Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый
Нет, это, кажется, было пределом всему! Антонина быстро схватила с вешалки пальто и, не оглядываясь на мать, бросилась к двери.
— Дочка, куда ты? — услышала она за спиной жалостливое, материнское.
Но Антонина уже не слушала. Торопливо, придерживаясь за кусты, боясь оступиться, стала спускаться вниз. Свет в домах уже погасили, приходилось идти на ощупь, придерживаясь чужих изгородей. Она и сама, пожалуй, не знала, куда и зачем идет. Ей хотелось сейчас-одного. — уйти подальше от дома. Не видеть этих дурацких выкомариваний отчима, унижений матери.
V
Внизу шумела улица. Правда, это не был тот дневной шум, когда машины идут непрерывным потоком, когда гудение двигателей сливается в одну напряженную звуковую ноту. Сейчас шум накатывался волнами. Было слышно, как он зарождается в начале улицы, усиливается в середине ее и слабеет, стихает в конце. Движение было односторонним, огни машин малиново, расплывчато отражаясь в мокром асфальте, стремительно скатывались к центру города.
Антонина приподняла воротник пальто и, засунув руки поглубже в карманы, огляделась. Улица была пустынной. Впереди маячили редкие спины прохожих. Да и что было делать в этот полночный час на улице?
Она шла не спеша, вглядываясь в знакомые дома, которые вечером выглядели иначе, проступая какими-то неожиданными линиями. Она много раз пробегала по этой улице, одержимая разными заботами, сегодня же спешить было некуда. «Броди, любуйся хоть до самого утра, — невесело подумала она, — покуда не закоченеешь».
В упор глядел зеленый глаз светофора. Антонина ступила на перекресток. Вплотную к пешеходной дорожке стояло пустое такси. Молодой кудлатый шофер приспустил стекло: выбросил пятерню, перебирая пальцами, как бы суша их.
— Эй, красивая! Далеко путь держишь?
Антонина мельком глянула на шофера.
— Может, по пути? А?
Она перешла на противоположную сторону, где широко по всему фасаду потрескивала неоновая вывеска аптеки. Шофер подрулил следом, открыл дверцу:
— Прошу, пани!
Из двери аптеки высунулась старушка, бережно прижимая к груди большую склянку. Призадержалась, полюбопытствовала, засеменила к перекрестку.
Антонина, не удостоив ответом словоохотливого шофера, пошла дальше. Но таксист, казалось, и не думал отступать, на тихом ходу катил подле, продолжая зубоскалить:
— Эй, ну нельзя же так! У меня все же план. Понимаешь? Начальник запретил конем ходить. Слышь, красивая? Спасай!
«И чего прицепился, — незлобиво подумала она, — катил бы себе».
— Красивая, слышь чего? У меня кассеточка классная. — Парень хлопнул ладонью по черной коробке магнитофона, что лежал между сиденьями. — Рэй Конифф. Слышь! Последние записи.
Парень щелкнул выключателем, прибавил громкость. Женские и мужские голоса повели грустную и красивую мелодию.
— Может, все-таки сядете, синьорита! — парень выключил магнитофон. — Наша фирма практикует в кредит. А потом, я бы все равно с такой красавицы не взял. Крест святой. Провалиться мне на этом месте.
Несмотря на излишнюю болтливость, что-то располагало к этому парню. Быть может, эта его открытость и бесшабашность? Антонина усмехнулась. Странно, но она не могла устоять перед соблазном сесть в машину.
— Давно бы так, — воскликнул, все более оживляясь, парень, помогая Антонине плотнее прикрыть дверцу, наклонившись к ней, приблизив лицо. Она теперь могла хорошо рассмотреть парня. Был он молод. Лет двадцати или чуть больше, — видимо, недавно отслужил. Лицо по-мальчишески чистое. Густой чуб.
Парень сунул руку в «бардачок», как бы невзначай задев ее колено. Антонина вопросительно взглянула на парня. И тот, словно бы оправдывая нечаянность своего движения, вытянул пачку сигарет.
— Хочу предложить! «Дипломат». Высший сорт.
Парень умело встряхнул пачку. Тесно сдерживаемая по бокам другими, высунулась посередине длинная, узкая сигарета.
— Спасибо, не курю, — поблагодарила Антонина.
