Георгий Черчесов - Прикосновение
— Но откуда у тебя уверенность, что остановят? — пытался заставить Тотикоева заговорить всерьез Тотырбек.
— Фашист вторые сутки утюжит снарядами нашу оборону, а прорвать не может, — сказал Агубе.
— Так ты что? И не собираешься в путь? — упрекнул Тотырбек.
— У меня жена предусмотрительная, — усмехнулся Агубе. — Меня еще дома не было, а хурджины у нее уже были набиты. Да спешить некуда. Передовая отсюда не так близко. Если немец прорвется, успеем в лесок податься.
— В этот лесок? — вознегодовал Тотырбек. — В нем будешь искать спасение?!
Агубе вдруг посуровел:
— Отсюда я далеко не уйду. Не для того с гор сюда спустился, чтоб так легко оставить эту землю, давшую нам счастье и этот дом. — Помолчав несколько минут, он тихим голосом признался Тотырбеку: — Здесь во сне чаще всего горы видел. А в окопах снилась эта улица, хадзар, поле… Родными они стали, в душу врезались, и никому теперь не оторвать меня от них… В лесок пойду и буду мстить фашистам, мстить, пока не отправятся восвояси… — Прежняя улыбка вновь заиграла на его губах. — Ты, председатель, создавай партизанский отряд и меня не забудь включить в него. — И повернулся к Тотырбеку: — Гадаешь, отчего мне весело?
— Гадаю, — произнес председатель.
— Ни за что не отгадать тебе. Лучше сам расскажу… Ты помнишь день, когда я возвратился домой? Пусть ты и осудишь меня, но я признаюсь: был счастлив! Я вновь был рядом с женой, детишки посапывали во сне… И не думал, что так сладостно будет на душе от ласк жены, которая очень старалась не плакать, глядя на мои раны. Заснула она, а я не мог. Мне не спалось. Я тихо поднялся с кровати, проковылял на кухню напиться холодной воды — опять же своей, горной, ледниковой! — и уселся у окна. Смотрел на пустую улицу, которая мне так часто снилась, — и не мог оторвать взгляда от нее. А чего, кажется, здесь смотреть? И вот поднялся я с табуретки, оперся о подоконник, и в ладонь врезалось что-то. Пригляделся: спица! А рядом уже почти связанный мужской носок и клубок ниток. Прижал я шерстяной носок к лицу и чуть не заплакал. А как же? Я дома, вокруг меня родные люди, и жена так заботлива. Потом увидел на подоконнике второй носок. Резанула боль, что жена зря старалась, долго мне еще не натянуть на раненую ногу носка. Захотелось мне надеть его. Надел и… ахнул: слишком велик он для меня был. По натуре я ревнивый человек. И тут меня ошарашила подлая мысль: пока я там, на фронте, сражался, кто-то вокруг Зины крутился. Ей ведь и в молодости проходу не давали, вы знаете, Тотырбек… Верите, вмиг мир стал не мил. Зубами поскрипел, но думаю: ладно, высмотрю, кто он, и я не я, если не расправлюсь с ним. А утром новая горечь: накрыв стол и наскоро похватав с тарелок картофелины и фасоль, жена тут же, при мне, взялась за спицы. Так и мелькали они в ее руках… — Он помолчал, потом вздохнул: — Мало свободного времени сейчас у женщин, и свою домашнюю работу выполняют, и нашу, мужскую…И вот смотрю я на сверкающие спицы — и боль ревности клокочет в груди. Закончила она вязать пару, гляжу — с ходу приступила ко второй. Меня аж пот прошиб. Ишь, думаю, как для своего соблазнителя старается!.. Глаз не спускал с носков, все ждал, когда жена соберется отнести их. И дождался… — Он весело засмеялся. — Сегодня утром гляжу: заворачивает их в газетку, что с довоенных времен на полке в шкафу была расстелена. Я, конечно, хвать за свой костыль, чтоб проследить незаметно за нею. А Зина оборачивается ко мне и говорит:
«Мечтаю, чтоб храбрецу достались мои носки».
Я, конечно, уже начал догадываться, что к чему, но хотелось убедиться, что не ошибаюсь, и спрашиваю:
«Адрес есть?»
«Откуда? — засмеялась она. — Кому достанутся — тому достанутся».
А я, как дурак, все пытаю ее:
«А чего ж тогда ты такие огромные связала, если не знаешь, какой он из себя, тот, кому вяжешь?»
«А мы, женщины, меж собой так и решили: вязать большие размеры; хуже, если на большую ногу маленькие носки достанутся. Досаду вызовут, — объяснила она и вдруг прижалась ко мне, заглянула в глаза: — Ты не обидишься, узнав, что я твой овчинный полушубок тоже сдала для отправки фронтовикам? Прошлой зимой, как подумаю, в какой мороз солдаты под открытым небом, — слезы наворачиваются на глаза. Все теплое понасобирали женщины в селе, все отправили. Ты понимаешь — я как и все. Твоя овчинка кому-то досталась, смотришь, чья-то тебя согревает…» Пряча слезы, она торопливо пошла к двери.
А я так и застыл посреди комнаты с костылем в руках. Застыл, а в груди потеплело… Чувствую, опять улыбаться могу, радоваться жизни могу, в глаза жене смотреть могу!..
