Николай Сказбуш - Октябрь
— Ощущение массы в революции — это главное, — восклицает Левчук.
— Мы не на плац-параде, — угрюмо отзывается Павел, — я солдат, а не фельдфебель. Я сам — масса и уж никак не хуже вашего знаю, о чем думают сейчас рабочие люди.
Агнеса, не слушая Павла, осматривает комнату, она словно прикасается к каждой вещи и во взгляде ее что-то непривычное, детское.
Левчук встает, упирается локтем на спинку стула, это придает его жилистой фигуре еще более уверенный, устойчивый вид.
— Не следует всё же забывать вам, товарищ Павел, — Левчук усиленно нажимает на это «вам», — не следует забывать, что видные работники нашей организации стоят сейчас на позиции объединения! — отчеканивает он, ощущая свое превосходство, словно выговаривая провинившегося ученика.
— Вы только что говорили об офицере, потерявшем свою полуроту.
— Э, довольно! История рассудит лучше нас.
Левчук берет со стола стопку книг, проверяет, крепко ли связана бечевочка. Подхватывает под мышки легко, небрежно, будто свое добро.
Книги Агнесы!
Тимош ревниво следит за каждым его движением, — что означает это «видные работники нашей организации…»? Почему Агнеса молчит? Он ждет ответа Агнесы. Она подходит к зеркалу, поправляет уложенные венчиком косы, собирает со стульев платья: ситцевое в горошинку: старенькое домашнее, перешитое из гимназической формы; новое шерстяное, с легкой отделкой и строгими складками — самое лучшее ее платье — встряхивает, расправляя ткань, и прячет всё это в чемодан.
Она переезжает на Никольскую, вместе с Левчуком!
Тимош с трудом подавляет охватившее его волнение. Разве он смеет сказать что-либо Агнесе, упрекнуть ее?
Левчук, отложив книги, с хозяйственным видом помогает девушке упаковывать чемодан.
Что-то вдруг подхлестывает Тимоша, он не владеет уже собой:
— Агнеса, а я почему пришел… — Тимош нерешительно подходит к девушке — я пришел сказать…
Агнеса, придерживая рукой крышку чемодана, оглядывается на парня, она словно угадывает его мысли. Тимош говорит уже твердо:
— Иван приехал!
Агнеса вздрагивает, она всё еще продолжает стоять на коленях, перекладывая и расправляя вещи, потом вдруг вскакивает, отталкивает чемодан:
— Когда? Где он?
— Да, наверно, у нас…
— Он, послал тебя за мной?
— Да, все уже ждут… — не задумываясь, отвечает Тимош.
— Что же ты молчал? — Агнеса суетится, подбегает к зеркалу, накидывает легкий газовый шарф, комкает, бросает, подхватывает темный кашемировый платочек:
— Бабушка, я ухожу, Иван приехал, — подходит к брату, — слыхал, Павел?
Павел сосредоточенно смотрит на брошенные книги, потом на сестру, потом на Тимоша — Тимош отводит взгляд.
— Пошли, Тимошенька, — Агнеса берет парня под руку.
Левчук с книгами под мышкой преграждает им дорогу:
— Позвольте, а чемодан?
Тимош впервые улавливает в его взгляде что-то похожее на обыкновенное человеческое чувство. Крепенький, слаженный, словно отчеканенный, он стоит посреди комнаты, выставив вперед ногу в красивом сапожке — монумент без пьедестала.
Он пытается остановить Агнесу, потом, поняв, что девушку теперь ничем не удержишь, семенит следом:
— Я немного провожу тебя.
— Нет, не надо.
— Нет, я все-таки немножко…
Они выходят на улицу. Александра Терентьевна, расстроенная, с опухшими глазами, появляется на крыльце, кричит что-то вдогонку.
Тимош оглядывается — Александра Терентьевна просит передать почтение старикам, пожелать добра Ивану и наказать, чтобы непременно приходил:
— Приведи его, Агния, что ж это он!
Тимошем вдруг овладевает робость, самая подлая мальчишеская робость — он стыдится, боится своей затеи: что он скажет ей, когда выяснится, что Иван и не думал приезжать?
— Скорее, — торопит Агнеса, но Тимош не спешит, И Левчук не спешит, он говорит, говорит всю дорогу, Агнеса не слушает, а он продолжает говорить. Тимош поглядывая на него сбоку, думает:
«Многие видные работники нашей организации…»
«Нет, — размышляет Тимош, — теперь ты не похож на видного работника. Совсем не похож».
На углу Вокзальной кто-то окликнул Спиридона Спиридоновича:
— Левчук! Товарищ Левчук!
— А, Панифатов, — Левчук первым протягивает встречному руку, — извините, не мог, голубчик!
— Не мог! — Панифатов подносит руку к козырьку, прикладывает к сердцу и отвечает поспешным рукопожатием. — Вы всё можете!
