Музафер Дзасохов - Белая малина: Повести
— Две восемьсот.
— Ну да? Даже еще и восемьсот? — Брови старика сошлись над переносицей. — Ты ведь только что две с половиной просил!
— Я ошибся.
— Слушай-ка, дорогой, вот тебе две четыреста!!! Шагай домой и радуйся. Посмотри, твоя сестра вся посинела от холода. Больше моего вам никто не даст.
— Ничего, даст.
— Не даст, говорю тебе! Это очень хорошая цена. Кто хотел купить, уже купил. Видишь, базар расходится?
Людей в самом деле стало поменьше. Многие собирались домой, привязывали к телегам непроданный скот.
— Ну как, дорогой? — помолчав, снова спросил старик.
— Я не отдам за эту цену.
— Тогда счастливо оставаться!
Недоволен… Еще бы! А я радовался. И Дунетхан облегченно вздохнула, когда старик отошел.
В прекрасном настроении мы возвращались домой. Когда миновали Уршдон, я снял веревку с коровы: не надо тянуть за собой, теперь сама дорогу найдет. Домой идем!
— А знаешь, — сказала Дунетхан, — я утром помолилась. Посмотрела, как Нана молится, и сама…
— А зачем?
— Чтоб Фыдуаг не купили.
Я обомлел:
— Так ведь и я молился! Я и цену дорогую просил, чтоб не продать.
— А я сразу поняла. Только боялась, что старик тебя уговорит.
— Я и сам боялся.
Дунетхан очень любила Фыдуаг, она и эту кличку ей придумала. Фыдуаг — баловница по-нашему.
Не понять, кто больше радовался — мы или наша Фыдуаг. А теленок-то — как он бежал за матерью, подпрыгивая и брыкаясь! Мы едва поспевали.
Только Нана осталась недовольна.
— Надо было отдать за эту цену. У бедняка и цену ценой не назовешь… Что теперь делать? Одно несчастье за другим!
— Откуда ж мне было знать?
— «Откуда, откуда»! Ты теперь в доме за мужчину, должен сам решать. Не думала, что таю получится, не предупредила заранее… Деньги вам пригодились бы! Все ваши заботы на одной ниточке держатся…
За что она ругает меня? Как велела, так и делал. А чего не велела, не делал.
— Недавно Канамат приходил, — сказала Нана. — Узнал, что корову продаем. Я ему: опоздал, утром на базар повели. Может, еще придет.
Да пусть уж лучше Канамат купит! Хоть в стаде увидим свою корову.
Канамат явился на следующий день. Фыдуаг ему понравилась: зовут Баловница, а спокойная. Канамат это знает.
С Нана они быстро сговорились.
— Какую цену положите, такую и дам, — сказал Канамат.
— А как решили Бимболат с Гажматом, такая и остается. Две тысячи пятьсот.
— Ну и хорошо. А я еще тридцатку добавлю. От себя.
Когда уводили Фыдуаг, дома никого не было, кроме Нана.
Чтобы корова привыкла к новому месту, хозяева несколько дней не выпускали ее в стадо. А когда выпустили, то вечером с пастбища она пришла под наши ворота. Я Фыдуаг по голосу узнал: встала возле ворот и мычит протяжно, зовет. И в глазах столько боли, обиды, что мне стало не по себе. Казалось, она упрекает.
Раньше, бывало, силой не загонишь, а теперь сама просится, да не впускают. Как это так?
Я нарвал травы в огороде и стал кормить через калитку. Потом неосторожно приоткрыл, и Фыдуаг ворвалась во двор. И прямехонько к хлеву. Домой! С трудом Канамат увел ее.
И так каждый вечер: придет, встанет у ворот и мычит жалобно. Она и к своему теленку стала равнодушна.
Нана увидела, что я корову прикармливаю, и набросилась на меня:
— Тебя что, камнем пришибло? Что ты издеваешься над Канаматом? Он ее старается к дому приучить, а ты в другую сторону тянешь. Лучше бы своей корове травы нарвал!
Бедная Фыдуаг! Вот уже и чужой стала… И калитку нельзя отворить! А она-то, наверное, думает, в чем же я провинилась, что домой не пускают, всегда сама приходила, молоко стала давать хозяевам на год раньше срока… Теперь стала не нужна? Нет чтобы в хлев завести, так еще и прочь гонят! Вот как хозяева переменились, никто не пожалеет!
Никого не трогает чужая беда. Ах ты бедная, бедная Фыдуаг! Мычать устала, стоит перед воротами, опустив голову.
Не открывают, не хотят впустить. Приходит Канамат или кто-нибудь из их дома и угоняют. Какое им дело до чужих страданий: скотина и есть скотина… А ну пошла! Еще и веревкой огреют. Вот какая невеселая жизнь!