— Редкий случай, — отозвался шофер, прижигая сигарету от прикуривателя, — по крайней мере, среди моих знакомых. Кстати, позвольте представиться: Михаил. Хорошее имя, верно? Обратите внимание, кому зря не дают. Кутузов, Глинка, опять же Миклухо-Маклай! По-нашему, тот же самый Михаил. Имя исключительно для выдающихся, я бы даже сказал, незаурядных личностей. Михаилы всюду проявили себя. И тут, на грешной земле, и там, в околоземном пространстве. Надеюсь, о Михаиле-архангеле что-либо слышали. Нелишне, думаю, напомнить, что всевышний в первый день сотворения мира, составляя придворный штат, сразу же выделил семь главных ангелов, только их, первенствующих, наделив именами. Так вот, первым был архистратиг Михаил — вождь небесных сил и воитель духов тьмы. В железных латах, с щитом и копьем. Такой красавец! Какому там дракону, сатане устоять! Руки в ноги — и без оглядки. Шутка ли, в честь одного — два праздника в году, разумеется, помимо моего дня рождения. Михайлов день. Двадцать первого ноября. Прошу запомнить. А двумя месяцами раньше, девятнадцатого сентября, день чуда святого Михаила, или михайлова чуда. Но мои предки, кажется, были не в ладах с религией. Нет бы догадаться выпустить меня где-нибудь в серединке — в октябре, скажем, — так нет, в самом начале, в январе. Но ведь год открывать, согласитесь, тоже немалая честь. Опять же, не всякому дано.
Антонина улыбалась, слушая болтовню таксиста. Прежние беды не казались уже существенными. «Образуется, — думала она, — все образуется. И дома, и на работе». Если что и тревожило ее сейчас, так только курсант из «летки», спрыгнувший на ходу. Все бы ничего у него. Она вспомнила его лицо, добрую светлую улыбку. «Славный парень», — думала она, скрупулезно перебирая в памяти те минуты, когда накоротке — отбирая билеты, принося чай — виделась с ним. Как хорошо смотрел он на нее. И ничего не было сказано им, а запал в душу. Ей было приятно думать о неизвестном курсанте из летного училища и слушать тихую красивую музыку из транзистора.
— Сознательно не спрашиваю вашего имени, — прервал ее мысли Михаил-таксист, пытливо посмотрев на нее. — Хочу угадать. Удастся?
Она пожала плечами.
— Хотя перебирать женские имена — значит терзать свою душу воспоминаниями давно ушедших дней. Этого я, право, не смогу выдержать. Уж лучше не будем трогать копилку. Снимите же свое покрывало, прекрасная незнакомка. Назовитесь же?
Ей было непринужденно и легко с этим веселым Мишей-таксистом. Видать, не битый еще житейскими невзгодами, он был полон энергии, которую охотно тратил на слова. Балагур, он, по-видимому, был неплохим парнем. Дальние дороги худо-бедно научили ее разбираться в людях, даже под шелухой слов угадывать их истинную сущность. Вот и Миша-таксист разыгрывает из себя бывалого, немало видавшего человека, хотя сам зелень зеленью. Это, видимо, истинное свойство молодости — казаться старше своих лет. Она давно заметила эту странную привычку молодых парней — прибавлять себе года. Девчонки, те все прикидываются несмышлеными козочками, а парням все хочется выглядеть поопытней, помудрее. И ничем нельзя больнее ранить самолюбие таких, как напоминанием о незрелости. Если девчонка упрек этот примет кокетливо и даже постарается обернуть себе на пользу, то для парня подобный упрек — кровная обида, которую он даже и не старается скрывать.
Миша-таксист, как бы невзначай, тронул ее колено.
— Не надо! — сказала устало Антонина, отстранив его руку.
— Но разве я виноват, что у тебя такие красивые ноги, — стал оправдываться Михаил. — Любой другой на моем месте вряд ли бы устоял. А тут офонареть можно — месяц без бабы.
Антонина успела приметить узкое золотое кольцо на безымянном пальце Миши-таксиста. Как-то не верилось, что этот баламут женатый человек.
— Где же она? — спросила Антонина.
— Известное дело где. В роддоме!
Трудно было понять — шутит он или говорит правду.
— Что так смотришь, не веришь? Михаилы — они такие, во всех делах спорые.
— Как же ты так? — спросила растерянно Антонина.
— Как? — отозвался непонимающе Миша-таксист.
— Да так, — сказала рассерженно Антонина, — она там из-за тебя страдает, а ты тут дурака валяешь.
— Это точно! — послушно согласился Михаил. — Сам черт не поймет, что я за мужик. Сам порой на себя удивляюсь. Баба не хуже, чем у других, может, даже и лучше. Путевая и личиком тоже. А подвернется случай, стараешься не упустить. Ладно бы своя баба не нравилась! Скажи, отчего так?
— От распущенности! — ответила она, уверенная в своей правоте.
— Тоже скажешь, — обиделся Миша-таксист, — да что я, по-твоему, пожиратель женских сердец? Да у меня никого кроме нее не было и нет. Мне-то что тебе темнить!
И то верно! Откровенней всего человек бывает с незнакомым. Сколько раз в поезде ей приходилось слышать всяких признаний, на которые в другой ситуации человек не решился бы.
