Василий Шукшин - Киноповести
— Оставайтесь все. Выбирает тот, кто... забирает. О-о!..— сам болезненно сморщился он.— Вот это каламбур!
Девушки засмеялись.
— Какую же.
— Какую, Иван?
Иван гигикнул, покраснел и... посмотрел на Нюру.
— Ну, раз ты уже выбрал, то мне — все равно: я свою станцию проехал,— сказал профессор.
Оставили голубоглазую, грудастую Любу.
— Закончена сессия — и ноги в руки!— позавидовал профессор.— Что за институт?
— Педагогический.
— Факультет?
— Физмат.
— Физмат, и только физмат. Всемогущий физмат!— огорченно сказал профессор.— Куда только прибежите со своим физматом.
— А вам не нравится физмат?
Профессор весело посмотрел на девушку с физмата.
— Милая, он вам самой не нравится.
— Почему?— растерялась девушка.
— Потому что вам нравится Лермонтов, Есенин...
— Одно другому не мешает.
— О, еще как!
— Педагогический — это, значит, будете учительствовать? — встрял в разговор Иван.
— Да.
— Да-а...— значительно сказал Иван.— Вот сейчас радуетесь, что учитесь, веселитесь — в люди выходите, а я смотрю на вас и жалею...
— Иван!— сказала Нюра.
— Что?
— Чего заборонил-то? Жалеет он. Ты что?
— А что такое, Иван?— заинтересовался профессор — Нюра, почему вы остановили?
— Да нет, я хотел про наших учителей рассказать, про сельских...
— Ну?
— Да ладно!
— Да что же «ладно»? Расскажи.
— Достается им, бедным... Но, может, я, правда чего-нибудь недопонимаю, а полезу рассуждать... Ладно.
— Фигура учителя заметно стала ниже,— сказала девушка Люба.— Очевидно, он это хотел сообщить.
— Что ты хотел сообщить, Иван?— спросил профессор строго.— Что длинные учителя в городе остаются?
— Он сам не знает, что он хотел сообщить,— сердито сказала Нюра.— Выпил лишнего? Ложись вон, спи.
Иван только успевал поворачиваться на слова, к нему обращенные... Но молчал.
Тут из соседнего купе пришла делегация девушек.
— Сергей Федорыч... простите, пожалуйста...
— Ну, ну,— сказал профессор.
— Мы вас узнали... вы по телевидению выступали...
— Выступал. Был грех.
— Пойдемте к нам... Расскажите нам, пожалуйста... Мы вас приглашаем к себе. Мы — рядом.
— Пошли, Иван. Недалеко.— Профессор встал.— Бутылочку брать с собой?— спросил девушек.
Девушки засмеялись.
— Берите!
— Ваня, а ты бы воздержался — не ходил,— сказала Нюра.
Но Ивану очень интересно с профессором.
— Да будет тебе! Чего тут такого? Рядом же.
— Да ничего! Будешь потом по вагону бегать...
— Нюра, он не будет бегать по вагону,— пообещал профессор.
И профессор с Иваном ушли.
А луна светила!.. Ночь шла по земле, выстилая на полянах белые простыни.
Жутковато, гулко прогудел мост... Поезд выскочил из его железной паутины и громко закричал, радуясь воле.
Выбежали к дороге белоногие березки — и такие они ясные, белые под луной, такие родные... И грустные. Смотрят вслед поезду.
— А вот вы приезжайте, посмотрите!— шумел в купе, где студенты, щедрый, размашистый Иван.— Вот тогда узнаете, как я вижу!..
Студентам весело. Ивану тоже.
Только профессор как-то задумчиво смотрел на Ивана: не то ему жалко Ивана, не то малость неловко за него.
— А косить мы будем?
— А зачем косить? У нас теперь машины косют... А-а, так — в охотку? Можно покосить. Я вас устрою. Но это, ребятки, тяжело. Лучше мы с вами сядем в лодочки... Как в песне-то поется:
«С сестрой мы в лодочку садились,Тихо-онько плыли по волна-ам...»
Студенты засмеялись.
— А «Волга» у вас есть?
— А зачем она мне? Я без «Волги» вот так живу! Я, ребятки, живу крупно. Чего только у меня нет! У меня — зайдешь в дом — пять ковров сразу висят. Персидских.
— А шкура медвежья есть?
— Три штуки. Одна в прихожке — я сапоги об ее вытираю, одна в детской, детишки на ней играют, волосья дерут... Дальше, посмотрим направо — барометр висит...
— А громоотвод?
— Громоотвод — на крыше. Я пока внутренность описываю. А налево, как зайдешь,— сервант на тоненьких ножках. Я его один раз — с получки — задел нечаянно, на сорок восемь рублей одной только посуды расколол...
— Жена вам — скандал?
— Не, она у меня не базланит. Это не то что есть некоторые... Ох, не будьте такими — это хуже всего на свете. Тут и так-то... не сладко, а если еще и дома... Если я устал как собака, я посплю, отдохнул — можно снова за работу. А если еще дома... Нет, это плохо. Хуже нет.