XXVIII
Нана все чаще выходит на солнышко — погреться. Как лето наступает, ей лучше. Увидят ее женщины на крыльце, подойдут, сядут рядышком на ступеньки — она над ними возвышается, как царица. Больше всех меня удивляет Кыжмыда. Ничего не слышит, а просиживает часами. Сидит молчком, шерсть теребит. Потом, ни слова не сказав, поплетется домой, согнувшись. Спустя некоторое время возвращается — с какой-нибудь новой работой…
Солнце уже высоко. Печет. Надо за теленком посмотреть — как бы не перегрелся, ничего еще не смыслит. Он пасется вместе с телкой Фыдуаг. И домой вечером вместе приходят. А где сморит их жара, там и разлягутся. Под акации в тень не сунешься, хотя лучшего места не найти: Гадацци владения, увидит чужую скотину — хватается за камень потяжелей. Жалко ему, что место пролежат, а живое калечить — не жалко…
Телята лежали под нашей ивой. Отсюда никто не прогонит. Я тоже растянулся рядом на земле. Ива стоит между нашим огородом и огородом Куцыка. Земля тут сырая, вокруг ивы ничего не растет. Только хмель вьется по стволу и повисает на ветках гроздьями. Дзыцца пиво из него варила. И в этом году хмель уродился на славу. Осенью надо будет оборвать, с соседями поделиться. Конечно, пива нам теперь не варить — некому, но собрать хмель все же надо. Соберу, как прежде, в мешок и отнесу на чердак сушить…
Лето я больше всего люблю. Трава в полном росте, густая, пахнет мятой, легкий ветерок пробегает по лицу… На нашем участке растет «сонная трава», мы называем ее «такуындела», пожуешь, сняв кожицу, и потянет в сон. Я однажды принес домой. Дзыцца затеяла пироги, но поела этой травы и до утра проспала. Так и перестоялось тесто. С тех пор к «сонной траве» я не притрагиваюсь.
Лежу под ивой и думаю: скоро скажу школе «прощай», вот только экзамены сдать. И разлетимся кто куда. А куда — неизвестно. Лишь один из нашего класса твердо решил, кем стать. Собирается в военно-морское училище. У него старший брат морской офицер. Недавно показывал мне фотографию: старший брат в полном параде стоит на палубе корабля. Я позавидовал. Ничего еще я не решил, если спросят, ответить нечего. Впрочем, что заранее решать! Хотелось бы в институт, да как все сложится, кто знает? Ни с кем об этом не говорю. Чего заранее пищать, как птенец, не люблю я этого. Мяукающая кошка мышь не поймает…
Если все будет хорошо, в этом году Дунетхан пойдет в Джермецыкскую школу. Почему бы и ей дальше не учиться!
Ни одной тройки, только четверки и пятерки. Больше пятерок. После того как ушла Дзыцца, работы по дому у Дунетхан намного прибавилось, но учится все равно хорошо. Лучшая в классе! Стала бы, наверное, и круглой отличницей, будь с нами Дзыцца.
Откуда-то прилетела желтая птичка и, трепеща крыльями, уселась на верхушки ивы. Когда солнце, то кажется, что птица вся из золота. Нечасто ее увидишь в наших местах.
Как-то о ней заспорили Джетагаж и Куцык. Джетагаж говорил, что это щурка, а Куцык — что щурки такими не бывают. Джетагаж стоял на своем, и Куцык разозлился:
«По-твоему, это щурка? А где же у нее бадейка с молоком?»
У нас щурку называют «Просящая молочка».
А как красиво поет эта золотистая птичка! Слушал бы и слушал. А вон уже и полетела. Не сидит долго на одном месте. Вспорхнула и с глаз долой. Не допела своей ласковой песенки — словно пожалела…
Солнце клонится на вечер. Кыжмыда погнала своих телят и овец. Сошла жара, можно и попасти, а телята не думают вставать.
— А ну поднимайтесь! Вставайте, вам говорят! — Я хлопнул нашего теленка по спине, тот сразу вскочил на ноги. За ним и другой. Я погнал их на луг, к Куыройыдону. Там трава сочнее и вода близко. Только надо следить, чтоб не перешли речку и не забрались в колхозную пшеницу. Тогда беды не оберешься!
Вечером, когда стадо вернется с пастбища, и я телят пригоню домой. Своего — во двор. И Канамату помогу, чтоб не бегал за телкой. Мне ничего не стоит, двор Канамата недалеко. Потом принесу травы для коровы. Я каждый вечер даю ей охапку травы, когда приходит из стада. Она и молока теперь больше дает.
Хадижат нас утешала, когда мы продали Фыдуаг:
— Первотельная корова еще не корова. Ее и надо было продать! Хорошо сделали, что вовремя.
Нана эти слова не понравились, она напрямик сказала:
— Бедняк продавал последний клочок земли, а говорил: все равно не рожает, камень да глина! Чего уж тут лукавить, Хадижат, хорошая бы вышла корова. Кабы не наше горе — не продали бы. А теперь и одной довольно-. За надой целое ведро! Куда девать, не знаем. Они вон к молоку не прикасаются, а я если выпью стакан — и то хорошо…
Это первое время так было. А с недавних пор Нана надумала сыру наготовить и не дает Дунетхан покоя. Ворчит, наставляет.
