Петр Замойский - Лапти
Лобачев, давя народ и сам задыхаясь, заорал:
— Ка-ак? Меня? Погодь! Давай-ка мне…
— Третий, — продолжал Алексей, — Карягин Дмитрий Фомич.
Митенька сидел на скамейке и о чем-то разговаривал с Ефимом Сотиным. Вздрогнув, он оборвал свой разговор на полуслове.
— Постой, постой…
— …лицо, арендовавшее восемьдесят десятин земли…
— Позво-оль, — перебил Митенька. — У кого арендовал? У государства. Культурник я… А закон земельного кодекса…
— …которую обрабатывал наемным трудом, эксплуатировал бедноту… срывал хлебозаготовки. Как вредный элемент, разлагающий население…
— Чего-о? Граждане, какой я алимент?
— …как провокатор, — тем же резким голосом продолжал Алексей, — подкупивший нищего, чтобы тот агитировал против артели. Препятствовал землеустройству…
Из зала послышалось:
— Оставить Митьку!
— Арендовал у государства!
Алексей моментально преобразился. Словно кнутом его кто стегнул. Выпрямился и черствым голосом произнес:
— Карягина Дмитрия прошу покинуть собрание.
— Оставить его! — закричало несколько голосов.
Но Алексей, сожмурив глаза и ударяя кулаком по столу, раздельно, как приговор суда, читал:
— Всех перечисленных в списке лишенцев еще раз прошу оставить собрание… В противном случае придется силой вывести.
— Попробуй! — рассвирепел Лобачев, чувствуя поддержку, оказанную Митьке. — Попробуй. Откуда такая птица заявилась, чтоб нас, односельчан, выводить! Я тебя вот еще какого знал, — показал Лобачев кукиш. — Я тебя сколько раз у себя в саду захватывал! Забыл, как крапивой тебе всыпал? «Дядя Семен, прости Христа ради-и».
Краской облило лицо Алексея, запрыгала левая бровь. Злобно крикнул Афоньке, стоявшему возле сцены:
— Товарищ Копылов, прошу сейчас же, сию минуту вывести кулака Лобачева с собрания.
Непонимающими глазами уставился Афонька на Алексея и растерянно что-то забормотал. А кто-то, радуясь такому случаю, воскликнул:
— Эко дело! Ну-ка, работник, хозяина за шиворот!
Больше из любопытства поддержало собрание предложение Алексея, и стали просить Афоньку:
— Выведи его, толстопузого, выведи. Чего боишься? Народ тебя просит.
Афонька, не помня себя, не смея поднять глаз на хозяина, подвинулся к нему и умоляюще упрашивал:
— Семен Максимыч, ну, уходи… Коль такое дело, ну, уходи. Ведь не я, народ просит…
— Ты что, в вышибалы попал?
— Народ, говорю, а не я.
— Холуй ты, как есть! А ежели народ велит тебе, дураку, нож хозяину в горло запустить? Аль запустишь?
— Ей-богу запущу! — озлился уже и Афонька, сильнее дергая хозяина за рукав.
— Ну, тогда ты — сатана! — двинулся Лобачев к двери. — Зря я тебе выходной день дал. А вам я припомню! — погрозился он в зал.
За Лобачевым два парня вывели сухопарого Митеньку, который непрерывно кричал то о декретах, то о земельном кодексе и собирался кому-то на кого-то жаловаться.
— Аблакат, паралик его хвати, совсем расстроился, — заметила Прасковья.
Нефед, видя такое дело, незаметно пятясь, сам вышел.
Начался доклад Степки Хромого о работе сельсовета.
Вновь избранные члены сельсовета собрались на заседание. Председателем сельского совета избрали Алексея, заместителями Ивана Семина и Прасковью. Афоньке поручили комитет взаимопомощи. Вернулся Афонька к Лобачеву поздно. В избу не пошел, а, заглянув в конюшни, где спокойно жевали овес лошади, вышел оттуда и сел в поднавесе на бревнах. Сел и задумался.
«Хозяин прогонит, — где буду жить?»
Потом начал дремать.
— Вот он где! — раздался над ним голос.
Испуганно вскинул глаза. Перед ним стоял Карпунька. С крыльца звал Лобачев.
— Ты что там уселся? Иди ужинать.
Голос Лобачева не был сердитым. Виновато улыбаясь, не смея поднять глаз на хозяина, Афонька боком шмыгнул в избу.
В такую непогодицу созывали уполномоченных по хлебозаготовкам.
Лишь к обеду, весь промокший и измученный тряской дорогой, доехал Алексей до Алызовского райсовета.