— Вы же говорите, вы хорошо живете.
— Я-то хорошо! Я про других. А я-то — дай бог каждому! Я, допустим, прихожу с работы: «Ну, Нюся, давай корми, голубушка». Она на стол — картошку с мясом. Мясо у меня круглый год не выводится. Свиннота эта у меня вот здесь сидит.— Иван хлопнул себя по загривку.— Ох и прожорливые же!.. Иной раз взял бы ружье и пострелял всех к чертовой матери. А если, бывает, совсем здорово устанешь на работе, я сразу, с порога: «Ну, Нюся...»
Нюра сидела одна у темного окна, слушала песни по радио.
Вошел профессор.
— Ну, Нюся!.. Что, скучаем?
— Что он там?— озабоченно спросила Нюра.
— Иван?.. Да ничего особенного, не беспокойтесь. Рассказывает студентам, как он хорошо живет, богато.
— Тьфу, трепло! Вот трепло-то! Пара штанов завелась лишняя да рубаха-перемываха... Богач! Вот, знаете, так мужик — ничего, грех жаловаться: ребятишек любит, меня жалеет... Но как выпьет, тут уж держись: или хвастать начнет, какой он богатый, или в драку лезет. И ведь сколько уж раз учили, дурака, один раз голову стяжком проломили — неймется! Нальет глаза, и все нипочем: на пятерых, на пятерых лезет.
— Часто пьет?
— Да нет, так-то грех тоже жаловаться. Работает-то он правда много. У их все в роду — работники. Его уважают. А вот есть эта дурацкая замашка... Как праздник подходит, так у меня душа загодя болит. Люди веселятся, а я сижу дома, жду: счас прибегут, скажут: «Ванька дерется!»
Профессор вздохнул.
— Смеются там над ним?— спросила Нюра.
— Да нет... Ну, молодые: им палец покажи, они смеяться будут. Там все беззлобно... Сострить опять же можно. Только...— Профессор не стал говорить, что это «только».— Ничего. Не беспокойтесь.
— Как же не беспокоиться — не чужой. Сердце-то болит.
В купе, где студенты, слышно, запели под гитару нечто крикливое, бестолковое:
«В трюмах кораллы и жемчуг;Весел пиратский бриг.Судно ведет с похмельяСам капитан-старик...»
— Пираты,— в раздумье молвил старик профессор.— Пираты, ковбои... Суровая зелень. Отчаянный народ.
В купе заглянул курносый парень.
— Это у вас?
— Что?
— Пели-то.
— Нет, это по соседству,— сказал профессор.— Они уже перестали. Слова списать?
— Я бы их так запомнил... Хорошая песня.
— Куда путь держим?— спросил профессор.
— В Крым.— Курносый присел на диван.— Второй раз. Опять радикулит... Замучил.
— Болит?— посочувствовала Нюра.
— Болит,— отмахнулся курносый, настраиваясь поговорить о другом.— Во народу где! Идешь по пляжу — тут женщина голая, там голая — валяются. Идешь, переступаешь через их...
— Совсем голые?!— удивилась Нюра.
— Зачем? В купальниках. Но это же так — фикция. Я сперва в трусах ходил, потом мне один посоветовал: «Купи плавки!» Так они что там делают: по улице и то ходят вот в таких вот штанишках — шортики называются.— Курносый чуть подсюсюкивал, у него получалось — «станиски», «сортики».— Ну, идешь, ну, смотришь же... Неловко, вообще-то...
— Ну да,— согласилась Нюра,— другая и по морде даст.
— Да нет, там это само собой разумеется. Но, вообще-то, неловко. Ну, мне там один тоже посоветовал: ты, говорит, купи темные очки — ни черта, говорит, не разберешь, куда смотришь...
— Во!
— Заходишь вечером в ресторан, берешь шашлык, а тут наяривают, тут наяривают!.. Он поет, а тут танцуют. Ну, танцуют, я скажу! Вот собаки! Сердце заходится. Так глядишь — вроде совестно, а потом подумаешь: нет, красиво! Если уж им не совестно, чего же мне-то совестно? Ритмичность... везде ритмичность. Там один тоже стоял: бесстыдники, говорит, что вытворяют! Ну, его тут же побрили: не нравится, говорят, не смотри. Иди спать. А один раз как дали «Очи черные», у меня на глазах слезы навернулись. Такое ощущение (осюсение), полезь на меня десять человек — не страшно. Я чуть не заплакал. А полезли куда-то на гору, я чуть не на карачках дополз — красота! На всех пароходах — музыка. Такое осюсение что музыка из воды идет. Спускаемся — опять в ресторан...
— Это ж сколько денег просадить можно?!— сказала нюра.—Тут ресторан, там ресторан...
— Они там на каждом шагу! Мне там один тоже говорит: первый и последний раз. Корову, говорит, целую ухнул. Нет, там есть пельменные, вообще-то. Три порции — от так от хватает...