— Так и не сказал ей, что мучило тебя? — спросил Тотырбек.
— И не скажу, — заявил Агубе и насмешливо посмотрел на собеседника: — Может, и тебе зря рассказал?..
«Нет, не зря, не зря, Агубе», — подумал Тотырбек и пожалел, что на фронте не все знают, как тяжко приходится в тылу. Как-то газета сообщила о том, что колхозники Ногунала отправили в город обоз с зерном. В заметке говорилось о том, что на рабочих местах мужчин, ушедших на фронт, заменили женщины, подростки и старики, говорилось, что им нелегко удалось собрать урожай. Но не расскажешь о том, как в бессилии руки роняли серпы и слезы отчаяния бежали по щекам. Жены и матери каждое утро вставали раньше всех, чтоб покормить детей и вместе с ними отправиться в поле. Многие семьи так все вместе и направлялись на работу. Тотырбек заходил в правление, чтоб отдать нужные распоряжения, и, оседлав коня, догонял за селом идущих в поле людей. С каждым месяцем из хадзаров выходило все меньше мужчин — подростки взрослели и спешили в военкомат. Матери и не пытались отговорить своих сыновей-добровольцев. Из многих домов ушли на войну по трое и четверо мужчин. В некоторые семьи пришли первые похоронки. Завидя на улице почтальона, люди невольно замирали в тревожном ожидании — в чей дом постучится беда. Бедный почтальон, старый Бази, кого когда-то встречали в каждом доме наполненным рогом, теперь просил и требовал, чтобы Тотырбек назначил другого на эту должность, и председателю стоило больших трудов уговорить его поработать еще.
Люди стали понимать друг друга с полуслова. Стоило Тотырбеку однажды начать говорить, что на деньги тружеников будет построена танковая колонна «Колхозник Северной Осетии», как горянки не дали ему договорить, закричали: «По скольку рублей надо вносить?» — «Кто сколько может», — ответил Тотырбек, а кто-то из задних рядов его поправил: «Ты хотел сказать, у кого сколько есть, тот столько и вносит!» И гул одобрительных голосов заполнил нихас. Когда узнали, что в госпиталях не хватает подушек, вмиг загрузили целую подводу пуховыми подушками и матрацами и отправили в город. Так же дружно собирали теплые вещи: пальто, полушубки, шарфы, перчатки, носки. Умолкали, лишь когда старик отец приносил одежду погибшего сына и молча укладывал ее в мешок.
Сегодня женщины опять собрали подарки воинам. А что, если направить делегацию? Пусть сами вручат подарки, и бойцам будет приятно, и людям важно.
…Фронт приближался, и надо было быть готовыми к эвакуации людей. Всех лошадей и подводы Тотырбек приказал держать возле дворов.
— Вы помните, Тотырбек, как первый раз сели на коня? — спросил Агубе.
Как забыть, хоть и было это полвека назад? Дед в Хохкау рискнул посадить его, пятилетнего малыша, на гнедого мерина. Тотырбек до сих пор помнит, как дрожал он и эта дрожь передавалась коню.
Он настороженно поводил ушами и косился на ребенка недобрым глазом. Мальчику было и страшно, и интересно, ведь он уже так вырос, что сидит на коне…
— И я помню, — сказал Агубе и кивнул на сына: — И он запомнит на всю жизнь. И детям своим, и их детйм будет рассказывать, как впервые сел на коня, и принадлежал тот конь председателю колхоза.
Тотырбек невольно улыбнулся и готов был обнять и расцеловать Агубе. Он слышит выстрелы вражеской артиллерии, но он думает о жизни. Весь израненный, верит, что его сын выживет, станет отцом и дедом и будет радоваться жизни.
Глава седьмая
…Тотырбек перебирал в памяти прошедшие годы. Неужели забыты все трудности? Неужели земля потеряла свою ценность в глазах людей? Но как это может быть, когда от нее, от того, насколько она щедра, зависит благополучие и само существование человека?.. Тотырбек искал ответа на свои вопросы. Его никуда не тянуло. Он не желал никого видеть, ибо боялся, что ненароком обидит кого-нибудь случайно встретившегося ему по пути… И Тотырбек не выходил со двора, не спешил, как прежде, на нихас, где в тихих спокойных беседах-воспоминаниях проводили свой дни такие же, как он, пенсионеры. Старец не покидал хадзара, но его находили и дома. Сегодня с утра начались визиты. Сперва пришел сын Андрея Кокуева, ныне покойного председателя сельсовета, просил Тотырбека быть тамадой на свадьбе дочери. Старик отказался, хотя уважал эту семью. Внучка Андрея, которую тог так и не увидел, выходила замуж за парня из почтенной семьи… Тотырбек усомнился, сможет ли он вновь обрести то душевное равновесие, что необходимо сидящему во главе стола и без которого нельзя вести свадьбу. Тотырбек; предложил пригласить тамадой старейшего жителя села, но сын Андрея отрицательно покачал головой, признавшись: «Слишком уж он придерживается старинных обычаев: ни гостям покоя, ни радости молодежи; жениха заставит покинуть дом, женщин за столом не терпит». Прежде Тотырбек непременно бы возглавил свадебный кувд в доме Кокуевых, но сейчас он только отрицательно качал головой.
