Шесть дней - Сергей Николаевич Болдырев
— Собирайся, ночным рейсом полетим…
Было ему не по себе, жалость к ней проснулась, и он стремился поскорее все выложить, не тянуть, не мучить ее.
— А… машина?.. — спросила она, заметно изменившись с лице. — Что ты сделал с машиной? — небольшие, полные губы ее дрогнули, она оперлась о спинку кресла.
— Отказался, заявление написал, сил больше не стало с этой машиной… — Андронов снял плащ и кепку и не дошел еще до кресла, куда хотел бросить одежду, как Лида присела к столу, склонилась головой на руки. Плечи ее вздрогнули в беззвучном рыдании. Он стоял перед столом с одеждой в руках. Хотелось ему подойти к ней, приласкать, утешить, сказать: «Шут с ней, с машиной, лишь бы нам с тобой по-хорошему, как прежде. Неужто забыла?!» Хотел сказать и не мог, голоса не хватало. Так и стоял перед ней и молчал.
Она, не поднимая головы, потянулась к нему, нашла его руку, сжала ее, заставляя приблизиться к ней. Он швырнул одежду на кушетку, сел возле, провел рукой по ее молодо отблескивающим волосам, погладил плечи, приговаривая осипшим голосом: «Ну, будет, будет… Позади наши раздоры. Жить начнем по-другому…»
Она подняла мокрое от слез лицо, проговорила:
— Извела я тебя совсем, Сашенька… Сама от себя сколько натерпелась и тебя извела… Как же ты без машины?..
— Обойдусь, — резковато сказал он. — Без машины обойдусь, а без тебя не могу.
Так и просидели они рядом остаток дня, вспоминали молодость, и было им обоим покойно и светло.
Собирая вещи, готовясь к самолету, она горестно сказала:
— С чем уехали, с тем и приехали…
— Нет, не с тем, — Андронов решительно покачал головой. — Не с тем, Лида!
— А я не о деньгах…
— Вот именно, не о деньгах, — сказал Андронов, — другим я вернулся, Лида, место свое нашел.
— А я о вещах…
Она тяжко вздохнула и ничего больше не сказала.
В самолете они сидели друг подле друга, успокоенные, умиротворенные. Голова ее склонилась к его плечу, она дышала ровно, как дышат люди, когда засыпают глубоким покойным слом.
Иллюминаторы едва поголубели занимавшимся рассвет том, Андронов глубоко вдохнул свежий кондиционированный воздух. И сознание примирения с женой, и рассветная сумеречная голубизна в иллюминаторах наполнили его грудь радостным, торжественным каким-то чувством.
V
Василий Леонтьевич вернулся с комсомольского фестиваля раньше срока и потому решил отдохнуть, проспал почти весь следующий день. Усталость после дальней дороги давала себя знать. Мария Андреевна ничего не сказала ему об аварии, опасалась, что Дед тотчас побежит на завод. А вид у него был нехороший, выделялись углубившиеся складки у рта, под глазами вздулись мешки. Лишь к вечеру Василий Леонтьевич встал ненадолго — поужинать — с намерением тут же опять залечь и уже утром, на второй день после досрочного приезда, идти на завод.
Насытившись и подобрев, Василий Леонтьевич отправился из кухоньки в «рощу», то есть в залу с лесом на стенах, и расположился на кушетке. Мария Андреевна вымыла посуду и пришла туда же с каким-то шитьем в руках.
На комсомольском фестивале, куда пригласили Василия Леонтьевича как комсомольца тридцатых годов, покою не давали слова старого друга Черненко, сказанные им перед самым отъездом Деда в Ленинград. Черненко тогда пришел к нему, заместителю секретаря цехового партийного бюро, посоветоваться — давать Коврову рекомендацию в партию или не давать, просит, мол. Дед ответил, что у Коврова какие-то нелады с женой, надо бы выяснить, в чем дело и кто там виноват. «Может, это промеж них оставим? — сказал тогда Черненко. — Больно мы бываем любопытные; их это дело, никого не касается». Василий Леонтьевич раскипятился: «Ишь ты, как рассуждаешь! Хорошенькое дело — никого не касается». Черненко возьми да и скажи: «А как Мария Андреевна от тебя собиралась уходить, ты много об том речи на собраниях толкал?» Дед разгневался, стукнул кулаком по столу, едва чернила не расплескал. «Когда это она хотела от меня уходить?» — «А как ты «лес» в квартире насажал — забыл? — взялся за него Черненко. — По парикмахерским бегал, где мастер женского полу, — тоже не помнишь? Говорят, одеколоном всю квартиру задушил…»
В тот же день с тяжелым чувством прямо с завода Василий Леонтьевич уехал на аэродром. Правду или неправду — может, под горячую руку — сказал ему Черненко? Потому Василий Леонтьевич и с фестиваля уехал раньше срока, не высидел, торопился поговорить с женой. Неужто и в самом деле нанес ей обиду?
Сидели они рядышком на кушетке, и Дед все никак не решался задать жене мучивший его вопрос. С тех пор как вчера вечером вошел в дом, порывался поговорить и все откладывал, не было подходящей обстановки.
— Маруся… — наконец, выжал он из себя, — а правду мне люди говорят, что уходить ты от меня собиралась? Может… ты чего такого сказала людям?
Мария Андреевна отложила шитье и недоверчиво посмотрела на мужа.
— Кто же тебе мог сказать такое? — спросила она, и ресницы ее, до сих пор как у молодой, пушистые и густые, заморгали часто и угрожающе.
Василий Леонтьевич опустил глаза, горько было ему видеть, как из-под этих давным-давно, в молодости еще, до женитьбы, примеченных ресниц выкатываются слезинки.
— Ну, хватит, будет, Маруся… — смешавшись, сказал он.
— За что ты… меня так?.. — едва сдерживая слезы, спросила Мария Андреевна. — Что я тебе сделала такого?..
— Укорили меня недавно, что я по женским парикмахерским мастерам слабинку имел, бегал к им дела обделывать, и будто ты — за то… И еще — за эту рощу… Слушать мне как, сама подумай? — угрюмо сказал Василий Леонтьевич. — Я же ни в чем тебя не виню. Так, промежду прочим, может, пришлось тебе с кем словом перемолвиться… А меня, видишь, как?.. Довел жену, говорят, а сам об чужих женах хлопочешь…
— Об каких таких женах? — всхлипывая, спросила Мария Андреевна. — Я уж и не мила, об чужих хлопочешь?..
— Говорят так… — горько покачивая крупной головой, сказал Василий Леонтьевич.
— Вась, да не слушай ты, — подвигаясь к мужу, решительно и мягко, как мать с обиженным сыном, заговорила Мария Андреевна, — мало ли что скажут. Может, я сболтнула кому об этой роще, ну так что с того? Мало ли у людей какие происшествия бывают, мало ли мы, бабы, слезы льем? Всяко у нас случается: и накричит иногда баба на мужика, а потом и сама не рада, самой покою от этого крика нет. Всякий
