Шесть дней - Сергей Николаевич Болдырев
Но вот настал час выпуска первого индийского чугуна. Как только из летки хлестнула струя искр и по канаве помчался огненный поток, рабочие побросали инструмент и с криком побежали прочь. Кто-то упал ниц, некоторые, воздев руки, молили небо… Андронов, видавший виды на литейных дворах, и тот в первый момент не знал, как быть. Вместе с индийским мастером сам взялся за дело. Глядя на них, приблизились наиболее смелые…
Да, вот так шиворот-навыворот шло сначала. А наладилось, когда в Андронове увидели не только доброго человека, но и учителя. Это открытие сделал для себя прежде всего мастер Сардар Синх, доброжелательный человек лег сорока. Он происходил из богатой семьи, отец его, служитель культа, занимал высокий пост в каком-то храме. Но сам Сардар Синх не был религиозен, хотел процветания новой Индии и не чуждался рабочих, что для Андронова значило многое.
«Приятель я вам или не приятель, но я одного-единственного вам желаю — чтобы вас народ полюбил, — говорил ему Андронов. — Если вас люди не будут слушать, мало будет толка. Один человек около доменной печи ничего не сделает». «Что надо?» — спрашивал Сардар Синх. «Хоть немножко учить рабочих. Когда вы будете хоть чуть-чуть передавать свой опыт — хоть чуть-чуть! — повторил Андронов с просительными интонациями в голосе, — рабочие почувствуют в вас своего. Будете молчать, чуждаться рабочего класса, они от вас отвернутся». «С чего начать?» — спрашивал индийский мастер. «Расскажите, как получается чугун, прямо вот процесс объясните. С этого и мы когда-то начинали».
Да, не раз он вспоминал в Индии Григорьева, его терпение, его идею учить…
Опять Григорьев!
Автобус качнуло на повороте. Андронов глянул в окно. Неяркие огни дачной станции освещали крохотную площадь среди деревянных давно закрытых киосков подле платформы. Приехали! Он разом освободился от воспоминаний и встал. Выходя из автобуса, покупая билет, садясь в подошедшую электричку, он испытывал какое-то беспокойное чувство, точно оборвал себя на полуслове, не додумал какую-то мысль, чего-то не завершил. «Да, Григорьев… — вспомнил он. — Почему не захотелось звонить в секретариат Григорьева?..»
И как теперь быть при встрече с ним на родном заводе? Нелегко оправдать «чудачество» с этой заявкой, повлекшее тяжелые для завода последствия. А может быть, не нужно оправдывать или осуждать, искусственно видеть в людях лишь одно «положительное» или одно «отрицательное»? Зрелость ждет иных, более глубоких и всесторонних оценок поведения и поступков людей. Узнать бы, понять, каким стал спустя много лет человек, на которого он, по выражению Меркулова, «молился» когда-то, будучи мальчишкой, и который теперь вызывает у него разноречивые чувства.
IV
В номер гостиницы Андронов входил с тем же сознанием чего-то незавершенного, недодуманного, мешавшего ему сосредоточиться на своих делах и заботах.
Лида не спала. Она сидела в кресле и смотрела на него внимательно, с ревнивым, недоверчивым вопросом в глазах.
— Где ты был? — жалобным тоном спросила она.
Андронов молча подошел к шкафу, снял плащ, расправил его на пластмассовой вешалке.
— Звонил, тебя не было, — ответил он, как можно более спокойно. — Пришлось поехать к Меркулову на дачу одному.
— Ты всегда без меня… — Слезы наполнили ее глаза. — Это мать тебя приучила…
— При чем здесь мать? — не удержавшись, спросил он.
Мать! Сколько попреков, произнесенных этим жалобным тоном, наслушался он из-за матери. Из-за денег, которые давал ей, всего-то тридцать рублей, из-за любви к ней, из-за Виктора, которого, как Лида ни старалась, отучить от бабушки не могла…
— Из Индии уехали, тоже без меня договаривался. Сам решил, и все! Водку пил? — неожиданно спросила она совсем другим, хлестнувшим по нервам тоном.
— Пил, — сказал он, — в гости пригласили: не будешь человека обижать, никогда он не поверит, что не шло.
Лида расплакалась.
— Тебе только покажи бутылку, — заговорила она сквозь слезы, — ты все забудешь…
Упрек был несправедлив, но он смолчал.
— Ну, что мы привезли? — горестно воскликнула она. — Ничего! Все на твою «Волгу» пошло. А зачем она — «Волга»-то? Для забавы тебе машина нужна, лишь бы покататься… А жить как, ты подумал? Да ты никогда ни о чем для семьи и не подумаешь…
— Как другие живут, так и мы будем… Дома же у себя, не в гостях… — сказал он.
Она нагнулась к чемодану у ее ног, распахнула его.
— Вот… вот… — всхлипывая, говорила она, выкидывая на пол свитера, платки, цветастые блузки, — вот что мы привезли, тряпки одни… Это что же такое? Как ты мог отказаться от контракта еще на один срок? Не говорил и не посоветовался!…
— Поздно теперь об этом, — сказал он. — О сыне бы подумала…
Из-за сына, из-за Виктора он и решил не оставаться. И еще боялся, что не застанет мать в живых.
Лучше смолчать, перетерпеть как-нибудь, иначе хоть беги из дому. А из дому не убежишь, что потом будешь делать один? Нет, не убежишь. Лучше стерпеть, переждать. Семью менять поздно, это он давно понял.
— Тебе не сын, тебе машина твоя нужна. Что тебе сын, что тебе жена! Все! Кончилось мое терпение, завтра еду домой. Сиди здесь со своей машиной.
— Да черт с ней, с машиной! — не своим голосом заорал Андронов. — Не хочешь — не надо. Не будет никакой машины!..
Лида, сразу замолкнув, перестав плакать, искоса, с недоверием посмотрела на мужа. Андронов схватил с кровати подушку, кинул на диван, стянул туфли, не развязывая шнурков, упершись носками в задники, сбросил с плеч на спинку кресла пиджак и, не раздеваясь, лег, отвернулся к диванной спинке.
Наступила неожиданная тишина. Лида — слышно было — собрала разбросанные вещи, сложила в чемодан, закрыла его, потом легла и потушила свет. И все без единого звука. Андронов научился понимать жену: испугалась, что без машины останется. Везде ей надо цапнуть, а тут может сорваться… Так нет же, не видать тебе машины!
Лежал Андронов на диване, уткнувшись в пыльную его спинку, и не мог заснуть. Какой тут сон! Давно уже и как-то незаметно возникло между ними странное
