувство? Ты мой сын. Я знаю, ты скажешь, это вздор, бред. Но я так чувствую: скажи, что мне делать с этим чувством? Я боюсь за тебя, я готова… я на все готова, только бы с тобой ничего не случилось. Только что ты сказал про Хрущева, что новый культ. Я прошу тебя, я умоляю: забудь, выбрось из головы и не повторяй. Адя, я не хотела говорить, но я должна сказать: ты веришь каждому и всякому, а среди твоих музыкантов есть ребята, которых видели на Бебеля.
— Елизавета, — сказал Адя, — я знаю, что среди моих музыкантов есть ребята, которых видели в сером доме на Бебеля. Ну а мне какое дело? Им нравится — пускай ходят. Я не веду антисоветскую пропаганду, не сотрудничаю с иностранной разведкой, не причиняю своему народу, своей стране зла. Почему я должен бояться, почему должен остерегаться?
— Адя, — всплеснула руками Лизочка, — но твой папа и дядя Иосиф Котляр тоже так рассуждали. А чем кончилось? Мне тетя Тося все рассказывала. Дегтярь предупреждал по-хорошему и твоего папу, и дядю Иосифа, что они доиграются. И доигрались.
— Да он же сам и донес на них, — спокойно, как будто давно минуло, сегодня нет резону вспоминать, сказал Адя. — А теперь кто пойдет? Дегтяри хоть не перевелись, службу не потеряли, но заказчики сами страху натерпелись, возврата никто не хочет.
— Адя, ты прав, я знаю, что ты прав. Ты стихи свои не читай мне. Не надо. Но можно, — спросила Лиза, — я узнаю у ребят, есть ли запись, ходит или не ходит по рукам?
— Можно, Елизавета. Только, — засмеялся Адя, — начинай с нашей Малой и Бирюка: если ходит по рукам, у них обязательно найдется экземпляр.
Неделю спустя Лиза принесла отрадную новость: ребята что-то слыхали краем уха, но никто никаких текстов не видел, и можно считать на сто или почти на все сто процентов, что никакой записи нет, потому что среди студентов есть любители, которые готовы записать все от порнографии до политики, что может пощекотать нервы.
В последних числах сентября Зиновий случайно встретился с Адей у ворот, очень обрадовался и сказал, что завтра или послезавтра хорошо бы выкроить вечерок и пройтись вдвоем по городу. Адя вынужден был отказаться, потому что всю неделю занят по горло, а на следующей неделе можно будет договориться.
— Адя, — покачал головой Зиновий, — я бы не откладывал. Встретимся завтра. Восемнадцать ноль-ноль.
Столкнулись опять у ворот. Пошли в Кировский садик, бывший Старый базар. Зиновий сказал, что хорошо помнит Старый базар, Адя уже не застал, люди говорили, последний кусок Одессы, как было до революции.
Заняли отдельную скамью, со стороны Большой Арнаутской улицы, поблизости никого не было, Зиновий раз-другой внимательно осмотрелся, вынул из кармана листок бумаги и сказал Аде, что хочет прочитать вслух стихи, которые получил от одного фаната поэзии, интеллигентного парня, конструктора завода Кирова.
— Послушаем? — спросил Зиновий. — Стихи называются «Сталин». Читаем:
Я стар, я умудрен,Величьем упоен.Мне почесть воздает людское стадо.В восьмую сотню валит миллионБаранов и ослов.ОтрадноМне, Джугашвили, это сознавать.Но я хочу две тыщи миллионовИметь баранов и ослов.Но стоновИ всяких прочих оскорбленийВеличью царскому не перенесть:Поток приветствий, гимны песнопений —Вот это делает баранам честь!Народ голоден — время воздержаться,Веселья жаждет — надобно постить:Во-первых, мы должны вооружаться,А во-вторых, вассалов снарядить.Мы на Земле, планете дрянной,Людскому стаду мир дадим,И будет царь не иностранный,А свой, советский, властелин.Помогут в этом с Запада бараны:Тольятти, Готвальд, Берут и Торез.С Востока ясного китайские болваны:Поэтик Мао, Ким-головорез.А коль игрок не выразит смиренья,Он Коминформом будет бит:Тому пример, для поученья,Наш сербский тезка и бандит.Владыки и вожди, вам говорю я: горе!Нью-Йорк низвергну, Лондон, Вашингтон,А камни городов я брошу в море —Таков истории святой закон.Восьмой десяток…Время отлетает.Но есть во мне еще величье, мощь,И мой народ в восторге восклицает:Генералиссимус и вождь!Не Македонский я — державы все же пали.Не ассирийский царь — величьем упоен.Я генеральный секретарь, я — вождь Иосиф Сталин,Тиран из Грузии и поп-хамелеон!