— Ну, уж, — снисходительно склоняет голову набок Левчук и торопится отпустить Панифатова, — сейчас догоню вас.
Спиридон Спиридонович провожает его приветливой улыбкой — особой, свойственной Спиридону Спиридоновичу мимолетной улыбочкой; едва Панифатов отходит, она тотчас слетает с окаменевшего лица.
— Наш товарищ из Крыма, — поясняет Левчук, обращаясь к Агнесе, — собственно из Севастополя. Проделал там огромную работу, — и тут же забывает о товарища из Крыма.
— Агнеса, я должен идти… Когда я тебя увижу?
— Не знаю, я сейчас ничего не знаю…
— Хорошо, встретимся в Совете, — он неохотно отпускает девушку.
Агнеса расспрашивает Тимоша об Иване, Тимош отвечает невпопад, — неспокойно у него на душе — что скажет девушке, чем объяснит нелепую выходку? Найдет ли в себе силы поговорить с ней, убедить не предпринимать ничего до возвращения Ивана? Все добрые намерения и мысли рассеиваются, как только они остаются вдвоем.
— О чем ты думаешь, Тимошенька? — присматривается к нему девушка. — Вечно занят самим собой.
Что он ответит ей? Сейчас подойдут к дому, вот видна уже старая сосна и кровля хаты…
— …Ты всегда казался мне чудаковатым парнем, а последнее время стал совершенно невыносимым.
Вот уже знакомая калитка, покосившееся крылечко…
«Прасковья Даниловна умная женщина, — утешает себя Тимош, — она всё уладит».
У него уже созрел план: женщины сами обо всем между собой договорятся. Успеть бы только шепнуть Прасковье Даниловне.
Чтобы выиграть время, Тимош первым взбегает на крылечко, нетерпеливо стучит в оконце…
Знакомые шаги. Дверь открывает крепкая уверенная рука. На пороге — Иван.
Тимош отступает, чуть не слетев с крыльца.
— Ты, кажется, чем-то удивлен, Тимошенька? — угадывает он насмешливый взгляд Агнесы.
Иван выручает Тимоша:
— Как здорово, что ты пришла!
— Благодари Тимошку, — вспыхивает девушка. Иван уже обнимает ее.
Тимош старается держаться с достоинством радушного хозяина.
— Заходите, пожалуйста.
Пока рассаживались за столом, перекидывались первыми торопливыми словами, пока тянулось обычное в таких случаях замешательство, Прасковья Даниловна украдкой разглядывала девушку так, словно в хату вошла ее судьба. Тимош, улучив минутку, шмыгнул в комнату старшего брата, решив, что без посторонних беседа пойдет успешней.
Прасковья Даниловна потчевала, чем бог послал, а девушка, хорошо зная обычаи окраины, отказывалась три раза кряду, и уж только потом отведывала соления и квашения, отвечая на расспросы с несвойственными ей робостью и смущением.
Тимош прислушивался к ее тихой покорной речи и мечтал нивесть о чем — кто его знает, быть может, он видел уже себя добрым дядюшкой.
Однако тихая беседа продолжалась недолго.
— Вы не сердитесь на меня? — возможно почтительней осведомилась Агнеса.
— За что же? — удивилась Прасковья Даниловна и голос ее дрогнул от недоброго предчувствия.
— Да за то, что отбираю у вас Ивана, — еще более почтительно пояснила Агнеса.
— То есть, почему же — отбираете? У матери сына никто не отберет. А счастию вашему мешать не станем.
— Да мы ведь на Никольскую переезжаем.
— На какую это Никольскую?
— Мы общежитие молодежное затеяли.
— Это ж какое общежитие? — насторожилась Прасковья Даниловна. — Не студенты уже, кажется.
— Да просто хотим жить сообща, чтобы всё было общее.
— То есть, как это сообща? Я думала, вы замуж за Ивана собираетесь, так причем тут общежитие? Если у вас хата мала, пожалуйста, у нас тут места на всех хватит. У вас и комната будет своя, отдельная. Я и заходить туда не стану, — уголки рта Прасковьи Даниловны дрогнули, запали ямочками, — вы напрасно, только обижаете нас.
— Да ведь это не простое общежитие, Прасковья Даниловна, это совсем особое. Всё по-новому — ломаем весь старый уклад, всю рутину, — начала было Агнеса и запнулась, — в хату вошел Тарас Игнатович.
— Гости у нас дорогие, — поднялась навстречу мужу Прасковья Даниловна.
— Да я еще со двора голос его зачуял, — прижал сына к груди Ткач, — и вам здравствуйте, барышня.
— Что это вы меня барышней величаете? — шумно отодвинула стул Агнеса.
— Да как же еще сказать? Не девочка и не дамочка, значит барышня.