В просторной комнате сидели уполномоченные. Доклад делал сиротинский уполномоченный… Это был молодой рослый мужик с большими и длинными дугами бровей, крупным носом. С лица его, давно не бритого, текли ручьи пота, непричесанные волосы спустились на лоб. За длинным столом, покрытым, как в народном суде, красной материей, сидел председатель «райхлебтройки», он же заведующий земельным отделом, Вязалов. Лицо у него цвета золы, глаза серые, с злым выражением, голос хрипловатый, отрывистый.
По другую сторону, в белой с вышитым воротником рубахе, начальник милиции, он же член «райхлебтройки», Зорнер. Не поднимая глаз, все время старательно что-то записывал в ученическую тетрадь. Сухое лицо его с длинными усами внушало симпатию. Третий — Ванин, заведующий финотделом. Этот, совсем еще молодой парень, во время доклада то смотрел на докладчика, то на членов «тройки», будто опрашивая: «Как это вам нравится?» — и укоризненно качал головой: «Никуда не годится».
Окончательно вспотев, сиротинский уполномоченный тяжело вздохнул, оборвал свой доклад на полуслове и плюхнулся на пружинный диван. Первым тут же торопливо, путаясь и поправляясь, принялся говорить Ванин.
Говорил он и упрекал до тех пор, пока его не остановил председатель.
Сидящий рядом с Алексеем, указывая на «тройку», усмехнулся:
— Жучат нас здорово. Самим бы им ездить да выкачивать.
За плохую работу сиротинскому уполномоченному «тройка» постановила объявить строгий выговор и как о партийце дело передать в партийный комитет для взыскания. До этого все время потевший и робевший уполномоченный, услышав постановление, вдруг выпрямился, зачесал пятерней мокрые волосы и сурово заявил:
— Вот что, товарищи, я вам скажу: вы какие хотите выносите решения, но только заявляю — снимайте меня с работы. Везде я не могу поспеть. Я член сельсовета, председатель кредитного товарищества, уполномоченный по хлебозаготовкам и еще к каждой бочке затычка. А кто я такой? У меня нет подготовки. Все беру из своей головы. Газет читать — времени нет. Как хотите, а только работать больше не буду.
— Не расходись! — оборвал его председатель. — От коммуниста такие речи слушать — уши вянут. Ты должен был актив организовать возле себя, а не один. Твое дело руководить.
Сколько ни спорил уполномоченный, «тройка» решения своего не отменила.
— Кто еще там? Кажется, от Леонидовки Столяров приехал?
— Есть! — поднялся Алексей.
— Ну-ка, товарищ техник, расскажи, как у вас.
Оказалось, что работа Столярова была лучше всех в районе. А он этого и не знал. Вместо проборки, которую ожидал, председатель задал совсем другой вопрос:
— Как с артелью?
— Под яровое пар подняли и контрактацию заключили.
— Новые заявления есть?
— Да, но идут пока туго.
— Почему?
— Отчасти ждут, что еще получится, а отчасти известно: кулаки да шептуны обрабатывают.
Начальник раймилиции, одернув усы, заглянул в тетрадку и будто там вычитал.
— Плотину через Левин Дол решили соооружать?
— И мельницу строить… электрифицировать, — добавил Алексей.
— А с деньгами?
— Об этом хочу говорить в райкоме.
Заведующий финотделом, прищурив глаза на Алексея, наставительно заметил:
— На хозрасчет надейтесь, товарищ.
Но его перебил Вязалов:
— Раньше срока не путай.
Обращаясь к Алексею, проговорил:
— Вот окончим здесь, пойдем на заседание райкома партии.
В перерыве подошел к Алексею, взял его под руку.
— С моей стороны полная поддержка будет. Настаивать надо, чтобы в план пятилетки включили. Напирать, что постройкой плотины и электрификацией удастся организовать целый куст колхозов.
На заседании райкома партии Вязалов долго что-то шептал секретарю. Густобородый секретарь, слушая, то и дело поглядывал на Алексея, который притворился, будто этих взглядов не замечает.
— Вопрос сырой, — донеслось до Алексея.
— Ничего не значит… — быстро ответил Вязалов. — Сейчас мы заслушаем только в порядке информации, а потом предложим дать точные…
И, улыбаясь, перегнувшись через стол, опять что-то зашептал.
— Ладно, ладно! — отмахнулся секретарь.
Вязалов подошел к Алексею, сел сзади него и, улучив минуту, шепнул:
— Говори смелее. Цифр не бойся.
Алексей вынул записную книжку и быстро начал высчитывать.
Информацией своей Алексей удивил даже Вязалова. Выходило так, что в эти пять лет при помощи дешевой энергии удастся электрифицировать окружающие села; предприятия будут также обслуживаться током. Под влиянием всего этого быстрей пойдет коллективизация.