Зиновий закончил, обратился к Аде:
— Ну, ребе, что вы можете сказать за эти стихи товарищу Сталину по случаю дня рождения?
— Я могу сказать, реб Зиновий, что стихи от чистого сердца, и товарищ Сталин, если б дошли до него, когда справляли семидесятилетие, был бы прав, воздав автору по заслугам.
— Ну, например, — спросил Зиновий, — как мог бы товарищ Сталин воздать автору по заслугам, чтобы почувствовал благодарность вождя?
— Реб Зиновий, — засмеялся Адя, — вы имеете в виду, куда и на какой срок, чтобы автору не было обидно?
— Да, достопочтенный, — ответил Зиновий, — я имею в виду именно это, потому что писать для собственной блажи можно, но ублажать своим чтением других не то время было тогда и не то время сегодня. Великого учителя уже нет среди нас, но с нами его верные ученики и соратники: Мао, Тольятти, Торез и товарищ Ким. И другие известные товарищи в Первопрестольной, которые умеют постоять за себя и за всех нас. Эти стихи пережили того, кому были адресованы, но, увы, как говорил мудрый царь Соломон, довлеют злобе дня, что в данном случае для поэта большой минус.
— Короче, реб Зиновий, — озлился Адя, — вы зачисляете меня в контры и рекомендуете выворачиваться, пока не взяли за жопу!
— Фи, — сказал Зиновий, — какие некрасивые слова! Но не будь идиотом, не лезь на рожон: надо что-то придумать, как-то предупредить.
— Как предупредить? — Адя вскочил, встал перед Зиновием. — Прийти с повинной в серый дом: вот я, вот мои стихи, делайте со мной, что хотите. Так, что ли? Да я скорей сто раз подохну, чем буду с ними шуры-муры водить. Я видеть их не могу. Понимаешь, не могу видеть!
— Эврика! — воскликнул Зиновий. — Есть еще вариант. Я знаю, ты сам не сделаешь, но я беру на себя: иду к Бирюку, он не Дегтярь, хороший мужик…
— Слушай, Зюнька, — перебил Адя, — да ты провокатор! Сам выпендриться перед ними готов, чтоб на службе среди начальства место дали!
— Идиот! — закричал Зиновий. — Да только слепой не видит, что над тобой, дебил, зависает! Лизочка подходила ко мне, говорила, какие-то враки распространяют про тебя. Она стихов про Йоську не видела, не знает. Но вся трясется девочка, больно смотреть.
— Таки получается, гражданин Чеперуха, — совсем разошелся Адя, — у меня, чтобы не загреметь, одна дорога остается: придет какая-нибудь французская, греческая, итальянская лайба, договориться с капитаном, пусть в трюме или угольном бункере отведет мне надежное место, чтоб мальчики в штатском не могли достать.
— Мысль перспективная, — усмехнулся Зиновий, — но еще вернее — из пушки на Луну.
— Сильно далеко, — расхохотался Адя, — но к тому, Ионыч, идем.
Несколько дней спустя все газеты и радио сообщили потрясающую новость: четвертого октября в Советском Союзе был запущен первый в истории человечества искусственный спутник Земли. Началась новая, космическая, эра.
Вечером жильцы и соседи собрались в пионерской комнате. Зиновий Чеперуха, специалист по станкам с программным управлением, отвечал на вопросы. По словам Зиновия, в ближайшее время можно ожидать запуска спутника с подопытными животными на борту.
— Ну, Зиновий, — торжествовал Адя, — кто первый сказал, к тому идем, чтоб из пушки на Луну!
— Адька, — признал Зиновий, — у тебя чутье, как у марсиан, если они существуют.
Стояли теплые дни. Люди говорили, второе бабье лето, можно было ходить в безрукавках и летних платьях, вечером набросить легкий пиджак или жакет.
Жанна Андреевна приводила в порядок кусок коридора, из которого для Маргариты Израилевны сделали настоящую студию, чуть не двадцать квадратных метров. Андрей Петрович полностью выполнил обещание, которое летом дал Жанне Андреевне, в райисполкоме зарегистрировали как жилую площадь, включенную в общий метраж квартиры, и разрешили поставить вторые рамы.
У Марины сложились хорошие отношения с Блядансами. Зиночка три раза в неделю приходила на уроки к Маргарите Израилевне. Учительница, с виду мягкая, оказалась очень строгая и требовательная, но успехи ученицы были столь очевидны, что вскоре решили ограничиться двумя уроками в неделю.
Марина удивлялась, что Жанна, такая привлекательная женщина — высокая, блондинка, серые, с чуть заметными крапинками глаза — никого не нашла себе с тех пор, как три года назад ее муж утонул во время шторма на Большом Фонтане, когда волна швырнула его и он разбился о скалы.
